Герольд Бельгер. Казахское слово

Журнал «Хан-Тенгри» читает Герольда Карловича Бельгера – с  удовольствием и немалой для себя пользой.

За Герольдом Бельгером, умершим в 2015-ом году, сохранился личный мемориальный кабинет в Национальной библиотеке Казахстана. В Алматы, на пересечении улиц Джамбула и Чокана Валиханова, в его честь установлен небольшой, но очень красивый памятник. Ещё при жизни он стал первым кавалером ордена Парасат (Достоинство), а также лауреатом Президентской премии мира и духовного согласия. 

Можно сказать, что заслуги Бельгера перед казахской культурой оценены по достоинству. И перед русской тоже. И перед немецкой. Поскольку работал Бельгер един в сферах трёх культур, что подтверждается и советским ещё наградами за доблестный труд, и орденом «За заслуги перед Федеративной республикой Германия». Да что мы всё о наградах да премиях. Герольд Карлович оставил после себя свыше 40 книг, в том числе романы «Дом скитальца», «Туюк Су», «Разлад», переводы классиков казахской литературы – Майлина, Мусрепова, Нурпеисова; незадолго до смерти вышел десятитомник его сочинений – это, пожалуй, лучший памятник любому писателю.

Публикуя отрывки из эссе Бельгера «Казахское слово», опубликованном в 2003-м году, мы не просто отдаём дань памяти человеку, посвятившему свою жизнь сближению трёх культур – мы внимаем, причём внимаем с немалой для себя пользой и истинным наслаждением, каковое испытываешь от общения с мудрым, образованным, зорким, доброжелательным собеседником.  

Восток знает толк в подобном общении. Знает истинную цену мудрого слова. Так что – внимайте и наслаждайтесь. 

*** 

В последние пятнадцать лет (особенно!) языковая буря в Казахстане не утихает. Страсти бушуют повсеместно. Ищут виновных в бедственном положении языка. В печати теребят косноязычных мажилисменов и безъязыкое правительство. Ударяются в крайности. Разоблачают мнимых врагов и друг друга. Хватаются за палицу, которую поднять не в силах. Увесистые тумаки достаются нерадивым. От "манкуртов" летят клочья.

В пылу спора незаслуженно достается и русскому языку — выразителю "имперского" зла. Случается, щипают и неведомых, но якобы вездесущих "масонов". Косяками рождаются беспомощные концепции и беззубые программы развития государственного языка. Пишутся серьезные и не очень статьи в защиту его (от кого? от чего?).

Все понятно. Все логично. Все объяснимо. Сказать, что воз и ныне там, что реальных сдвигов нет, было бы неправильно. Несомненно, есть позитивные результаты.

Свидетельствую: аура казахского языка заметно расширилась именно в последние годы. Все больше говорят на казахском языке. Все более конкретно заботятся о нем. Растет его востребованность.

И хотя все понимают: возрождение языка никак не произойдет в одночасье, нужны терпение, старание, условия, постоянные усилия, общественная, государственная, индивидуальная воля, нужна непроходящая, повседневная, взыскующая любовь к главному богатству народной души, все же сплошь и рядом, печатно и устно слышны нарекания, недовольства, ропот и отчаяние по поводу медленного, слишком медленного восстановления и развития родной речи.

Казахи, на мой взгляд, вообще максималисты, им выдай сразу все и в полной мере: и независимость, и свободу, и достаток, и расцвет по всем параметрам. Казах предпочитает хотя бы один день быть бурой (верблюдом-самцом), чем тридцать дней атано (кастрированным рабочим верблюдом). Увы, так не бывает.

Казахскому языку лишь сравнительно недавно придан государственный статус, и, понятно, государственным в полном, желаемом смысле и объеме он пока не стал. Однако, если народ захочет, если народ, от мала до велика, в том заинтересован — станет.

 

***

Своими скромными разрозненными заметками, наблюдениями, замечаниями по поводу и без повода хочу также внести свой посильный вклад в решение этой сложной и ответственной проблемы.

Хочу поведать своим гипотетическим читателям о своем понятии, представлении, ощущении относительно особенностей и богатства казахского речестроя, надеясь, что это может быть интересно и для русскоязычных, и для тех, кто не совсем в ладу с родным языком.

