Народы Горного Бадахшана

Журнал «Хан-Тенгри» поговорил с кандидатом исторических наук Константином Васильцовым о народах Горного Бадахшана.

- Константин Сергеевич, про народы Горного Бадахшана даже эрудированный российский обыватель знает крайне мало – почти ничего. Знает, что они – есть, и живут в Таджикистане. Если он альпинист – то может быть даже и бывал на Памире и видел этих людей – но все равно едва ли много о них узнал. Давайте с вашей помощью попытаемся хотя бы отчасти рассеять этот туман незнания. Наверное, начать стоит с языков. На каком языке или языках говорят бадахшанцы?

- Совершенно верно, в языковом отношении они сильно отличаются от остального населения Таджикистана. Собственно, таджикский язык относится к западноиранским языкам, а памирцы говорят на языках восточноиранской ветви. Если совсем упростить – имеются северные и южные памирские говоры. К северным принадлежат язгулямский язык и шугнано-рушанская диалектная группа, в которую входят взаимопонимаемые диалекты: шугнанский, рушанский, бартангский, орошорский, хуфский и сарыкольский. Прежде к этой группе принадлежил также теперь вымерший ванчский (ванджский) язык.  А с южными уже не столь просто, эта группа включает в себя более разнородные языки: ишкашимский (с диалектами ищкашимским, сангличским и зебакским), ваханский язык, несколько обособленный от юго-восточноиранских языков и, как полагают некоторые исследователи, по ряду признаков приближающийся к индийским языкам, а также мунджанский с диалектами йидга и мунджанским. По этой причине общий язык, общепамирский, на котором говорят друг с другом носители разных языков  – это или таджикский или шугнанский. Шугнанский – это язык самого крупного субэтноса Памира, самого развитого экономически. Но имеются нюансы. С тем, что шугнанский язык превратился в язык межпамирского общения, не всегда соглашаются представители других памирских субэтносов. Но в общем, из примерно двухсот тысяч человек памирского населения, для половины шугнанский – родной язык. На самом деле, все эти языки – бесписьменные, на них говорят в быту. Есть фольклор, местные народные поэты, певцы и так далее, но письменной литературной традиции нет.

– И никто не пытался создать письменность на этих языках?

– Были попытки. В 1930 году имела место педагогическая конференция в Душанбе, там размышляли по поводу перевода таджикского языка на кириллицу и, заодно, коснулись памирских языков, в частности, шугнанского. И тогда решили ввести письменность на основе латинской графики. В 1931-ом году уже вышел первый букварь для взрослых на шугнанском языке – в латинской графике, но с добавлением нескольких знаков. Но все это недолго продолжалось – до 37-го года. За это время было выпущено около 50 книг. После этого решили от затеи отказаться и до сих пор письменности на шугнанском нет. А то, что выпускается – например, трехтомник «Памирский фольклор», – это все-таки транскрипция, которая принята лингвистами в иранском языкознании.

– А графика какая?

– Латиница. Но это – общепринятый порядок. Грубо говоря, мертвые языки – авестийский, согдийские – их тоже транскрибируют латиницей. 

– А какова судьба памирских языков? Количество носителей растет или уменьшается? Вымирают они или нет?

– Я так понимаю, что крупные из них – например, шугнанский, рушанский, ваханский – останутся. А более мелкие диалекты (рынский диалект, например) – едва ли. Некоторые – как ванжский, мунджанский язык – еще в начале XX века умерли. Если, конечно, не будет каких-то особенных программ поддержания этих языков.

– Правильно ли я понимаю, что до какого-нибудь восьмого века, до прихода ислама, весь нынешний Таджикистан говорил на таких же восточноиранских языках, что и Бадахшан?

– Нет. Бадахшан, насколько я понимаю, всегда отличался в языковом плане. 

– И в доисламское время?

– В доисламское довольно сложно судить, на каких языках говорили, но скорее всего уже и тогда существовала этническо-языковая общность, не смешивавшаяся с остальным населением той территории, которая сейчас называется Таджикистаном. Тут вступает в дело география. Это и до сих пор труднодоступный регион: туда всего две дороги ведут – через Ош и Душанбе. Это если на машине ехать. Как бы существует еще аэропорт в Хороге, но я за семь или восемь лет ни разу не видел, чтобы там взлетал или садился или вообще присутствовал самолет. Ну, впрочем, говорят, что в советское время авиасообщение было более развито. Трасса Душанбе – Хорог построена в 1940 году, сделали тогда достаточно быстро. А до того памирцы были в довольно сильной степени изолированы от остального Таджикистана и это видно даже в плане антропологических типов. Своеобразная горская внешность, отличающаяся, безусловно, от равнинных таджиков, кулябцев, например. Впрочем, Р. Рахимов называл Памир «заповедником таджиков», то есть, бадахшанцы сохранили в себе то древнее, что было в Таджикистане. Хотя тут довольно сложно судить – вот, в плане религии, общим место стало считать доисламское население зороастрийцами.

