Нигина Сайфуллаева – немного про себя

Журнал «Хан-Тенгри» поговорил с одним из лучших кинорежиссёров современности.

---

 Об этой женщине я мечтал. Сразу после того, как посмотрел два её фильма – «Как меня зовут» и «Верность» - я понял, что с ней обязательно надо сделать интервью для журнала «Хан-Тенгри». Мы созванивались и переписывались около полугода, наверное; наконец, Нигина сумела выкроить время для интервью, мы встретились на Пушке и в уютном подвале кафе «Хлеб насущный» хорошо посидели-поговорили. Нигина Сайфуллаева – одна из лучших, на мой взгляд, современных отечественных режиссёров – оказалась изящной молодой женщиной восточной внешности, искренней и открытой в общении, что среди режиссёров встречается крайне редко. Послушав её, я понял, что эти искренность и открытость – особый дар, позволяющий Нигине делать удивительно искренние и потрясающе откровенные фильмы. 

Интервью я начал с признания: 

- Нигина, спасибо, что нашли время для читателей нашего журнала. Я считаю вас одним из лучших современных режиссёров, притом не только в России. Что до нашей страны, то вы своими фильмами вернули мне веру в современное отечественное кино. А ещё мне приятно – вдвойне приятно – что я разговариваю с дочкой своего старинного друга, бывшего однокурсника по Литинституту Хафиза Сайфуллаева, интервью с которым мы публиковали несколько месяцев назад (этот разговор можно посмотреть здесь:Хафиз Сайфуллаев. В ожидании осени (ia-centr.ru))... 

- Спасибо... 

- Сколько вам было лет, когда вы переехали из Таджикистана в Москву?

- Ну, в Москву – восемь, а сначала в Ставрополе мы еще жили года полтора…  

- Вы помните Таджикистан?

- Да, помню, но не так много, как хотелось бы. Как раз сейчас я с психотерапевтом работаю, мы про это говорим. Меня смущает, что я не так много помню, как большинство моих друзей в том возрасте. 

Возможно, это связано с гражданской войной, от которой мы бежали, с массовым психологическим стрессом, накрывшем тогда всех – и детей, и взрослых. Личных воспоминаний у меня практически нет. Теперь мы что-то такое вытаскиваем с психоаналитиком, чего, например, даже моя мама не помнит. И поэтому решить, было это или нет, довольно сложно – не с кем свериться. Вот сестра моя помнит намного больше, она старше на пять лет. То есть мне было, соответственно, пять-шесть, ей десять-одиннадцать, она помнит многое. 

Потом, когда я восемнадцатилетней девчонкой сама приехала к отцу в Худжанд, я даже расплакалась от того, что мои воспоминания оказались... Как бы это сказать? В общем, «когда деревья были большими»... Наш дом оказался таким маленьким. Я помнила огромную арку, и вдруг она такая малюсенькая.  Наш подъезд оказался крошечный, темный. В общем, очень сильные были впечатление именно от дома. Напротив стояла девятиэтажка, настоящий небоскрёб. И тоже оказалась абсолютно небольшим зданием. Только мусорка, которую я помнила вечно горящей, так и коптила. В общем, это были сильные впечатления. 

- Каким вам показался Таджикистан в той   поездке? 

- Мы с папой много ездили на машине, много смотрели. И у меня, знаете, разные впечатления от Худжанда и Душанбе. Всё-таки Душанбе выглядит более современным городом. Там развивается типичная мегаполисная инфраструктура: интернет-магазины, торговые центры... Худжанд – более локальное такое место, более традиционное...  

- Так, может быть, и хорошо.

- В каком смысле? 

- Ну, мне, если честно, в Азии интересны именно традиционные, патриархальные места обитания, нежели все эти типовые центры из стекла и бетона...

