Рая Кучмезова. Слово о Гемуеве

Для читателей журнала «Хан-Тенгри»: балкарская писательница Рая Кучмезова – о выдающемся этнографе Измаиле Гемуеве.

«Балкарец из Чегема» – так часто при новом знакомстве представлялся Измаил Нухович Гемуев.

Выдающийся российский ученый. Автор более 70 научных трудов, признанных фундаментальным классическим наследием.

Один из крупнейших специалистов в области этнографии, чья роль в том, что сегодняшний Новосибирск стал крупнейшим этнографическим центром державы – исключительна. Элитный ученый. Сильный руководитель. Энциклопедически образованный человек. Человек чести, рыцарь «в доспехах с рожденья» – так представляют Гемуева его коллеги и друзья в книге «Памяти И. Н. Гемуева». Она выпушена к 65-летию со дня его рождения. В воспоминаниях – скорбь, любовь, гордость, благодарность

«Он умер в 63 года. Это бесконечно мало по любым меркам. Его организм, казалось, был заряжен надолго, как минимум на добрую сотню лет – это было бы не странным для человека Кавказа… Сильная и яркая личность. И конечно, он постоянно с нами», – пишет в предисловии доктор исторических наук, ответственный редактор книги А. В. Буало.

Чегем и Сибирь. Родная мать невольно – мачеха. Приемная – родная. Бывает и так.

«Мир управляется из детской» – как точно, обо всех и обо всем сказано. Детская Измаила Нуховича была прекрасной – в ней царила любовь.

Он родился в Заполярном круге в 1942-м году. Вечная мерзлота и война с понятием счастье как бы не сочетались, а оно было. Повезло с родителями. А в земли Крайнего Севера кинула их история.

Отец – Нух Адылович Гемуев, оставшись круглым сиротой, был усыновлен дядей – Ако Гемуевым, который любил его как родного сына. В 1931 году Ако расстреляли. Большой террор, запущенный в стране Советов в 1937 году, в Кабардино-Балкарии был задействован значительно раньше. Руководил и республикой, и террором Б. Калмыков. Ако Гемуев, пользовавшийся огромным авторитетом в республике, был его личным врагом.

В одной из бесед Нух Адылович вспоминал:

«Приехала машина. Калмыков вызывал к себе. Был только страх. Ничего больше. Он обнял меня. Стал говорить о будущем – какая голова у меня светлая, какие блага меня ждут и т. д. Почти не слышал. Тошнота. От ненависти и бессилья. Знал – он убийца Ако. А теперь – убийца и всех, и всего, кто будет напоминать об Ако. Сквозь гул в ушах докатилось – отрекись от Ако. Напиши, каким он был князьком, как учил тебя ненавидеть нашу Советскую Власть. Как они договаривались с ублюдком Моллаевым. Я все знаю. Сделай так – и будешь мне сыном...»

Маленькие, пустые глаза смотрели без зла. Я человек робкий. Не герой. Не борец. А здесь забыл, какой я и кто я, и закричал: 

– Нет, нет!..

– Подумай. Ведь очень потом пожалеешь! По-другому ведь запоешь! Поздно будет!..

– Нет, нет!! 

Было ясно – надо бежать. Неотложно. 

Выбрал Москву. Очень хотелось учиться, и верил, что столица спрячет, защитит. Поступил на рабфак. Но вскоре вызвали на беседу. Потом – еще... И еще... Это были щупальцы Калмыкова. Вновь – надо бежать! Наугад – в Одессу! Поступил в электротехнический институт. Все годы учебы – напряжение, ожидание. 

Да, видимо, у тирана много другой работы было. Но знал – забывать не умеет, ищеек и стукачей у него – в избытке. И потому, после окончания института, настоятельно попросил комиссию направить меня в Воркуту. Когда изумленно спросили, почему туда, чуть не сказал: «Там искать не будет!» 

Наверное, Нух Адылович был единственным, кто в те годы добровольно из Одессы уезжал в Воркуту. 

Угадал – искать его в заполярном круге не пришло бы в голову даже Калмыкову. 