– А когда туда ислам пришел?

– Поздно. Согласно персоязычной географической литературе – скажем анонимному сочинению Худуд ал-‘алам «Пределы мира» (X -XI векa) – население там огнепоклонники (аташпараст). Сами памирцы традиционно связывают проникновение ислама, в форме исмаилизма – с XI  веком. По традиции основателем памирского исмаилизма считается Насир-и Хусрав –  философ, поэт, путешественник. Вот он оказался в фатимидском Египте, где исмаилизм был официальной религией, там он стал исмаилитом, потом отправился к себе в Балх, где его в конце концов стали преследовать, и он нашел себе убежище в Афганском Бадахшане, где, как считают памирцы, занялся проповедью исмаилизма. Все свои философские работы по исмаилизму он написал в Бадахшане. Но, по-видимому, обращение населения Бадахшана в исмаилизм – это не заслуга одного Насир-и Хусрава/ Cкорее всего, это более позднее явление, связанное с нашествием монголов на Иран, разгромом государства исмаилитов в Иране с центром в горной крепости Аламут, когда многие исмаилиты бежали оттуда, в частности, в Бадахшан. Видимо, это в большей степени повлияло на принятие памирцами исмаилизма. Есть такой американский исследователь Даниел Бебен (Daniel Beben), который, защитив диссертацию, уехал в Казахстан в Университет Назарбаева. Год или два назад из его интервью я узнал, что он сам принял исмаилизм. Он продолжает заниматься памирским исмаилизмом и утверждает, что исмаилитский канон в том виде, в котором он существовал в XIX-XX веках, сложился довольно поздно. Где-то в XVIIIвеке. А в XIX на Памире довольно неожиданно возникло движение по созданию рукописей – и, собственно, памирская рукописная традиция относится, по большей части, к середине, второй половине XIX, началу ХХ века.

– Они на арабском?

– На персидском. Арабский там не в ходу. У исмаилитов вообще лингва франка – фарси. Они отошли от арабского, у них философские, теологические работы в значительной степени написаны по-персидски. И, собственно, в Бадахшане все писалось тоже на персидском. Происходит такой взлет литературы, много местных авторов – это, прежде всего, пиры. 

– Кто такие пиры?

– В исмаилизме есть строгая иерархическая система. Вся территория Бадахшана поделена между несколькими пирами, которые руководили населением как высшие местные религиозные авторитеты. Они, с одной стороны, общались с исмаилитским Имамом Времени – в наш период это были агаханиды, потомки Ага-Хана. Сейчас это – Ага-Хан IV, сорок девятый исмаилитский имам. И вот, пир непосредственно общался с Имамом Времени. Следующая ступень в иерархической ступени – халифа, буквально «наместник» или «заместитель». Он руководил общиной в каждом отдельном селении. Впрочем, сейчас пиров нет – институт пиров был упразднен самим Ага Ханом. В 1986 году вышла исмаилитская конституция (кстати говоря, исмаилиты – единственное направление ислама, имеющее собственную религиозную конституцию) и в ней упразднялись пиры. Но для Бадахшана это было практически бессмысленно: на территории Таджикского Бадахшана с пирами расправились в советское время без всяких фирманов Ага-Хана, а Афганский Бадахшан ведет себя в большей степени независимо от Ага-Хана. Во всяком случае, существуют сведения, что пиры там сохранились и поныне. Торжественные встречи (дидор) общины исмаилитов с Ага Ханом чаще, насколько я могу судить, происходят в Таджикистане. В Афганистане по причинам политическим это делать несколько сложнее, тем более сейчас, когда к власти в стране пришло движение Талибан (запрещённое в России – Ред.).

– Это была наследственная должность?