- В плане культуры - возможно, да. Хоть со многими тамошними традиционными установками я не согласна…  И, поскольку мы в семье много и искренне разговариваем, я понимаю, как это устроено. В этом смысле, конечно, не могу не поблагодарить свою маму, что все-таки было решение, хоть и очень болезненное для всей семьи – переезд. Я понимаю, что то, как мы сейчас живем, там это было бы невозможно, конечно. 

- Это мамино было решение? 

- Ну, и папино, и мамино, но все-таки папа принял решение остаться, мама приняла решение уехать. Это такая реальная семейная драма. Мы, дети, здесь ничего не решали, только печалились от расставания, конечно. 

Здесь я очень долго скучала. В основном по папе, а не по городу, не по семейному окружению. Потому что всё равно, когда мама рядом, это другие чувства, ты все равно в семье. Но расставание с папой было сильнейшим испытанием. При этом долгое время подразумевалось, что когда-нибудь они воссоединяться. И это давало такую, не знаю, надежду перманентную. Лет до тринадцати все мои детские «загадай желание» – упала звезда, проехал поезд, бросить монетку – я всегда загадывала, чтобы папа вернулся. И ещё. Мама при нас всегда идеализировала папу, ни в коем случае не нарушала его такого, ну, светлого образа. Папа у нас всегда был самый лучший. Я маме очень благодарна за это - сохранялось чувство, что он у нас есть. Ну, и, собственно, мы всегда были на связи, поэтому не было ощущения, что мы какие-то брошенные дети. Но то, что воссоединения так и не случилось, это было драматично. Я помню момент такой подростковый, когда стало понятно, что все, можно перестать загадывать желание про отца, поезд ушёл. Такой подростковый, переломный, очень неприятный момент. 

- А в школе не было осложнений, связанных с вашей ярко выраженной восточной внешностью?

- Нет, никогда.

- Но вы-то сами как-то чувствовали свою инаковость?

- Ну, моя инаковость, как вы говорите, была больше связана с внутренним миром, а не с внешностью. И я эту инаковость не только ощущала, но и пестовала в подростковом возрасте. Мне нравилось ощущать себя какой-то особенной, это обычное такое подростковое устремление.

- А после школы?

- После школы я, по совету мамы, поступила в РГГУ на факультет истории искусств. И до сих пор благодарна маме за тот совет. Не знаю, как сейчас, но в те годы факультет был очень хорош, с мощным составом преподавателей, закладывавших крепкую культурную базу. Как раз то, что мне было нужно. 

В университете я поначалу специализировалась на современном искусстве, готовила себя к модной тогда профессии куратора. Фигура куратора к концу 90-х стала выходить на передний план в современном искусстве, отодвигая и творца, и зрителя. Успела получить диплом Института проблем современного искусства. Одновременно пришло осознание собственной проблемы: все эти артобъекты, инсталляции, перфомансы ничего не говорят моему сердцу. Они достаточно высокомерно расценивают естественные порывы души и апеллируют не к чувствам как таковым, а в основном к культурному багажу и даже, я бы сказала, к препарированию культурного багажа. Вот это точно было не моё.

А потом случилось вот что. Я поехала к отцу. Сама, одна. Мне было восемнадцать лет, мне его очень не хватало. Отец, помимо прочих его достоинств и талантов, профессиональный автогонщик. И он посадил меня за руль, научил водить машину. Мы много ездили – и в Худжанд, и в Душанбе. У меня с собой был фотоаппарат-мыльница, один из первых фотоаппаратов с функцией видеосъемки. И я снимала все наши поездки, все эти горные виражи и красоты, снимала отца, родню, застолья и так далее. Вернувшись в Москву, смонтировала из этих съемок на диск такой любительский фильм, показывала маме, сестре, друзьям, всем очень нравилось. 

