Соцгорода Центральной Азии

Живые свидетели – эксклюзив журнала «Хан-Тенгри»

---

 Супруги Тархановы, Алексей и Галина, три года назад отпраздновали бриллиантовую свадьбу – 60 лет вместе. Алексей Владимирович – доктор геолого-минералогических наук, эксперт МАГАТЭ, с 1960-го года работает в ОАО «ВНИИ химической технологии». Галина Александровна – кандидат наук, ведущий научный сотрудник Всероссийского научно-исследовательского института минерального сырья (ВИМС), в котором она работает с того же 1960 года. Удивительное постоянство супружеской пары в работе и личной жизни не может не вызывать восхищения. – «Так не бывает», - говорят все вокруг.  Оказывается – бывает.

На их глазах, при их непосредственном участии росли новые города и новые производства в республиках Средней Азии. Они – одни из последних живых очевидцев реализации «атомного проекта» с самого его начала вплоть до сегодняшних дней. Проекта, сыгравшего весьма значительную роль в индустриализации региона. Журнал «Хан-Тенгри» счастлив, что получил возможность побеседовать с этой выдающейся парой.

Х-Т: Галина Александровна, как вы оказались в Средней Азии?

Г. А.: Я родилась в Ташкенте в 1936-ом году, то есть оказалась там по факту рождения. Папины родители были армяне из Карабаха, они бежали от турок и осели в Самарканде. А мамины родители из-под Уфы, они бежали в Ташкент от раскулачивания. Мама закончила геологический техникум, а папа – Среднеазиатский геолого-разведочный институт в Ташкенте. Оба работали в Цветметразведке, там и познакомились.  Я с детства помню это название. Работали на разных месторождениях: в Бричмулле по ртути, потом в Майлу-Суу на первом урановом руднике, это ещё до войны. 

Х-Т: А для чего до войны уран был нужен?

Г. А.: Радий в основном, радий. Это не уран даже, а радий. Добираться туда было сложно: ездили на машине до Андижана, потом на лошадях. Туда ни дорог, ничего, сплошные горы. Во время войны отца вначале призвали, потом вернули в Майлу-Суу главным геологом рудника. А в 45-ом назначили главным геологом первого уранового комбината в Ленинабаде. Там в 1946-м начали строить так называемый соцгород. Это между вокзалом и Ленинабадом – ну, я не знаю, как это сказать – на ровном поле в Голодной степи стали строить соцгород. Немцы пленные строили. Коттеджи на две и четыре квартиры, школа, Дом культуры на площади, фонтаны... По воскресеньям в Доме культуры давали концерты, привозили спектакли московские, ленинградские театры, мы там смотрели всё то же, что и москвичи. А ещё были кружки для школьников. Я окончила там музыкальную школу. У меня преподавательница была финка. Даже помню, как звали –  Людмила Ивановна Хаттунен. Она была сослана из Ленинграда, а у нас заведовала музыкальной школой. Были все кружки! Вот вы даже не представляете, чего там только не было! Это как по принципу «очнулся – пою в хоре».

А. В.: Я даже играл на домре-пикколо!

Х.-Т.: А вы там тоже учились?

А. В.: Мы в одном классе учились!

Х.-Т.: А вы как туда попали, Алексей Владимирович? 

А. В.: Это отдельная история. Я родился в Москве, в благополучной семье. В том же 36-ом году.  Отец – секретарь райкома партии, мать – инженер-химик. Через год отца арестовали и расстреляли, а маму упекли в АЛЖИР – Акмолинский лагерь жен изменников Родины. Меня из приёмника выкрала няня и увезла в деревню под Алексин, а брат до 44-го года слонялся по детдомам. Осенью 1944-го года маму освободили досрочно и пригласили на работу в Адрасман, один из первых урановых рудников в Таджикистане. Разумеется, совершенно секретный. И мама – выпускница МГУ, училась у самого Н. Д. Зелинского – организовала в Адрасмане химическую лабораторию для анализа урановых руд. 

 В десять лет я впервые увидел маму и брата. Ей дали отпуск, чтобы она могла приехать и забрать нас. 

Поселились мы вначале в Ленинабаде, а весной 1947-го года переехали в соцгородок. Такие соцгорода, надо сказать, были фирменным знаком Средмаша. Я за свою жизнь посетил более десяти таких городов с населением от нескольких тысяч до ста тысяч человек. Там было всё, что нужно для жизни, включая московское снабжение. И всё это на фоне нищей страны. Некоторые города были закрытыми, а в доступные по воскресеньям высаживались десанты из окрестных деревень и поселков. 