Хотя я и вырос в казахской среде и живу в Казахстане 60 (!) лет, но все же по происхождению являюсь российским немцем, то есть, в какой-то мере как бы наблюдателем со стороны, а со стороны, говорят, все виднее, человек со стороны, иного рода-племени, случается, подмечает то, что не всегда видит тот, кто повседневно варится в своем национальном казане.

Я не стану придавать своим запискам строго систематический, научный вид, это не учебник, не пособие, не путеводитель, не "методичка", это именно записки, вольное изложение своих наблюдений, родившихся в течение многих лет.

 

***

1941-й год. Война. Осень. Холод. Нужда. Неопределенность и страх. Мы, спецпереселенцы с Волги, живем сиротливо при медпункте в казахском ауле на берегу Есиля (Северный Казахстан). /.../

Начинаю вникать в смысл названий близлежащих аулов, входящих в радиус обслуживания моего отца. Как метко и поэтично! "Коктерек" — зеленый тополь. " Терен сай" — глубокий овраг. "Каратал" — черная ива. "Жана жол" — новый путь. "Жана талап" — новое стремление, новая цель. "Орнек" — узоры. "Алка агш" — лес-ожерелье. "Ак су" — беловодье. "Жана су" — новый источник. Видно, казахи — большие мастера по определению, характеристике местности. Точнее не скажешь. Точно и картинно! И мне это интересно.

Годы спустя я узнаю, что многие русские, по фонетическому обличью, названия местности — на самом деле неузнаваемо искаженные казахские слова. Ганюшкино — оказывается, "Кан ішкен" (место побоища, где проливалась кровь), а ущелье "Комиссар" на самом деле "Кім асар" (буквально: "Кто одолеет?"). И таких казусов окажется в Казахстане — пруд пруди.

Название старинных казахских поселений раскрывает их биографически сущностный признак: "Кара откел" — черный брод; "Акмешіт" — белая мечеть; "Акмола" — белый холм, белая возвышенность; "Караганды" — караганник, заросли караганника; "Жезказган" — медь копали; "Екібастуз" — "две головки соли"; "Актау" — белая гора; "Каратау" — черная гора; "Алатау" — пестрые горы: "Кокшетау"—синие горы; "Алматау" — яблоневые горы; "Кызыл жар"— красный яр и т.д. Ничего случайного! Точно, образно, исчерпывающе.

Несколько десятилетий назад, когда Аральское море было еще в силе, красе и могуществе, я бывал в тех краях, и мне рассказывали о гряде островков, которые назывались "Кыз кашкан" ("девушка сбежала"), "Кыз куган" ("за девушкой погнались"), "Дамбал калган" ("штаны остались"). Целая картина. Пиши хоть повесть, хоть драму.

 

  * * *

Коктебель... Этимология этого слова просматривается ясно: "Кок тобелі ел" - "Страна (край) голубых холмов". Поэтично!


   * * *

А какого смысла и красоты, значения и желания исполнены казахские собственные имена! Каждое имя — целый мир. Ну, какие имена были в немецких селах Поволжья? Сплошь и рядом: Иоганн, Иоганнес, Фриц, Петер, Вильгельм, Христьян, Хайнрих, Карл, Анна, Магдалина, Амалия, Маргарита, Виктория, Ольга... Конечно, как я потом узнаю, и эти христианские имена имеют свое значение, свой смысл.

Но выбор-то совсем невелик, и случалось, в многодетной немецкой крестьянской семье одного звали Иоганн, другого Иоганнес, третьего — Ганс, одного — младший Фриц, другого — большой Фриц. Все собственные имена вертелись вокруг двух-трех десятков. Даже Рейнгольды и Рейнгарды, как слишком интеллигентные, городские, встречались не так уж часто.

А у казахов имен столько, сколько и слов. А, может, даже и больше, если учитывать заимствования из арабского, персидского, монгольского, тюркского и других языков.

Казахи неистощимы в придумывании имен для своих детей. Все учитывается: род, местность, время года, предки, какой-нибудь знаменательный случай, желание, мечта, намек, традиция, созвучие, благословение, житейская деталь, даже какой-нибудь казус.