Дальше – просто случай, дуновение судьбы. Иду как-то мимо музея Церетели и вижу объявление, что в музее проходит фестиваль авангардного кино. Захожу – а там сидят какие-то тётеньки. То ли жюри, то ли оргкомитет, даже не разобралась. Говорю, что у меня есть диск с любительским фильмом. – «Ну, давайте посмотрим...» - Посмотрели и пришли в восторг: замечательно, говорят. И мой фильм тут же поставили в сетку фестиваля.

Короче, всю эту историю можно описать одним предложением: шла мимо музея и пришла в кино. 

- И сразу на позицию режиссёра...

- Ну, в общем, да. Я пришла в кино и стала, естественно, набираться опыта, оглядываться и подсматривать. Работала на площадке, следила за всеми участниками процесса. Поняла, что про режиссёра мне интересно, остальные позиции не заинтересовали. Мне казалось, что всем скучно, только ему интересно, и мне интересно на ее месте. Ещё успела поработать у своего будущего мужа «хлопушкой». Потом поступила на Высшие курсы режиссеров-сценаристов. 

- К кому?

- Меня взяла Алла Ильинична Сурикова. Спасибо ей за это. Но потом я, неблагодарная, пробилась к гениальному преподавательскому трио: Владимир Фенченко, Павел Финн, Владимир Хотиненко.   

- Павел Финн?!

- Да, Финна обожаю. Собственно, мы с ним… Я его считаю своим мастером. Он все мои сценарии читает, я с ним обсуждаю, советуюсь, показываю монтажи. И очень доверяю его мнению. 

- Ну, то есть вы определились и попёрли трактором по прямой...

- Да, путь был прямой: одна короткометражка, вторая короткометражка, полнометражный фильм. Потом сериал, потом второй полнометражный. Но я не трактор, нет. Я, скорее ... 

- Глядя на вас, очень сложно представить, как такая воздушная женщина руководит большим производственным коллективом, направляет весь технологический процесс на площадке... Это сложно?

- Нормально. На самом деле, у меня такой подход – мне он нравится: получать удовольствие от процесса. И я изначально заряжаю коллег на то, что сейчас мы все будем наслаждаться самим процессом. Благодаря первым двум сериалам, очень таким производственным, большим… Ну, в смысле «большим» – с постройкой павильонов, толпой актеров, такая полноценная, не арт-хаузная территория. Это была великолепная школа. Не в смысле художественной реализации собственной авторской позиции, а настоящая ремесленная школа. После неё у меня нет страхов перед площадкой, нет тремора. То есть, он все равно есть, но такой естественный, не мешающий излучать позитив. Вот поверьте: я прямо-таки свечусь на площадке от удовольствия.

- Как вы подбираете актеров? 

- Долго. Иногда очень долго. У меня такой «принцип волшебства», скажем так. Это во многом иррациональный выбор. То есть мы делаем пробы, все вроде бы хорошо, но что-то не совсем... На «Как меня зовут» был длинный кастинг на девочек. И на «Верность» тоже, три с половиной месяца. Я восставала из пепла несколько раз, потому что мне казалось, что, может быть, я могу только подростков чувствовать, только совсем молодых девчонок. Потому что никак, никак не было совпадения такого стопроцентного. А потом пришла Женя Громова и моментально случился этот магический эффект. Через две минуты мне стало понятно, что все, это она. Что-то такое совпало необъяснимое...  

- Громова потрясающая... 

- Да, и всё, и я такая: «Ох, слава Богу, все нормально, могу найти. Это она». 

- Как правильно сказать: вы делаете женское кино или кино про женщин?

- Конечно, про женщин. Мужчины, кстати, тоже довольно часто делают кино про женщин.

- Мужчины со своей территории делают, сквозь себя, а вы непосредственно... Ох... Очень трудно всё это высказать, но я попробую. Ваши фильмы невероятно пластичны. Это такая восточная пластика киноязыка, напоминающая пластику восточного танца – вперемежку с предельно откровенными кадрами и сценами, которые сделали бы честь французскому кино, а в отечественных лентах мне вообще не встречались. Когда понимаешь, что это снимает таджичка – ну, пусть наполовину таджичка – то вообще впадаешь в какой-то ступор. А, с другой стороны, первое моё, да и не только моё, знакомство с эротической прозой – это, конечно, сказки Шахерезады, «Тысяча и одна ночь»... 