Начал работать. К 50-м он – заместитель начальника Воркутинской станции сигнализации и связи. Авторитет профессионала, честного и надёжного человека, умного руководителя. Карьерный рост гарантирован – специалистов такого уровня, как Гемуев, не много всегда и везде. А в тогдашней Воркуте – единицы. 

Калмыков участи своих жертв не избежал – в 1940-м году он был расстрелян. Открывалась дорога домой. Однако война, а затем депортация балкарцев ее закрыли опять. 

Когда впервые он услышал о том, что балкарский народ переселяют куда-то в Азию – не поверил. «Какой бред только не придумают! Все возможно, но это немыслимо!» 

Когда подтвердилось – был шок. Как-то справился. Двухлетний Измаил, потом дочь Татьяна, каторжная работа по 16 часов, и супруга – Нина Леонидовна – спасали. Я знала ее. Была интересна естественным и неизменным спокойствием. «Глубокие реки не шумливы» – о ней. 

Мама, отец, первые книги, первые учителя, которые могут составить вторую великую книгу истории о женах декабристов (многие приехали в Заполярье за осужденными мужьями). И среди них – талантливые, блестяще образованные педагоги. В биографии Гемуева они присутствовали как важное событие, и – книги, книги...

Измаил Нухович закончил Воркутинскую среднюю школу с золотой медалью. Без усилий, легко, радостно. 

Все было интересно, но любил предметы гуманитарные. 

Выбор Пушкинского военного радиотехнического училища войск ПВО был, по всей видимости, случайным. 

Поманило, зацепило – Царское Село, Пушкин, тени кавалергардов. Всё прочее – казарма, радиотехника, воинские уставы – казались незначительным приложением к царскосельской романтике. В реальности всё оказалось куда сложнее. Отчасти чуждый Гемуеву дух военного училища смягчался Ленинградом – его намагниченной историей и аурой, музеями, концертными залами. И, наверное, именно в этом городе он близко подошел к себе.

После окончания училища Измаила направляют в Бакинский военный округ. Еще раньше он понял – военная служба не для него. Ему удалось демобилизоваться – ценой потери нескольких лет и приобретением смысла и цели в жизни дальнейшей. Теперь он твердо знал, чем и зачем хочет заниматься – этнографией. Гемуев подает документы на исторический факультет КБГУ.

Наверное, никто не напишет воспоминаний о специфике атмосферы, царящей на этом факультете. Личный опыт первого и сильного потрясения от встречи с демонстративной несправедливостью и ненормальностью был связан с этим заведением. Думаю, что не у меня одной. Здесь можно было назвать ряд колоритных преподавателей, которые проповедуемый ими в 70-х научный коммунизм без всякой паузы заменили на очень ненаучный национализм. 

О многом другом можно было сказать – тема иная и смысла нет. Измаилу Нуховичу исторический факультет на родине остро напоминал казарму военного округа, а «в душных стенах он задыхался». 

Вновь – побег. Вновь – Сибирь. Гемуев едет в Томск и поступает на исторический факультет в университете. Почему в Томск? 

Не узнать. Случайность и необходимость часто бродят рядом. 

Почему он выбирает этнографию? Как возник сильный интерес к этой сфере исторической науки, который захватил всю историю его дальнейшей жизни?

Возможно, от новизны и силы чувства, когда он впервые приехал в Думалу, в Чегем. 

От флера мистики – он узнавал то, что видел впервые, от растворяемой тоски, о силе и причине которой он и не догадывался, от счастья – он часть ландшафта, балкарской речи, которые он не понимал и понимал как никто другой.

Мудрость и любовь родителей были такими, что дети и не догадывались об их боли, ожиданиях. 

Единственное, однажды, вскользь, отец сказал – мы здесь временно. Однажды уедем на Кавказ, в Чегем. Никакого значения он не придал этим словам. 

Однажды они вернулись. Возможно, это неизвестное чувство принадлежности Чегему, его скалам, тропинкам, полуразрушенному дому Ако. Может быть, когда он впервые вошел в него, и возникло чувство того, что он балкарец. И тогда возможно появилась потребность понять, исследовать эту субстанцию – этнос. 