Все грани бытия, все проявления и параметры человеческой жизни, все аспекты нравственного и духовного бытования, все оттенки поэтического восприятия беспредельного мира, история собственная и заемная, вплоть до звукоподражания и инородных, иноязычных терминов, до сокращенных слов и аббревиатур, причудливых образований — все, все находит отражение в казахских собственных именах. Казахская ономастика — удивительная, поразительная, увлекательная наука. /.../

В пору моего учительствования в районном центре Байкадам Джамбулской области я квартировал у вдовы по имени Кармеш. Я сразу записал это редчайшее (если не единственное) имя в свой фолиант и долго ломал голову: что оно означает, откуда пришло. Исчерпав свои познания по части этимологии, я обратился к носительнице этого имени. И она поведала его историю.

Родилась она в 1925 году в глухомани. На шильдехану (праздник по случаю рождения ребенка) пригласили русского гармониста из соседнего села. Братишка-несмышленыш новорожденной с удивлением тыкал в гармонь и все спрашивал: "Бул не?" ("Что это?"). Взрослые отвечали: это гармонь, гармошка. "А-а, — возликовал мальчишка, — кармошке, кармеш, кармеш!"

Это слово в устах любимца-мальца так обрадовало взрослых, что они тут же нарекли новорожденную небывалым именем —- Кармеш. Вот и вся этимология! И вся история!

Другой случай. В начале 50-х годов у преподавателя казахской литературы нашей школы, большого оригинала и выдумщика, родилась девочка. До нее появились в семье на свет двое мальчиков. Первого назвали Бейбит (Мир), второго — Омир (Жизнь). Я был на той шильдехане и помню затянувшийся спор: какое же имя дать девочке.

Неожиданный выход нашел сам отец. Бейнегуль! Да, да, Бейнегул ("Подобная цветку"). Красиво, звучно и — главное — со смыслом. Сложилась первая строчка стихотворения: Бейбіт омір — Бейнегул, то есть, Мирная Жизнь подобна цветку. Ну, не красиво ли? Имена трех детей аульного учителя сложились в картину мироздания, в философию: Мир и Жизнь подобны цветку. Неразрывное триединство!

 

***

Строптивый, язвительный старик Сеит-ходжа любит рассказывать мне, любознательному мальцу, сыну лекаря ("локтірдін баласы") разные байки и возбуждает мое любопытство.

"Эй, Кира, а у немцев бывают "nip " — покровители, защитники. Духи животных?"
   
Нет, мне такое слышать не доводилось. Спрошу у родителей.
"А у орысов?" — допытывается старик, ловко затачивая бруском литовку.
Тоже не слышал.
"А у казахов каждый вид домашнего животного имеет своего покровителя. Пір называется.
   Запомни:

   Камбар ата — покровитель лошадей.
   Ойсыл кара — покровитель верблюдов.
   Зенгі баба — покровитель крупного рогатого скота.
   Шопан ата — покровитель овец.

Рядом с любопытством взирал на нас наглый, драчливый, бородатый козел.
   "А у коз тоже есть покровитель?"
   "Есть, — отвечает Сеит-ходжа. — Покровителя коз зовут Шек-шек ата".
   "А у людей покровитель кто?"
   "У всех людей покровитель один. Кудай!"
   "Так разве? А я думал — Сталин".
   "Э, брось, Кира, не пугай меня..."


   * * *

Зайра-аже (бабушка) не расстается со своей отполированной, потемневшей от времени прялкой-юлой (уршык). Из одного кармана ее выцветшего камзола вечно торчит клок тщательно растеребленной шерсти — то овечьей, то верблюжьей, из другого высовывается прялка-юла.

И в шошале возле очага, и в гостях, и на лужайке перед домом, подстелив под собой шкурку, она кругит-кругит привычным движением свою миниатюрную прялку, и тонкая шерстяная пряжа без устали накручивается на нее. Только что прялка была пуста, худа, а через некоторое время глядишь — пузата, округла, и ёже сворачивает, сматывает с нее клубок черной, серой, белой, пегой шерсти.

Работает уже, как фокусник, и я зачарованно смотрю на ее ловкие, смуглые пальцы, между которыми вьется-тянется нескончаемая нить. Мой друг, Ойрат, на это священнодействие и не смотрит — привык, а мне любопытно. Прялка у моей мамы совсем другая, она крутит ее ногой, ритмично нажимая на деревянную педаль и вращая большое, как колесо, веретено и обеими руками сворачивая, накручивая на шпиндель нить.