- Понимаю, да. 

- Я тоже для себя понимаю, но хочу, чтобы вы об этом высказались...

- Естественно, я не думаю в такие моменты ни про какую культуру. Ни про западную, ни про восточную. Это такой… Я думаю, что эта смелость связана еще с тем, что мы работаем над этими сценами в очень маленьком коллективе, очень локальном. Сидим в своем маленьком офисе втроем: два актера и я. Ну, там понятно, что еще включены оператор, художники. В общем, очень-очень маленький кружок, в котором мы проходим некоторый путь от знакомства до съемок и постепенно друг перед другом тоже обнажаемся душевно и переходим в такую уже территорию гипероткровенности, когда снимаются все запреты и секреты. Мы договариваемся изначально, что это исключительно между нами разговор, он не будет транслироваться куда-то еще. И доходим до таких степеней откровенности, что запретное нормализуется, границы раздвигаются очень сильно. Мы как бы расслабляемся в этой ситуации и снимаем дальше по тем же нормам междусобойчика.

Там самое главное, самое ключевое – психологическая составляющая чувственности: как она устроена, почему здесь так или сяк... Мы погружаемся в своих героев, разбираем их условно хорошие и плохие стороны, скорее так – мотивы, которые ими двигают. Это не про смелость, смелость тут дело десятое, это про искренность, честность и глубину погружения. 

А потом картина выходит к зрителю. И когда ты видишь её на большом экране, в большом зале, это немного другое восприятие. Но оно приходит чуть позже, потому что несколько месяцев длятся монтаж, цветокоррекция, то да сё, ты сутками в материале и начинаешь относиться к нему как доктор к пациенту, своего рода иммунитет вырабатывается. Должно пройти время. Вот оно проходит, я вижу свои же сцены, и они тоже меня – ох! – впечатляют. Как-то увидела одну такую сцену через несколько лет в интернете и подумала: «Действительно, резковато».  

- А вам не приходилось слышать: «Нигина, а нельзя ли обойтись без этой сцены»? 

- Приходилось, конечно. У нас, как вы знаете, по части традиционной ориентации особых запретов нет, я имею в виду отношения мужчины и женщины, но все равно опасения у продюсеров были. Но при этом они меня не ограничивали, они говорили: «Делай, как хочешь, мы будем защищать, если что». Ну, мы и не ужимались особо. Тот же самый Павел Константинович Финн, когда прочитал сценарий про «Верность», сказал: «А как ты будешь деньги на это искать?» Я говорю: «А что?» Он говорит: «Да в жизни тебе не дадут». Он имел в виду государственные деньги. 

- Деньги Минкульта?

- Да.

- И что – дали?

- Дали. 70% дал Минкульт, 30% доложили продюсеры, Сергей Корнихин и Валерий Федорович. Что важно - продюсеры свои деньги вернули. То есть то, что они вложили, они отбили. И там еще подключились… Этот фильм впечатлил многих мужчин, поскольку у нас в основном в главах финансовых махин стоят все-таки мужчины. Компании «Sony» и «Газпром-Медиа» впечатлились и обеспечили промо всего фильма. Без их поддержки, конечно, такой прокат было бы невозможно организовать. Собственно, впервые была такая поддержка на телевидении у артхаусного, скажем так, кино. И вообще таких планов не было. То есть, когда мы его делали, мы обсуждали, что называется, фестивальное кино с небольшим прокатом. Но когда фильм был готов, они почувствовали в нем какой-то коммерческий потенциал и очень неплохо его прокатили. 