Вскоре на окраине соцгородка построили гидрометаллургический завод для переработки урановых руд, которые машинами привозили из Адрасмана, Табошара, Майлу-Суу. Я, конечно, ничего об этом тогда не знал. Да и никто из моих школьных товарищей ни о чём не догадывался. Учились, занимались спортом, просто жили.

Х.-Т.: Ваш соцгородок был закрытым?

Г. А.: Нет. Там стоял шлагбаум на дороге в Ленинабад, но он всегда был поднят вверх, сколько я его помню. И рядом базарчик, куда таджики привозили дыни, виноград, ягоды... Они же прекрасные земледельцы. Им в этой руде копаться, в шахтах работать никакого интереса не было. Ну, это – не их призвание. Зато озеленением в нашем соцгороде занимался таджик в ранге  зам. директора комбината именно по водоснабжению и озеленению. И у нас всё цвело! Когда после первого удачного испытания атомной бомбы раздавали награды, его тоже наградили, и это было воспринято нормально, потому что в условиях полупустыни работать в голой степи нереально, там каждое деревце на счету – а у нас били фонтаны, цвели розы, все коттеджи утопали в деревьях. В Азии по-другому нельзя.

И да, кстати – в  школе мы учили таджикский язык с пятого по десятый класс. Правда, преподавал его не таджик, а бухарский еврей. Лёше потом, когда он в Иране работал, знание основ фарси очень пригодилось. Он только жалел, что не сильно налегал на таджикский в школе. 

Преподавание у нас было на высшем уровне, практически все учителя заканчивали московские или ленинградские вузы. Преподавали логику, психологию. Ни минуты свободного времени – кружки, собрания, спорт, походы в горы... После школы практически всем выпуском поступали в лучшие вузы страны. Мы с Лёшей тоже поступили. Я – в геолого-разведочный институт, он – на геологию в Московский институт цветных металлов. Причем я, несмотря на высокий пост своего отца, приехала в Москву в одном сарафане, перешитом из школьного платья. В те времена детей не баловали.

А. В.: Папа у Гали был монументальной фигурой: – две Сталинские премии, два Ордена Ленина. Данильянц Александр Абрамович. 

Г. А.: Папу к тому времени перевели в Москву, потом в ГДР, но дело не в папе, а в том, как нас учили. А учили нас так: после первого курса практика под Загорском, она геофизическая. То есть это на полном серьезе всё, основы геофизики. После второго курса у нас практика в Крыму съемочная. После третьего курса мы уже работали. Да, вот мы как раз с Лёшей – он цветметчик, и еще один наш друг-цветметчик, мы втроем поехали в район Иссык-Куля, и нам дали площадь, и мы сами делали съемку. Самостоятельно. А на диплом я попала в Туву! На месторождение тантала и ниобия! Там из Кызыла трое суток на лошадях, чтоб попасть на это месторождение… 

Так что считайте. Это четыре, можно сказать, уже рабочих по-настоящему практики. Вот сейчас ко мне приходят студенты… Вернее, уже кончившие. Боже мой! Университет, между прочим! Они ни разу нигде не были! У них нет практик! По-настоящему. Вот они мне привезли микроскоп домой – из них никто не может в микроскоп смотреть! Вот так. Причем это не бакалавры, а магистры, как у них это там.

Х.-Т.: А что случилось, почему так?

Г. А.: А денег нет. Потому что практика, понимаете, это же надо заинтересовать, нам платили там зарплату, и мало того, еще идет стипендия. А сейчас никого там нет, кто бы брал студентов и платил им. Теперь же всё в частных руках в основном. А раньше, попав после института в ВИМС, я уезжала, я работала в основном по Средней Азии и Казахстану, поэтому я Казахстан весь знаю и Среднюю Азию. Я два раза в год выезжала в поле: где-то в апреле, до середины июня, а потом в конце августа – до ноября.

Т.-Х.: А в чем заключалась Ваша работа в ВИМСе? 

Г. А.:. Ой, ну поначалу я очень много работала в шахте. То есть по-настоящему, вот на месторождении, по которому я и писала диссертацию, это в Центральном Казахстане, недалеко от Джамбула, там, где все запуски космонавтов, всё видели, на наших глазах всё было. Сначала это бурение, то есть просмотр керна скважин, а потом, когда начали шахту, я два года в шахте проработала, а потом был карьер. С урановой рудой.

Я минералог, занимаюсь рудой с самых разных месторождений. В Средней Азии все месторождения в рыхлых породах изучала. А последние 25 лет занимаюсь Восточной Сибирью. Там я не была. То есть мне привозят образцы руды, и я их изучаю уже под микроскопом, всякие исследования веду минералов рудных, как они поддаются выщелачиванию, как изменяются, кто у них спутники, кто на ком лежит, как говорили раньше...