Зайра-оже мне объясняет. Оказывается, жун (шерсть) бывает разных видов:


   Жабагы жун — шерсть весенней стрижки.
   Кузем жун — шерсть осенней стрижки.
   Олі жун — "мертвая" шерсть, когда животные линяют.
   Биязы жун — тонкая, нежная шерсть.
   Уян жун — шерсть без щетинок.
   Мамык жун — мягкая шерсть, пух.
   Кылшык жун ~ грубая, с шерстинками.


   * * *

 

Вот градация, родственные связи поколений.

По-русски (по восходящей): сын — внук — правнук — праправнук, прапраправнук и т.д.

По-немецки: Sohn-Enkel-Urenkel-Ururenkel-Urururenkel usw.

По-казахски: бала — немере — шобере — шопшек — немене — туажат — журежат (седьмое поколение). Далее журагат (с этого поколения можно вступать в брачные отношения); до этого поколения брачные отношения строго возбраняются, ибо ведут к кровосмешению.

У казахов — в отличие от многих народов, как европейских, так и азиатских, — это строгий генетический закон, нравственная основа развития и размножения народа. По-научному это называется ЭКЗОГАМИЯ — запрет брачных отношений между членами родового объединения до седьмого поколения. Далее — жекжат, близкие отношения сватов. Затем — жамагат (миряне, общий народ). Не только познавательно, но и поучительно, не так ли? Такой порядок строго регламентирует родственные отношения.


   * * *


Внук от сына — немере; внук от дочери — жиен. Городские казахи нередко путают эти понятия, подражая русским: все внуки, немере. С точки зрения казаха это некорректно. Кстати, племянник тоже жиен. Выходит, у внука от дочери и у племянника примерно равный общественно-социальный статус.


   * * *

Сухопарый, козлинобородый старик Ергали имел обыкновение собирать аульную малышню и устраивать экзамен. А ну, скажи, как зовут отца? А деда? А прадеда? А прапрадеда?


И так до седьмого колена. Большинство моих сверстников-казахов отвечали без запинки. Экзаменовал Ергали-ата и меня. Я отвечал:
   
- Отец — Карл. Дед — Фридрих. Прадед — Хайнрих. Далее я не знал. Не знаю и поныне. Ергали-ата снисходительно гладил меня по голове:
   
— Э, жарайды. Для немца и этого достаточно.

Знание своих предков до седьмого колена для казахов свято. Мой друг Шотаман Уалихан, чингизид, знает своих предков — от Чингисхана до себя — в двадцать три поколения. Конечно, род его знатный, именитый, все зафиксировано в истории, летописи и в памяти народной. Но вдумайтесь: двадцать три поколения.

У русских так глубоко в родословное древо вошел, кажется, один Пушкин. Другой мой знакомец, писатель и журналист, ныне покойный Балгабек Кыдырбекулы уверял меня, что знает своих предков аж до 34 колена. Уму непостижимо! Вот это экскурс в генетические дебри. Но я не удивляюсь: у казахов знание предков — культ.

 * * *


Много лет назад, на одном из собраний в Союзе писателей Казахстана, Акселеу Сейдимбеков обратил мое внимание на то, какие глаголы употребляют казахи при смене времен года.


   Кыс келді. Зима пришла.
   Коктем туды. Весна родилась.
   Жаз шыкты. Лето вышло, наступило.
   Куз тусті. Осень упала, свалилась.


Менять глаголы, по мнению Акселеу, неверно, безграмотно. И если, случается, говорят "коктем келді" (весна пришла), то это от глухоты к чуткой природе языка: весна не приходит, она рождается, а осень не рождается, а сваливается, обрушивается на голову, падает.

Любопытно, не правда ли?
   
Иные казахские глаголы однозначно и однословно на русский язык никак не переводятся. Вот, например, широко распространенный глагол "кантару". Вот что точно это означает: "привязать поводья к передней луке седла". Вот и спотыкаешься каждый раз при переводе на русский язык об этом "кантару".

  * * *

Еще одно доказательство о разборчивости казахского языка в классификации периодов человеческой жизни.