- У вас есть ощущение, что это ваше зрение, ваше дыхание, когда вы смотрите свои фильмы? 

- Да. Да, да. 

- Но это надо суметь сделать. Это надо суметь сделать, потому что, если что-то адекватное себе не сделаешь, то это будет ничто, верно?

- Да, и сам не поверишь в это. Да. Собственно, сериалы, про которые я упоминала как скорее ремесленную школу, как раз… Мне предлагают разные сценарии – не чувствую… То есть чувствую, что это не совсем я.  

- А скажите, Нигина, как папа воспринял последние ваши фильмы? 

- Во-первых, мы с ним как бы поступательно действуем здесь, потому что он сначала читает сценарий. Я ему рассказываю затею, мы с ним об этом разговариваем. 

- Я почему спрашиваю? Потому что мне показалось, что отец для вас довольно много значит, при этом он живёт в Худжанде, то есть, как мы с вами определили, городе вполне традиционном и патриархальном… 

- Да, отец для меня большая фигура, и я с ним советуюсь. С «Как меня зовут» было чуть как-то проще, он более скромный в этом смысле фильм. Но у меня там были другие опасения. Я боялась, как бы он не воспринял слишком буквально этот фильм, поскольку он начинался, естественно, от моих чувств, связанных конкретно с моим папой. Но по ходу художественного осмысления он трансформировался в совершенно иную историю. И тогда у нас состоялся важный разговор про… Я ему сказала, что я опасаюсь, но я хочу, чтобы ты прочел. Тем более, что он, мой папа, участвовал в придумывании главной сюжетной линии. Он мне подсказал, предложил такую схему с обменом ролями. И это классный… 

 

Кадр из фильма «Как меня зовут»

-Это вся интрига! 

- Да, да. У нас состоялся важный разговор о его отце, моём дедушке Атахоне, который, как вы знаете, был и писателем, и ученым, и крупным государственным деятелем. Как-то папа написал рассказ и боялся, что дедушка подумает, что вот все так и было. И дедушка ему тогда сказал, что «литература отдельно, жизнь – отдельно. Я читаю литературное произведение, не думай об этом». И мне папа тогда сказал: «И я сейчас, читая твой сценарий, тоже понимаю, что это литература, это лирический герой и так далее. Не волнуйся за это». И все, как-то мы тогда с ним это проговорили. Это был очень важный момент. 

Но с «Верностью» я испытывала больше переживаний, потому что там такая гиперсексуализация... Сценарий он не читал, но я ему отправила фильм посмотреть, поскольку он всегда прилетает на все мои премьеры. И здесь мы тоже с ним договорились, что он посмотрит сначала сам, испытает свои чувства и потом уже приедет на кинопремьеру. Мы так и поступили. Он посмотрел, позвонил и сказал, что при всей широте своей и светскости все равно как восточному человеку ему в некоторых эпизодах было не по себе. И даже хотелось в какой-то момент отвернуться от экрана. Но по смыслам, которые там транслируются, он уважительно относится к этой теме, и ему кажется, что это интересно и сложно, и он меня будет поддерживать, и приедет, в общем, с радостью и гордостью. И все, как-то мне стало в этот момент спокойно. 

- А мама?

- Мама тоже. Мама посмотрела заранее, потом посмотрела в кинозале и потом еще раз пять ходила на разные показы с подругами. У нее много подруг, они там увлекаются психологией, и у них было… Мама говорит, что «каждый раз я открывала какие-то новые смыслы». И они очень много обсуждали отношения мужчины и женщины. В общем, фильм зажил у моей мамы с ее друзьями какой-то своей параллельной жизнью. Вообще вся семья включается – и мама, и сестра. У меня сестра, кстати говоря, психотерапевт. Все включаются. 

- Вы упоминали, что посещаете психоаналитика… 

- Хожу, да. 