– Да. Вообще в советское время исмаилитов не жаловали, в частности из-за постоянной связи с Ага-Ханом. Его штаб-квартира была в Индии. Ага-Хан I после конфликта с иранским шахом уехал из Ирана, обосновался в Бомбее. А в Индии проживала одна из ветвей исмаилитов – бохра, у которых возник конфликт с исмаилитами-низаритами Ага Хана. Религиозный статус Имама Времени, можно, с известными оговорками, конечно, сравнить со статусом Папы Римского у католиков. Дело решалось в английском королевском суде судьей-англичанином. Он присудил право на главенство над исмаилитской общиной Ага-Хану. И надо сказать, агаханиды довольно сильно европеизированы. Ага-Хан III в Лиге Наций выступал, ему принадлежат некоторые фешенебельные курорты на Сардинии – он как-то проплывал на яхте мимо и решил там устроить курорт. И с его подачи это сделали. Нынешний Ага-Хан IV продолжает все это. Он живет в Женеве, он очень такой европейский человек.

– А у них обычаи как у всех мусульман: хадж, намазы?

– Да, но с определенным своеобразием. Намазов у них три, а не пять, как у других мусульман. Кстати, любители доисламского Ирана видят в этом прямую связь с Зороастризмом. Здесь все-таки надо сказать, что о доисламском Бадахшане у нас лишь очень краткие сведения из древних источников – сочинений тогдашних историков и географов. Это все-таки было на периферии интересов исламского мира. Да, они пишут, что это горная страна, ничего там особо интересного нет, кроме, разве что, рубинов. Вот «бадахшанские лалы» - это вошло в поэтические метафоры, тропы персидской поэзии. Сравнение губ возлюбленной и так далее. Так что особого внешнего интереса к Бадахшану ни со стороны иранской, ни со стороны арабской историографической традиции не было. Тем не менее, какие-то отрывочные сведения мы имеем – о том, что до ислама они были огнепоклонниками. Интерпретировать это как зороастризм – все же некоторое преувеличение. В том виде, в каком, как сейчас принято считать, зороастризм возник в Восточном Иране, то есть в том же Самарканде или распространялся в виде сект в Согде – на Памире он вряд ли существовал. Были огнепоклонники, упоминаются солнцепоклонники, был буддизм в Вахане – сохранились материальные свидетельства. Но это одна из ветвей Великого Шелкового Пути, и насколько сами местные жители исповедовали буддизм – сложно сказать. Может, это были китайцы. Но там действительно есть развалины – буддийского монастыря. Ну, возможно, называют его монастырем с известной долей условности... Впрочем, с другой стороны, в Кушанскую эпоху вокруг было большое государство, в котором действительно исповедовали буддизм, так что – почему бы и нет. Интересно, что после этих сооружений, в исламский период, уже никаких монументальных сооружений в Бадахшане не воздвигалось.

– А мечети?

– Там нет мечетей. Там не приняты общественные моления. Исмаилиты молятся дома.

– Вообще нет общих молитв?

– Есть у них такой институт – «джамаат-хана». Буквально: «дом собраний». Но там не обязательно делают совместную молитву – это нечто вроде клуба, обсуждают насущные вопросы селения, ну и читают религиозные книги – насколько они могут читать рукописи.

– Синагога. Бейт-кнессет, «дом собраний».

– Похоже. Руководит всем халифа, буквально «заместитель», т.е. заместитель пира. Все обряды жизненного цикла: рождение, смерть и т.д. – идут через него. Он справляется по астрологическим книгам – есть специальный жанр, «ихтиорат», буквально «выбор», там каждый день расписан, чему он благоприятствует, а чему нет. Скажем, можно ли проводить в этот день свадьбу, ходить в баню, стричь бороду. Но есть проблема, что сейчас уже и сами халифа не всегда понимают, что написано в этих рукописных книгах. 

– А какая-то система религиозного обучения существует? Медресе какие-нибудь?

– Медресе, насколько я могу судить, в Бадахшане не существует. 

– Вообще у исмаилитов отсутствует?