   Только что родившийся ребенок называется — наресте,
   От одного года до семи лет – саби,
   Девочка между годом и двумя годами – бопе,
   Мальчик такого же возраста — бобек,
   Мальчик в возрасте от двух до трех лет — булдіршін,
   От трех до пяти лет — балдырган,
   От восьми до двенадцати лет — ойын баласы,
   От двенадцати до пятнадцати лет — сы;ыр,
   От пятнадцати до шестнадцати лет — ересек бала,
   От шестнадцати до девятнадцати лет — бозбала,
   От двадцати до тридцати лет — жас жігіт,
   Мужчина в возрасте от тридцати до сорока лет —куржігіт,
   От сорока до пятидесяти лет — ер тулегі,
   От пятидесяти до шестидесяти лет — жігіт агасы.

Теперь предлагаю носителям и знатокам других языков подыскать к этим понятиям соответствующие адекваты и аналоги.
   
У казахов есть единица измерения времени — "бие сауым". Отрезок времени - от дойки до следующий дойки кобылицы. А вот время, от дойки до дойки коровы или козы, обозначения у казахов не имеет. Нет таких понятий, как "сиыр сауым" или "ешкі сауым".


   * * *

Богатое, звучное, красивое казахское слово "Айналайын". Сколько в нем оттенков, от умиленной ласки до легкого укора и даже до язвительной насмешки. Бесконечная гамма чувств! Переводят обычно: "милый (ая)", "дорогой (ая)", "хороший (ая)" и т.д. Но все это лишь бледная тень мягкого, звучного, нежного "айналайын".
   
Олжас Сулейменов своему известному стихотворению "Айналайын" предпослал объяснение:


   "Обращение к дорогому человеку — айналайын.
   "Кружусь вокруг тебя" — подстрочный перевод.
   "Принимаю твои болезни" и "Любовь моя" — смысловые переводы".
   Поистине: слово одного языка не покрывает слова другого.

***

Истинно казахская речь похожа на причудливые узоры на домотканном ковре. Казах не говорит прямо, плоско, серыми ремарками, однозначно, в лоб, он предпочитает речь эмоционально окрашенную, многослойную, витиеватую.

В "Пути Абая" Мухтара Ауэзова читаем: "По старому обычаю аксакалов, отец говорит иносказательно, намеками и кружит над целью своей речи, как ястреб".
Очень тонко подмечено.  /.../

Казах любит, чтобы в речи была "изюминка", некая загадочность.
Проиллюстрирую сказанное примером из сказки об Алдаре-косе. Помните, между ханом и Обманщиком состоялся такой диалог:
   "С каких пор холм покрылся снегом?"
   "Пожалуй, с четверть века".
   "Двумя еще владеете?"
   "Владею ныне тремя".
   "Как относитесь к дали?"
   "Даль мне близка".
   "Как относитесь к ближнему?"
   "Ближнее мне далеко".
   "С сорока возьмете по одной?"
   "Если на то будет ваша воля".
   "Тогда берите заранее".
   "Могу взять и потом. Надеюсь, не обманут, мой повелитель".
   Нукеры ничего не поняли из этого разговора и попросили Алдара разъяснить его суть. И Алдар сказал:

"Хан поначалу спросил: "Давно ли холм покрылся снегом?" Это означало: "Давно ли побелела ваша голова?". И я ответил: "Уже четверть века". Потом хан спросил: "Владею ли я двумя?" Означало это: "Крепко ли я стою на двух ногах?" Я сказал: "Владею тремя", то есть, "Хожу с палкой". "Как относитесь к дали?" — спросил хан. Смысл: "Хорошо ли видите издалека?"

Я сказал: "Даль мне близка", значит: "Далекое вижу хорошо". Хан поинтересовался: "Как относитесь к ближнему?", то есть, "Как видите вблизи?" Я ответил: "Ближнее мне далеко". Означает: "Вблизи вижу плохо". Хан догадался, что вы все из нашего разговора ничего не поняли и что потом все равно придете ко мне за разъяснением, а потому спросил: "С сорока возьмете по одной?", что означало: "Возьму ли с каждого из сорока нукеров по одной лошади?" Вот и вся разгадка".

Вообще передать подлинный казахский речестрой на других языках крайне сложно. Нередко — невозможно. Это вам не слова перекладывать с языка на язык.

