Станислав Наумов: «Нужно перестать быть дипломатами...»

Генеральный директор Евразийского центра интеграционных исследований Станислав Наумов в интервью журналу «Хан-Тенгри» задаёт новые стандарты открытого обсуждения проблем евразийской интеграции. 

- Станислав Александрович, хочу с Вами поговорить, как с экс-президентом РАСО, о стандартах открытости, к которым Вы имеете непосредственное отношение, поскольку в своё время возглавляли департамент по формированию системы открытости госуправления при Правительстве Российской Федерации. И, поскольку наш журнал конкретно на евразийскую тему, хотелось бы поговорить о тех стандартах открытости, которые существуют в ЕАЭС и в Евразийской экономической комиссии. Насколько они там соблюдаются? И вообще, что такое стандарты открытости для государственных служб? 

- Это большая проблема для современной системы управления, которое во многом унаследовало само себя (управление) от предыдущей, доцифровой эпохи. Я специально сразу ставлю вопрос ребром. В целом, сама система управления отстает от перемен, происходящих в разных сферах жизни под влиянием научно-технологического прогресса. Это большая проблема для любого органа власти, для любого органа управления. При этом в бизнесе, в хозяйственном секторе мы видим, что там она решается более успешно – проблема скорости разработки и принятия решения. Качество реализаций этих решений там тоже не идеально. У меня опыт работы как минимум в двух российских бизнес-структурах в десятые годы. Но, по крайней мере, там больше концентрация на том, чтобы не просто совершенствовать методы управления, а именно делать их соответствующими тем запросам, которые есть у конечного потребителя, если речь идет о компании, ориентированной на массовый сегмент, либо на партнера, если речь идет о B2B сегменте. Там меньше самоуспокаивающей риторики, хотя понятно, что и с точки зрения диалога с акционерами, и с точки зрения диалога с разного рода стейкхолдерами есть какая-то своя стандартизированная риторика, которая нацелена на то, чтобы коммуникация была спокойной, плавной, не резкой. В коммуникации важно сохранить саму коммуникацию. То есть контент не должен приводить к выпадению из общения. Поэтому в бизнесе мы имеем наработанный язык деловой коммуникации, и он более-менее понятен. Есть стандартная процедура выхода на переговоры, на бизнес-переговоры, на сделку и на последующее разделение либо прибыли, либо убытков. Всего этого, с моей точки зрения, к сожалению, пока недостаёт в государственном управлении, в отличие от корпоративного. Хотя государственное управление претендует на то, чтобы быть партнером по диалогу с бизнесом.

- Госструктуры перенимают хоть что-то из корпоративных стандартов управления? Ведь люди переходят оттуда сюда...

- Отчасти это происходит, конечно. Имеет место постоянный переток кадров из корпоративного сектора в органы госуправления и обратно. Каждый что-то с собой приносит. Имейте в виду, кстати, что те положительные отличия бизнес-сектора, о которых я упоминал, они тоже не повсеместны и характерны прежде всего для наиболее развитых компаний, альфа-компаний, компаний с опережающим лидерством. Там мы все это видим. Когда государственным органам кажется, что нужно выстраивать государственно-частное партнерство, естественно, они стараются использовать синтетический язык, который понятен в рамках государственного и частного партнерства с точки зрения совместных инвестиций, особенно, если речь идет об инфраструктурах, которые не разорвешь и не распилишь, грубо говоря. Там – да, мы видим хорошие удачные примеры трансляции не только содержания, но и стиля разработки решений, принятия решений, контроля за решениями. Но, к сожалению, это пока в государственном секторе не настолько распространено, насколько следовало бы, исходя из масштаба задач, которые ставятся перед такими органами, как Евразийская экономическая комиссия, как Совет Евразийской экономической комиссии. 

Нынешняя степень открытости органов наднационального управления абсолютно недостаточна. При этом я понимаю, что это следствие, конечно же, той чрезмерной осторожности, которую проявляют учредители Евразийской экономической комиссии, а именно, по сути, правительства пяти стран, которые формируют ЕАЭС. При этом президенты стран-участниц всегда демонстрируют политическую волю, президенты всегда очень четко и ясно говорят, что они хотят. Посмотрите любое заявление высшего Евразийского экономического совета – это всегда отражение ключевых положений союзного договора в Евразийском экономическом союзе, который был в мае 2014 года подписан. Там вполне четко все написано, уж не хуже, чем в декларациях Лиссабонского договора и прочих соглашениях, которые характеризуют европейскую интеграцию как очевидный образец и для подражания, и для сравнения, с точки зрения конкретного строительства евразийских экономических процессов и платформ. 

Проблема с открытостью существует, и это причина того, почему до сих пор не проявился тот самый искомый субъект интеграции, а именно, те самые деловые круги Евразийского экономического союза. Как единый субъект, они пока только складываются. Здесь одного желания деловых кругов разных стран стать таким субъектом мало. В таком проекте, как Евразийская интеграция, конечно же, роли демиургов принадлежат премьер-министрам, которые входят в Евразийский межправсовет, и которые в состоянии ответить своим президентам, почему такой востребованный в условиях кризиса глобализации проект, как макрорегиональная экономическая группировка, не опирается на энергию бизнеса, который провозглашается бенефициаром создания единого рынка в сто восемьдесят пять с лишним миллионов человек, четырех свобод, которые связаны именно с деятельностью бизнеса. Вот этой коммуникации, конечно же, открытости не хватает. И тут я позволю себе быть пессимистом и скажу, что в конечном итоге это создаёт существенные риски для будущего евразийской экономической интеграции. 