- Когда вы рассказывали, как работаете с актерами, я подумал: «Зачем ей психоаналитик? Она сама ведёт групповой психоанализ»... 

- Это часть. Я говорю, правда, это часть. Но, поскольку у меня нет никакого образования, например, в отличие от моей сестры, я скорее с помощью актёров работаю с собой больше, чем с ними. 

Но кастинг действительно похож на кабинет психотерапевта. Потому что я на самом деле… Не сами пробы меня интересуют, а скорее личность. И я очень погружаюсь на кастинге в конкретного человека, мне искренне интересно. Мы сидим вдвоём, люди делятся очень сокровенными вещами. Это и меня обогащает знаниями про человека, и для понимания сценария тоже, потому что, естественно, мы говорим на темы вокруг сценария.  

- Ну, раз пошёл разговор про семью, давайте не останавливаться.  У вас муж, дети?..

- Муж и сын. Муж тоже режиссёр и сценарист, Михаил Местецкий.  

- Ой, да у вас тандем. Это не сложно вообще? 

- Сложно. Но интересно. 

- Все-таки кто там первый, кто второй в семье? 

- Ну, мы меняемся периодически... 

- Но вы не традиционная восточная жена, нет? 

- Нет. Но он этого и не жаждет. Он феминистские традиции уважает. И вообще, мне кажется, все мужчины должны их обожать, потому что это очень удобно для мужчины. Когда у тебя независимая самостоятельная жена, у тебя ответственность, в общем, тоже как-то снижается относительно традиционного расклада. 

У меня-то как раз это смешно уживается в голове. Муж бы это назвал «двойные стандарты», а я это назову дуализмом культурным. Потому что основа все равно бессознательная традиционная и патриархальная, а жизнь в реальности совсем другая. То есть, да, я хочу работать, быть независимой, принимать сама решения, но в то же время как-то сердечно хочется, чтобы надо мной была большая фигура мужчины, а я была за ним. Это оказалось невозможно реализовать. Вместе так не работает. Это непростая территория, это очень интересно, потому что мы сейчас находимся как бы в перестройке отношений мужчин и женщин современных. Сформировался ты в одних условиях, сейчас начинают работать другие правила и не так просто перестроиться. То есть нашим детям будет проще. 

-А нужно ли перестраиваться? 

- А тут уже ничего не поделаешь. Мир другой, люди другие. То есть я сама хочу работать, быть независимой. 

- Это у нас давно. У нас в Советском Союзе женщины чуть ли не первые в мире стали работать. 

- Тоже согласна, да. Но проблема была в другом перекосе. То есть все-таки мы сейчас боремся за то, чтобы мы равноправны были, и у нас рождается ребенок, и мы оба о нем заботимся. Мы родители, а не «это мой ребенок, я сама все». 

- Но вы отец и мама, а не номер один и номер два? 

- Да, да, да. Отец и мама. Конечно. 

- Как сына зовут?

- Мы хотели назвать его как-то очень оригинально. Отец еврей, я наполовину таджичка, мама у меня смесь украинки и армянки... Очень много звучных имён, особенно у таджиков. Всё перепробовали. В результате у нас растёт сын Иван.

- Прекрасно! 

- Да, вот так. Скоро ему четыре года уже. И, надо сказать, это вот особенности женской режиссуры – я «Верность» снимала практически с новорожденным. Ну, как? Десять месяцев ему было. И я еще кормила грудью. Организовать производственный процесс в этом контексте было непросто. Тем более, такая тема, ты совсем в другом гормональном состоянии. В общем, это была задачка.  

- Ну, и такой традиционный вопрос. Как вы оцениваете состояние современного российского кинематографа? 