 

***

Занимаясь не одно десятилетие переводами казахской прозы на русский язык, я, понятно, постоянно сталкивался с определенными трудностями. Всегда не хватало нужных слов при описании, скажем, аульного быта, обычаев и обрядов, реалий и обозначений для раскрытия тем "лошадь", "верблюд", "животный мир", "травы", "исторические понятия". /.../

Сколько мне, например, приходилось собирать по крупицам (буквально!) русские слова для одной лишь темы "Лошадь"?! Трудно найти в казахской прозе произведения, где не описывалось бы с самых неожиданных сторон это любимое, веками почитаемое степняками благородное животное. Сколько, например, о лошади, о коне, о скакунах, об их стати, красоте, верности, о скачках, о погонях, о походах сказано в казахском фольклоре!

В знаменитом абаевском стихотворении, посвященном описанию коня, указаны и воспеты четыре десятка /!/ внешних примет. В моей переводческой практике до поры, до времени удавалось обходиться теми крохами, которые я знал или выудил из разных словарей, из русской прозы, из романов, описывающих казачий быт. "Холстомер", "Казаки" и "Хаджи Мурат" были читаны-перечитаны вдоль и поперек. Но казахские писатели   оказались по части описания лошади поистине неистощимы. Сын табунщика Дукенбай Досжан, питающий к тому же слабость к разного рода этнографическим деталям, рассказывал о лошади, о скачках, о сбруе-упряже, обрушивал на голову переводчика такие слова и понятия, о которых я доселе и слыхом не слыхивал.

Надо было каким-то образом разузнать, что подкопытная косточка называется по-русски козон, а пучок волос над копытами лошади — щеткой, что ремень, проходящий под брюхом лошади и скрепляющий стремена — скошевка, а полоска на местах, где перетягиваются подпруги, — ленник и т.д. и т.п.

Потом уже из какого-то дореволюционного немецкого лексикона я почерпнул сведения и о породах лошадей, и о том, что скелет лошади состоит из пятидесяти шести частей-названий, а для характеристики внешней формы коня необходимы сорок два слова, что есть еще десятки и десятки слов для описания масти и стати лошади, стойки, очертания спины, хребта, шеи, крупа, ляжек, ног, добавьте сюда виды аллюра (шаг, рысь, иноходь, галоп, карьер) с их разновидностями и с различными комбинациями, вроде того, что рысь с подскакиванием именуется тропотом, и еще добавьте не один десяток слов-названий разных частей и деталей конской сбруи, а также разные типы лошадников и их профессий и т.д., и вы поймете, что для раскрытия одной темы "ЛОШАДЬ" необходим внушительный словарь. /.../

Справедливости ради следует сказать, что по части лошади и русский язык довольно богат. А вот там, где на страницах казахской прозы величаво возникает вдруг верблюд, у переводчика нередко бессильно опускаются руки...

 

* * *

Хочу обратить внимание читателя еще на одну особенность казахского языка: это обилие и выразительность так называемых кос соз — двойных, парных слов, слов-дуплетов. Без них не обходится ни устная, ни письменная речь. И придают они речи особенный шарм: украшают, обобщают, дополняют, оттеняют основной смысл.

Переводить их адекватно на русский язык далеко не всегда удается. При этом второй, дополнительный, элемент слов-дуплетов часто не имеет конкретного значения (или утерял его), он не самодостаточен, но придает основному смыслу обобщающий, расширяющий смысл, оте-моте — очень-очень; дос-жаран — примерно: друзья-товарищи; бала-шага — детки-домочадцы; ілік-шілік — примерно: дела-делишки. Или звукоподражательные кос-соз: сарт-сурт, тарс-турс, быт-шыт, дурс-дурс, корс-корс, арс-арс т.п.

Разновидностей казахских ос; с; з столько, что им следует, пожалуй, посвятить отдельное исследование. Чем богаче язык у художника, тем больше и чаще встречаются у него кос соз. С помощью слов-дуплетов можно выразить самые сложные философские, абстрактные понятия и разные психологические нюансы. /.../

В русском языке хоть и значительно реже, меньше, но подобные словообразования также встречаются, особенно в сказках, былинах, просторечии. К ним прибегают и писатели. Меня поразило обилие таких слов в романе "Шахта" А. Плетнева: знай-ведай, думай-соображай, размазня-тесто, чувство-знание, цепи-скрепки, тварь-крыса, дурак-дурачина, едва-едва, желоб-рештак, доска-семерка, жива-здорова и т.д.

Так что, кос соз — отнюдь не привилегия тюркских языков. И все же русские парные слова, слова-дуплеты по смысловой окраске, по разнообразию, по эмоциональной выразительности не идут ни в какое сравнение с казахскими кос соз.