«Обстоятельство, что этнография не нужна никому, я усвоил раньше, но мне-то она была нужна», – отмечает Измаил Нухович. 

Эмоциональное напряжение фразы допускают предположение, что в термин «этнография» он включал больше общепринятого смысла. 

Знак вопроса безответного. Только предположения.

Первая его научная работа посвящена особенностям семейного строя селькупов. И в дальнейшем – история института семьи как «первичного лона человеческой культуры», выражающего мировоззрение народа – будет одной из важных его тем.

В 1975 году Гемуев вновь возвращается на родину. 

С уверенностью, что навсегда. У него уже ряд серьезных публикаций, свидетельствующих об огромном исследовательском таланте

Едет он с иллюзиями, что препятствий для занятия этнографией у него в республике не будет. 

Приходит в заведение, ныне именуемое ИГИ. Ему отказывают. Отказывают вторично. Невнятно, но решительно. 

Это было неожиданностью и, наверное, неизбежностью.

Печаль не в том, что история не терпит сослагательного наклонения, а в том, что – прекрасное, необходимое в этой истории очень часто остается в наклонении сослагательном, обремененном разными придаточными оборотами. Как впрочем, и в истории жизни человека.

Если бы тогда его приняли в наш Институт гуманитарный исследований, сегодня Кабардино-Балкария была бы крупным этнографическим центром России, как это произошло с Новосибирском благодаря Гемуеву.

Притянутые энергией и светом его индивидуальности, пришли бы в науку таланты, и была бы школа Гемуева, в которой ученики, как у каждого выдающегося педагога, если и не превосходили, то становились равными учителю. И так далее. 

Не приняли. 

Почему? Его руководитель, наверное безошибочно угадал независимость Измаила Нуховича, неординарность личности.

А здесь еще и тень Ако...

Так или иначе, но доступ в институт ему был закрыт. Поняв это, Гемуев устроился преподавателем истории в Белореченскую школу № 15.

Период его работы там – прекрасное событие в истории этой школы. 

А. Люцидарская в фактологически богатом, проницательном очерке «Измаил Нухович (попытка жизнеописания)» пишет: 

«О Гемуеве, лекторе и педагоге, следует сказать отдельно... Содержательные, полные продуманных, познавательных отступлений лекции притягивали слушателей. Он обращался к студенческой аудитории со словами «коллеги», сразу уже убирая стену между собой и будущими историками... Послушать его лекции приходили не только студенты, но и специалисты – историки».

Замечу – значительно раньше, в сельской школе Белой Речки, он обращался к старшеклассникам – «коллеги». И только на «вы». 

Не думаю, что это был его педагогический прием. Он умел видеть личность в каждом и обязывал этим. И все, кому повезло быть тогда его учениками, запомнили на всю жизнь его уроки. 

Но педагогическая работа, интересная ему значительностью и наглядностью смысла, не могла утолить его интереса к науке. 

А в Нальчике перспектива заниматься ею исключалось.

И когда его пригласили обратно в Сибирь с предложением продолжить свои научные исследования, прерванные из-за отъезда на родину, Измаил Нухович принимает решение возвращаться. 

Вновь и уже навсегда он уезжает в очень удаленные от дорогих мест края. 

Если Заполярье было выбором отца, Приполярье стало выбором сына. 

В обоих случаях – правила повелительного наклонения. 

Диктат обстоятельств.

О крайне трудных бытовых условиях в Сибири, о том, как они преодолевались, Измаил Нухович поведал в рассказе «Илюшка-матушка, или Полтора года из жизни научного сотрудника». 

Точность и объемность в лепке характеров, свежесть и верность интонации принадлежат руке зрелого мастера. 

Читала и думала – каким бы он был прозаиком. Слушая, как декларирует стихи – какой пропадает поэт и актер, брал гитару – в богатом голосе – отсвет души – какой музыкант остается известным только немногим...