– Нет. В Фатимидском халифате все это было – и это именно исмаилиты. И в Иране у исмаилитов были образовательные структуры. Вообще же, интересно, что исмаилиты – это всегда была такая образованная элита мусульманского мира. В суннитском мире основное движение мысли – в науке, философии – по большому счету, закончилось в период средневековья – если несколько перефразировать известную работу – Ибн Рушд (Аверроэс) и конец арабской классической философии. А в Иране интеллектуальная традиция – и у шиитов, и у исмаилитов – жива до сих пор. И, в общем, в европейской науке этого долго не замечали – а потом произошло, так сказать, второе открытие интеллектуального мира ислама. Скажем, Сефевидский Иран, это XVI -XVIII века, когда у арабов уже ничего не происходило – и вот в нем возникает так называемая «исфаханская школа» – Мир Дамад, Садр ад-дин аш-Ширази, Мухсин Файз Кашани. Эта традиция так или иначе продолжается: вот Кумская школа теологии, откуда аятолла Хомейни – это все из тех же корней. Даже такой известный академический ученый, как Тауфик Ибрагим, признал, что для интеллектуальной истории ислама шиизм оказался более благоприятным, чем суннизм. 

– А исмаилизм является ответвлением шиизма и наследует его интеллектуальные достижения, правильно я понимаю?

– Да, исмаилизм – это одна из ветвей шиизма. Раскол произошел в VIII веке по поводу наследования прав на имамат – исмаилиты признали право на руководство Исмаила ибн Джафара, сына шестого имама Джафара ас-Садыка, шииты-двунадесятники выступили в пользу Мусы ал-Казима.

– Но я все равно не понял: вы говорите, с одной стороны, у исмаилитов мощная интеллектуальная традиция, а с другое – в Бадахшане отсутствуют учебные структуры. Как это сочетается?

– В Иране и других местах были исмаилитские государства. Разные, очень своеобразные, например исмаилитское государство с центром в крепости Аламут – государство без единой территории: система отдельных горных крепостей на территории Ирана. А в Бадахшане так получилось, что единого государственного образования, управляемое исмаилитами, не было. То есть, Бадахшан всегда входил в состав суннитских государств: Бухарского эмирата, Афганского эмирата. И из-за этого они открыто проводить религиозное обучение, отправлять публичные богослужения, даже выплачивать десятину Ага-Хану не могли. Впервые открыто исмаилиты Бадахшана отправились в Индию с этой десятиной уже после перехода Памира под русское управление, когда в Хороге появилась русская администрация и он из селения стал превращаться в город. А так ими соблюдалась (есть такое шиитское понятие) такийа – благоразумное сокрытие веры. Его некоторые шиитские теологи относят к столпам шиизма. Согласно этому учению, шиит, находясь в опасном окружении, не только может, но и должен скрывать свое вероисповедание. Благодаря этому у исмаилитов Бадахшана вплоть до постсоветского времени не было ни культовой архитектуры, ни образовательных структур. Обучение происходило в рамках передачи знаний от халифы к его преемнику – а это обычно потомственная должность. А халифа уже транслировал религиозные знания своим землякам во время вот тех самых собраний. Удивительно, но наши путешественники, побывавшие там в XIX веке, часто писали, что вот, мол, такая секта, исмаилиты – вроде бы обычные крестьяне, обрабатывают свои жалкие клочки земли, а начнешь с ним говорить – норовит перейти на философские вопросы, начинает рассуждать о высоких материях. Как-то это трансформировалось в то, что в советское время Памир был даже в рамках СССР регионом с одним из самых высоких процентов жителей, имеющих высшее образование. 

– А где они учатся?

– У Ага-Хана существует мощная программа религиозного образования. Институт исмаилитских исследований в Лондоне – там целый квартал отстроен под него. И туда достаточно много ездит памирцев. Там они получают PhD и все такое. Ага-Хан вообще дал наставление памирцам учить английский язык. Так что они исключительно многоязыки: помимо своих родных, в школе изучают таджикский, по старой привычке знают русский и, вот, им еще и английский рекомендован. Ну, правда, по-русски и по-английски им есть, с кем поговорить. Памир – это такая туристическая Мекка. Кстати, русских там теперь не слишком много, а вот иностранцев – порядочно. Ну, и относиться к русским мало-помалу начинают как к обычным иностранцам, без скидки. То есть, буквально: нанимаешь машину – стоимость будет, так сказать, общетуристическая. Проходит характерное для прежних времен особое расположение к русским. 

– А там есть современная туристическая инфраструктура?

– Да. Причем, она развивается буквально на глазах. Теперь в Хороге есть где остановиться, расплатиться карточкой, поесть. 

– Хорошо. Теперь, если позволите, немного отмотаю назад. Такой вопрос. Вот эти люди в Бадахшане, говорящие на разных языках. У них какая-то единая идентичность имеется?