   * * *

Понятно, что в рамках "Записок" я лишен возможности обстоятельно говорить о своеобразиях казахского поэтического языка и поэтических форм. Это увело бы меня в такие специфические, узко профессиональные дебри, из которых читателю было бы мудрено выбраться.

Но на одно свойство казахского стихосложения все же обращу внимание, а именно на богатство рифмы. По многоликости и звучности рифмы казахский язык дает ощутимую фору и русскому, и западноевропейским, и многим другим азиатским языкам. Дело в том, что природа рифм, их качество и содержание в русском и казахском языках совершенно различная.

Это и понятно: разность рифм предопределена силлабической и тонической структурами стихосложения. Русская рифма в один ударный слог для казаха звучит скудно, бедно, примитивно.

Казах любит рифму звучную, полнокровную, где созвучны не один слог, а минимум два, а лучше — три, четыре и более слогов. Как у Абая: "ан бе екен" — "сан бе екен". Как у Маяковского: "носки подарены" — "наскипидаренный".

Как в известном трехстишии, пришедшем мне сейчас на память: "Не вы, но Сима, страдала невыносимо, рекой Невы носима". Вот подобная составная рифма звучит совершенно по-казахски.

Вот такую игру слов, где слоги в строчках перекликаются, как бубенцы, казах обожает. И Создатель щедро одарил казахский язык рифмами. Это поистине поэтический язык.

 

***

У каждого народа своя ментальность — своеобразный склад ума, свое мироощущение, миропонимание. Казаху, например, не свойственны точность, четкость в европейском понимании.

Он предпочитает речи иносказательные, метафорические, с намеками, с красочными образами, витиеватые. Душа у него широкая, вольная, как степь.

Мыслит он космическими категориями. Он с презрением относится к мелочам жизни, к мышиной возне, к муравьиной суете. Он щедр, дорожит днем сегодняшним, почитает предков, уважает традиции.

На вопрос: "Сколько у тебя детей?" казах редко ответит точно: "двое, трое". Он скажет: "Э, слава Аллаху, бегают тут пятеро-шестеро". Спросишь: "Сколько километров до следующего аула?", он ответит, почесав затылок: "Э, кто твои километры считал? Кто божью землю мерял?", и скажет: "Иек астында", то есть "под подбородком".

Или: "Два ягнячьих перегона". Или: "Один скок на стригунке". Или: "За время, пока вскипятишь молоко, доедешь". Или: "За время, пока сваришь мясо... пока подоишь кобылицу... верблюдицу..."

Если уж совсем рядом, то "на расстоянии крика", "на расстоянии брошеной палки", "на длину аркана". И даже "на расстоянии струйки мочи" ("сідік шаптырым"). Если далеко, то "на расстоянии двух-трех ночевок", или "двух-трех-дневного пути".

Спросишь возраст, тоже не всегда точно ответит. Скажет, подумав, со значением: "Одолел перевал жизни", "Полпути достиг", "Взобрался на вершину мудрости", "перевалил за шестой десяток", "добрался до возраста Пророка", "уж недалек аул семидесятилетия", "дополз до ледяного пика восьмидесятилетия", "седьмой год седьмого десятка", "до тупика девяностолетия рукой подать" и т.д.

Вообще для казаха говорить прямо, в лоб, без вводных фраз, без слов приличия, так называемых ритуальных фигур, однозначно предосудительно, бестактно. Тот, кто говорит напрямик, в лоб, "ляпает сходу" — человек "русского нрава", "русского характера". В понимании казаха это отнюдь не достоинство.


   * * *

 

Мои записки о казахском слове были бы слишком неполны без упоминания структуры и особенностей шешенской (ораторской) речи, фразеологизмов, пословиц и поговорок. Постараюсь дать, конечно, очень общие, краткие сведения об этих свойствах казахского речестроя.

Говоря о шешенской речи, нужно еще раз подчеркнуть особенное, культовое отношение номадов к Слову — отточенному, ассоциативному, яркому, афористичному, ритмизованному, хлесткому, метафоричному, организованному по канонам высокой риторики. Казах-кочевник воспитывался веками на культивированном, поэтическом слове, оно вошло в его кровь и плоть, он знал цену ему, неизменно восторгался (восторгается) словом самобытным, незатертым, с подтекстом и намеками, уместным, попадающим точно в цель, сражающим наповал, вдохновляющим на подвиги, запоминающимся, как наскальная надпись.