- Сразу скажу, что я не разделяю позицию тех, кто считает, что российское кино на дне. Сейчас и у нас, и в мире много наших имен, достойно представляющих традиции отечественного кино… На территории арт-хауза, авторского кино мы, конечно, ярче звучим, чем в так называемом индустриальном. Но очевидно, что за последние пять-десять лет индустрия тоже развивается.  Великолепные сериалы, великолепные фильмы жанровые, которые для всей семьи. Например, «Серебряные коньки». Прекрасный фильм для семейного просмотра, в жанре сказок таких новогодних, которых у нас практически не было. 

Смешно, что на самом деле я люблю больше смотреть как раз зрительские фильмы, чем авторские. Это мой муж все время говорит: «Ну, как так? Снимаешь вот такие вот сложно… неудобоваримые фильмы, а любишь, значит, смотреть удобное зрительское кино». Он-то как раз больше любит такие фантазии, развлечения создавать тоже на авторской территории. 

Я сейчас была на «Кинотавре», и на меня произвел огромное впечатление фильм «Пугало» Дмитрия Давыдова. Это якутский фильм, то есть там снятый, с якутскими актерами. Магический фильм. Снят за копейки, за 3 миллиона, по-моему.  Экстрамаленький бюджет, невозможный, но фильм мощный, мне очень понравился. 

Фильм «Китобой» - более жанровое кино, но тоже авторское. Это Филипп Юрьев, его дебютный фильм. Он много снимает рекламы, я видела его короткий метр до этого. Классный фильм. Какой-то мне еще там… А, «Человек из Подольска» мне тоже очень понравился. Семен Серзин, театральный режиссёр и актёр. Он сначала поставил спектакль в театре «Практика», по-моему, если не ошибаюсь. Спектакля я не видела по пьесе. И потом снял фильм, такая политическая, наверное, сатира. Но очень изобретательный, независимый. Классно, мне очень понравился. 

- А кстати – о рекламе. Это ведь из-за неё мы так долго не могли встретиться – вы снимали рекламу. Это только заработок или отдельный жанр? 

- Это интересная территория, очень интересная и финансово, конечно, это просто… Скажем так, таким образом я смогла, во-первых, обрести какую-то независимость финансовую и вообще как-то экономически устроить свою жизнь. Потому что авторские фильмы – это небольшие зарплаты и очень длинная работа. И непонятно, как красиво жить, если снимается только авторское кино. А я принципиально не хочу делать кино с мотивацией финансовой. Ну, не нравится. Мне кажется это нездоровой какой-то атмосферой и ситуацией. 

В рекламе я понимаю цель, да? Я понимаю, для кого мы это делаем, что это такое создание для кого-то по их сценариям, с их целями, но при этом изумительная возможность пробовать разные жанры и работать в такой короткой форме. Быстрый результат в отличие от фильма, который несколько лет, а то и годы. Просто пока сценарий, пока съемки - очень долго. То есть здесь такой быстрый кайф.  А ещё – я довольно азартная, и там есть… Мне же не предлагают просто снимать, много людей за этот пирог борются. Я участвую в конкурсе, в тендере. И мне присылают сценарий, я расписываю такой тритмент, как я это вижу. И дальше выигрываю, не выигрываю. 

Когда ты выигрываешь, ух, это прямо кайф. Мне, в общем, нравится эта гонка, и я периодически участвую. И когда выигрываешь, прямо хлопаешь себе: «А, молодец!»... 

- Вы сказали, что очень многим мужчинам, которых большинство среди лиц, принимающих решения, фильм «Верность» понравился. То есть у вас сейчас солидный такой бэкграунд доверия, да? У вас будет что-то еще? 

- Ну, что-то будет, но не решено пока что, не написано, нет сценария большого пока. А готовые не хочу. Но я зрею. Это долго, на самом деле. Я запрягаю долго, разгоняюсь. Все сценарии долго писались. Но не вижу, в общем, в этом ничего такого ужасного. Хочется еще детей нарожать побольше. 

- Вот это правильно. Удачи вам,  Нигина,  во всех ваших начинаниях!

- Спасибо.

Фото Ксении Угольниковой