Верная мысль Л. Гумилева – «простое накопление этнографических собраний и наблюдений грозит тем, что наука, не ставящая проблем, превратиться в бессмысленное коллекционерство» – не учитывает другую возможность. Например, замену самих наблюдений, накоплений субъективными интерпретациями, преподносимыми как истины. 

Известно, что Гумилев был первым, кто инициировал преобразование этнографии, как народоописание, в этнографию, как в науку об этносе. 

У подлинных ученых-этнографов эти категории, думается, шли параллельно, и отделить одно от другого не представляется возможным. 

Читаю книгу И. Гемуева «Мировоззрение манси. Дом и космос» (М.: Наука, 1990). В ней автор раскрывает одну из труднейших сфер в этнографии и главную составляющую этнической субстанции,– мировоззрение народа. Метод – опора на полевой материал. Осмысление и обобщение фактов и только фактов. Их анализ. Проницательная, честная лепка образа культуры манси, как «творимую, становящуюся национальную душу». 

 

Представление, отношения, установки народа, их специфика выявляются в опоре на семиотику, с глубинным исследованием сложных знаковых систем. 

Прочтение, постижение того, что «скрыто в предметах», интерес к подробностям – вдохновенное, скрупулёзное описание и воскрешение культуры манси.

Гемуев устанавливает путь этноса, его великую культуру, драму неотвратимого исчезновения – и противостоит этой неотвратимости своей книгой.

Если Гумилев протестует против этнографического коллекционерства, то Гемуев отрицает «...стремления во что бы то ни стало классифицировать содержание реалий. В результате разрушается их не постигнутая целостность». Здесь следует подчеркнуть слово «не постигнутое», в котором допуск невозможности постигнуть все в тайне мира этносов.

Во всех трудах – строгое, иногда даже педантичное следование всем законам большой науки. 

При оценке его наследия повторяется определение – классика, то есть образцовая модель исследования.

Нельзя не отметить многогранность научных интересов Гемуева. Работы «Перспектива организации дистанционного обучения на гуманитарных факультетах», «Река и этнос», «Власть и коренные народы Сибири», «Цивилизация и культура. Архаика и современность в этнографических исследованиях» и многие, многие другие свидетельствуют о многообразии научных проблем, занимавших ученого.

«Этнограф по призванию, проведший большую часть жизни в экспедициях в труднодоступных районах Обского Севера, Измаил Нухович обладал колоссальными знаниями и профессиональной интуицией. Он занимался изучением традиционного мировоззрения – пожалуй, самой сложной сферы для этнографов, которая закрыта для пришельцев извне. Но ему удавалось не только попасть в тайные культовые места обских угров, но и «разговорить» хранителей, получить сведения, которые содержатся только в человеческой памяти. Тонкий психолог, знаток человеческих душ, великолепный собеседник и талантливый слушатель – такой набор качеств для этнографа поистине бесценен. Измаил Нухович был не только этнографом-полевиком, но и блестящим аналитиком, умеющим за частными фактами увидеть общее и закономерное».

Это отрывок из некролога, подготовленный сотрудниками Института археологии и этнографии СО РАН. Горестный вопрос возникает – если о мире манси, селькупов И. Гемуев написал так, что сомнений, что он один из них – не возникает, если сделал столько открытий о народе, став его и археологом, и философом, и лингвистом, и исповедником – открытий такого уровня, что, труды Гемуева о них уже стали классикой мировой этнографии – как бы он написал о балкарцах, к коим себя причислял? Наверное, так же. Просто было бы у нас то, чего сегодня нет и что необходимо.

Коллега И. Гемуева В. Бутаноев в своих «Воспоминаниях о надежном друге» приводит слова Измаила Нуховича «...тюрки живут в красивых местах. Вот вы, хакасы, обитаете в удивительной горно-степной местности, а мы, балкарцы, также живем в красивых горных ущельях. Отсюда до Кавказа тысячи километров, а наши языки такие похожие...» и следом – «...к сожалению, не все стороны нашей жизни можно изложить».

Я могла бы предположить, что осталось невысказанными в этом эпизоде и в судьбе Измаила Нуховича Гемуева. 

Нет смысла. Есть печаль и гордость.