Словесные поэтические ристалища, состязания — айтысы предполагают не только умение говорить в рифму, красноречиво, но и ощущение тонкого чувства меры, когда участники не просто "переговаривают", "перебалтывают" друг друга, а по достоинству ценят меткость, яркость и выразительность истинного слова и вовремя останавливаются, умолкают, признав преимущество соперника.

Такова общепризнанная культура, таков общепризнанный статус высокой шешенской речи подлинных златоустов-биев.

Впечатление от словесного состязания поэтов-шешенов "оратор" хорошо передал ссыльный поляк Адольф Янушкевич:
   
"Несколько дней тому назад я был свидетелем столкновения между двумя враждующими партиями и с удивлением рукоплескал ораторам, которые никогда не слышали о Демосфене и Цицероне, а сегодня передо мной выступают поэты, не умеющие ни читать, ни писать, однако поражающие меня своими талантами...

Народ, который одарен Творцом такими способностями, не может оставаться чуждым цивилизации: дух ее проникнет когда-нибудь в казахские пустыни, раздует здесь искорки света, и придет время, когда кочующий сегодня номад займет почетное место среди народов, которые смотрят на него сверху вниз, как высшие касты Индостана на несчастных париев". (А.Янушкевич. "Дневники и письма из путешествия по казахским степям". А., 1966. С. 71).

Образцы шешенской речи мы встречаем в казахском фольклоре, в заповеданных потомкам мудрых сентенциях прославленных биев трех жузов — Толе, Казыбека и Айтеке, в драмах М. Ауэзова и Г. Мусрепова, в исторических повествованиях многих казахских прозаиков. Элементы, россыпи шешенской речи сохранились и в устных, импровизированных выступлениях иных современных общественных деятелей, звучат они порой с политических трибун, из уст деятелей культуры, во время дастарханных словоизлияний и задушевных разговоров.

Увы, шешенская речь осталась в прошлом, в той поре народного сознания, когда Слово было единственным и главным богатством казахов.

Перекладывать на иные языки шешенский строй речи в полном смысле невозможно. Можно только попытаться дать намек, передать тень, воспроизвести "изнанку ковра".

 

  * * *


Я горячо и убежденно ратую за возрождение и развитие казахского языка. О том неустанно поют казахские струны моей души. Но я категорически не разделяю мнения, будто в бедах казахского языка виноват русский язык. Знание русского языка для всех нас, инородцев, — великое благо.

Без русского языка любой национальный коржын заметно опустеет, отощает. И тут нечего лезть в бутылку и напрасно сотрясать воздух. На все лады проклинать разваливающуюся "империю зла". Унижением русского языка казахский язык не возвеличишь, не спасешь, не обогатишь. Русский язык тут ни при чем. Русский язык следует только благодарить. Причину бед необходимо прежде всего искать в самих себе. "Почитай родной язык" — вот нравственное кредо любого человека.

   * * *

Судьба казахского языка в настоящее время находится как бы между Сциллой и Харибдой, как бы зажата в тиски между накопленным веками несметным богатством, огромной жизненной силой и стойкостью, с одной стороны, и явственным пренебрежением нерадивых потомков к заповеданному аманату славных предков, к главному источнику народного Духа.

За многие века кочевой жизни на огромных пространствах казахи терпеливо и методично создали и отшлифовали две основополагающие ценности — язык и нравы-обычаи. И то, и другое является фундаментом национального Духа. Ныне этот фундамент находится в опасности под всесокрушающим напором всеразмывающей и унифицирующей цивилизации.

Устоять перед этим мутным потоком забвения сложно. Необходимы мощные усилия вкупе с единством всего народа, всех тех, кто чтит свою национальную культуру, свое национальное обличье и не желает рухнуть, свалиться в яму тотального манкуртизма.

Я же всем сердцем уповаю на то, что природная мощь казахского языка, накопленная веками, не истает, не затеряется, не развеется на излучистых и крутых дорогах грядущих веков.

И многонациональный Казахстан, и многострадальный, многотерпеливый казахский народ, и его своеобычный, самодостаточный язык достойны великой судьбы, как и его беспредельная ширь.