Т.-Х.: Я правильно понимаю, что урановые месторождения расположены в основном в Центральной Азии?

А. В.: В 1945 году было известно пять месторождений урана там. Ну, из самых известных – наверно, и вы слышали – Табошары, Адрасман. Эти месторождения мелкие, но известные, и разрабатывались, начали разрабатываться до войны для извлечения радия, в общем-то. А потом, когда встал вопрос, году в 1943-м уже, что уран позарез нужен, на базе этих пяти месторождений был создан первый урановый комбинат. Тот самый, в Ленинабаде, где Борис Николаевич Чирков был директором комбината, а Галин отец – главным геологом.

И они должны были разрабатывать эти месторождения. Но эти месторождения настолько… Ну, достаточно сказать, что в 1945 году в этих Табошарах было 7 тонн урана добыто. Всего. Представляете? А надо было десятки тонн, а потом и сотни тонн, и тысячи тонн урана. Чтобы выполнить урановый проект. Там же не одну бомбу надо было делать, а десятки бомб! И поэтому там развились очень крупные геологические работы, и открывали еще много месторождений в притяньшаньском районе, и сформировался первый урановый комбинат, который производил где-то 4-5 тыс. тонн урана. Это не могло обеспечить урановую промышленность, поэтому основное внимание переместилось на Германию и Чехословакию. Там были открыты нашими товарищами крупнейшие урановые месторождения мира, огромные месторождения, и было организовано общество «Висмут» так называемое… Ну, там примерно тысяч одиннадцать работало наших специалистов на всех этих месторождениях. И оттуда был получен основной уран, который был использован в атомном проекте.

А Средняя Азия затухала, пока не были открыты месторождения, пригодные для подземного выщелачивания. Это страшные месторождения, потому что они находятся в обводненных породах. Всё рушится! Пытались шахтой, карьерами развивать – там и народу погибало, и вообще это страшное было дело!

Х.-Т.: Это какие места? 

А. В.:. Это Учкудук, это Южный Казахстан, это Кызылкум. Особенно Южный Казахстан. Там огромнейшие месторождения, крупнейшие в мире месторождения! Но они абсолютно никого не интересовали, потому что их невозможно было взять. Во-первых, они на глубине до 600 м, залезть шахтой или чем-то – это невозможно и невыгодно, потому что содержания очень маленькие! Там содержания – где-то сотые процента, понимаете? Вот. Но они благодаря методу подземного выщелачивания превратились в крупнейшие месторождения мира, и сейчас Казахстан добывает 40% всей мировой руды, Узбекистан тоже 4 тыс. тонн добывает в них.

Х.-Т.: Там работал Средмаш?

А.В.: Функции были разделены. Поисками и разведкой занимался Первый главк Министерства геологии, а когда он уже получал запасы, утверждали, они передавались на разработку Средмашу. Средмаш строил комбинаты и строил города. Это был такой подход. Вот сейчас стараются вахтовым методом куда-то там, ничего не строить, всё прочее. А тогда это были крупнейшие проекты. Я работал в институте, а рядом с нами проектный институт. Который сразу же строил города. Прекрасное обслуживание, дороги строили, дома современные. В общем, всё, все эти рудники превратились в города, понимаете? И были построены десятки городов, крупнейшие города, такие как Навои, или Ленинабадский комбинат…

Мы однажды принимали немецкую делегацию из «Висмута», повезли их в закрытый город Навои. Посмотрели завод, съездили на урановый завод, на золотодобывающий в Заравшан. Ефим Павлович Славский, глава Минсредмаша, к началу работы комбината проложил 200 км водопровода через пустыню. Не только водопровод, но еще сделали искусственное озеро. Мы там купались. С чем сравнить? С Онежским, конечно, не сравнишь, поменьше, но громадное озеро, колоссальное: лодки, парусники, катера и так далее в центре пустыни. Кругом ни одного дерева, саксаулы, а в Заравшане все цветет, все блестит, фруктовые деревья, розы, орех, виноград – чего там только нет. Рай на земле. Рукотворный рай.

Немцы были потрясены. Я, честно говоря, тоже...

Х.-Т.: А как теперь поживают эти бывшие островки Средмаша?   

А. В.: Честно говоря, не могу сказать. Мы с Галей в последний раз там были в конце 80-х. Шёл большой отток русского населения. Честно говоря – не знаю.

Х.-Т.: Ну, что ж...  Значит, это такая тема, которую наш журнал обязательно будет исследовать. Спасибо вам за беседу. Вы – потрясающая пара!