– Да. Она, как это часто бывает, многоступенчатая. Их прежде всего объединяет то, что они исмаилиты. Отделяет от остального Таджикистана. С другой стороны, они осознают такую общность – памири. Памирцы. Такая территориальная идентичность. Но внутри этого у каждого из них имеется своя локальная идентичность – они отделяют таким образом себя от других памирцев и все вместе противопостоят не только таджикам, но, в частности, киргизам. Помню, в Душанбе пришли мы в кафе, подошла официантка и первое, что она сочла необходимым до нас донести, это то, что «мы – не они, мы не таджики, мы – памирцы». Или, скажем, такая веселая история. Один знакомый из Хорога собрался ехать в Душанбе и выстирал себе брюки. Повесил сушиться, потом смотрит – брюк нет. Ну, что такое, кто украл? У нас так не принято… А там все дела происходят вокруг базара. Он приходит на базар и тут к нему какой-то рушанец подходит: о, слушай, купи модные брюки. И показывает ему его же брюки. Ну, мой знакомый его останавливает – мол, что за дела. А тот отвечает, извиняясь: да вот, мне сказали, что там таджики живут. У них-то можно… Вот в таком ключе.

 

– А вообще политика официального Таджикистана?.. 

– Политика официальных властей, мягко говоря, неоднозначная. Эхо войны. Звонок: некий памирец просит помочь. Дескать, у нас тут опять предвоенная ситуация. Я говорю: а в чем я могу вам помочь? Он: мы же сами просились в Россию, просили Белого царя… В каком архиве можно это посмотреть, чтобы мы могли заказать копию? (Действительно, жители Вахана писали когда-то царю письмо с просьбой взять их в состав России, дескать, нас тут бухарские беки притесняют, просим помощи. Это опубликованный документ даже.) Я говорю: а зачем вам эта копия? Он: а мы таджикам тогда предъявим, что еще в конце XIX века мы сами вошли в состав России, и у нас есть защитник – Россия. Понятно, что все это очень наивно, но показательно. В этом смысле бадахшанцам не повезло – все время на них оказывают давление соседи. То с афганской стороны, то со стороны Таджикистана. По сути, самый хороший для них период – это действительно после вхождения в Российскую империю. Стало спокойно, много чего построили и т.д. Вот когда по дороге туда едешь – а она как раз идет вдоль границы – это просто на глаз видно. С севера, т.е. с бывшей российской/советской стороны видно, что много чего построено, больницы, дома и так далее. А с юга, с афганской стороны – так все в средних веках и застряло. В СССР Бадахшан тоже был на особом положении – все-таки приграничная территория, там космическая станция слежения была, пограничники и все прочее. Интересно, что в переписи 1926 года значились все эти бадахшанские народы – по лингвистическому признаку. А уже в переписи 1937 года всех записывали таджиками. Но в целом, советская власть предпочитала памирцев не трогать. Особенно не переселяли на равнину, как горных таджиков, когда в 50-х годах понадобились рабочие руки для выращивания хлопка. 

– А потом?

– А вот после распада СССР в Таджикистане вспыхнул регионализм, тлевший еще с 80-х годов. И по результатам гражданской войны памирцы оказались в лагере проигравших. Это была очень жестокая война, во многом напоминавшая геноцид. Людей убивали за акцент – а памирцы в этом плане очень легко идентифицируются, стоит им начать говорить. Потом настало примирение, как известно, но оружие у людей осталось, никуда не делось. 

– А в чем объективно противоречия между памирцами и таджиками?

– Прежде всего, все-таки религиозные. В принципе, памирцы – люди довольно мирные, особых претензий на власть не предъявляют. Но, конечно, несколько другая культура. Скажем, таджик на базаре настроен на долгий неспешный торг. Памирцы – не торгуются. Ну а если говорить более или менее объективно, то в советское время этот регион был исключительно дотационным и, как я уже сказал, дотировался на неплохом уровне. Как они сами говорят «были прямые поставки из Москвы, настолько, что мы разучились что-либо сами производить». А у нынешнего Таджикистана возможностей для таких дотаций нет. Вот жителям Бадахшана и кажется, что им постоянно чего-то не додают – было же когда-то лучше, аэропорт работал и прочее... 

 

Беседовал Лев Усыскин.

    

Наша справка:

Константин Васильцов - кандидат исторических наук, научный сотрудник отдела этнографии Центральной Азии Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера РАН), преподаватель кафедры Центральной Азии и Кавказа Восточного факультета СПбГУ.