- А что придет ей на смену? И придет ли? 

- Мы живем в большой Евразии, как это часто правильно говорят и президенты, и министры иностранных дел, и все, кто участвует в мероприятиях Шанхайской организации сотрудничества, кто ведёт диалоги на пространстве таких структур, как БРИКС, например, где есть как минимум три крупнейшие страны: Россия, Индия и Китай – которые, как раз, входят в пространство Большой Евразии. Поэтому ответ очень простой. Центрально-азиатские страны будут тяготеть к коллаборации с Китаем в рамках проектов Шелкового пути и, может быть, ряда других проектов того же самого Азиатского банка развития, который ШОС использует для поддержки ряда инфраструктурных проектов, связанных не только с Китаем, Индией, но и шире. Поэтому никто не пропадет совершенно точно. Это может вызывать сожаление у части российской элиты, потому что для нас это все-таки северная Евразия, не столько исторически сложившиеся связи, сколько социально-культурные взаимные тяготения, которые существуют, сохраняются в силу того, что есть поколения людей, которые помнят, как мы жили в условиях единого государства. У нас была единая многонациональная культура, у нас были гуманитарные единые ценности. Это не пустые слова. Это символический капитал, часть того человеческого капитала, который, безусловно, очень значим. Что касается Армении и Белоруссии, понятно, что они уже сейчас являются участниками программ восточного партнерства и ничто им не мешает брать пример с других стран-окраин Евросоюза и как-то в этой санитарной зоне выживать, в расчете на какую-то благотворительность со стороны Евросоюза. Евросоюз сейчас принял внутреннюю антикризисную программу, ну, что-то перепадет и тем, кто за забором находится, безусловно. Это реальный стратегический риск, его нужно спокойно обозначать. Он не связан только с каким-то изоляционизмом, он все равно предполагает существование в рамках макрорегиональной группировки, но только других. То есть, либо в западноевропейской группировке, каковой является Евросоюз, либо в восточноазиатской. Это, конечно же, сейчас ключевой риск. Я думаю, что он за период председательства Белоруссии может одинаковым образом как усилиться, так и снизиться. Во многом это зависит от руководства Белоруссии, которое сейчас идет на перевыборы. А в 2024-ом году председательство на четыре года перейдет к Казахстану, и тут все карты в руки тем, кто не упускает случая подчеркнуть, что Нурсултан Абишевич Назарбаев в 1994-ом году эту идею Евразийской интеграции в своей лекции в МГУ выдвинул. У Казахстана будет уникальный шанс четыре года полноценно, под руководством того человека, которого Казахстан делегирует на позицию председателя ЕЭК, доказать, показать и самому за счет этого существенным образом нарастить макрорегиональное лидерство. Россия сейчас находится между двумя этими запросами на соответствующую политику и по отношению к интеграции, и к способу взаимодействия с бизнесом в рамках интеграции. 

- Хорошо. Мы этот скептический сценарий оставляем, потому что очень важно его проговорить. Насколько Вы оцениваете работу с общественностью структур Евразийской комиссии? 

- Какой общественностью? Общественность – это не средства массовой информации. Media relations, внимание со стороны средств массовой информации – деловых, общественно-политических – это только часть задачи и проблемы. А общественность Евразийского экономического союза – совершенно другая совокупность и явлений, и реакций, и задач. Потому что формально придумывать евразийские движения – это не та фаза, не та глубина интеграции. У нас нет человеческого измерения в проявленном мандате экономической комиссии. Слава богу, сделали в аэропортах отдельные таблички для граждан стран Евразийского экономического союза. В аэропортах стран Евразийского экономического союза это появилось, но не без труда, потому что это тоже вызывало вопросы: а зачем, а кому это нужно, а что это дает. Поэтому общественность, по отношению к которой Евразийская экономическая комиссия является каким-то субъектом каких-то активных действий – она очень разная. Это и контрабандисты, это и производители контрафакта – они тоже общественность. Просто, может быть, не та общественность, которая пойдет на диалог и сядет с табличкой «я контрабандист», но это те группы интересов, которые реально состояние недоинтеграции используют как бизнес-фактор, бизнес-мотив для успешного ведения своих коммерческих операций. И это тоже факт, тоже требует осознания того, что необходимо выводить их из серой зоны в белую зону и какие инструменты для этого нужны. 

Да, про Еврокомиссию деловые СМИ Евросоюза пишут намного больше. Но у них Европарламент, у них референдумы, которые они проводят по поводу… по крайней мере, проводили в нулевые годы по поводу проекта Конституции Евросоюза. У них единая валюта и много еще чего, чего нет в Евразийском Союзе по определению. Поэтому про ЕАЭС пишут мало, но пока это все зависит исключительно от отсутствия содержания. Невозможно про то, что делается сейчас, писать интереснее, писать занятнее или освещать. Весь пиар, который сопровождает освещение работы Евразийской экономической комиссии на том же самом канале Мир24, вся эта «паркетная информация» неэффективна. «Президенты встретились» – никому эта информация не нужна уже лет двадцать, наверное. Во всем мире она уже не пользуется никаким спросом. Молодое поколение живет ВКонтакте, люди постарше предпочитают Facebook или Twitter. Сто сорок знаков в Twitter, Трамп. Вы видели хоть один твит у кого-то из наших, кроме Пашиняна? Он и в Facebook как-то коммуницирует. Он умеет это делать. И там же находится его аудитория, там же находится общественность. Поэтому не буду выносить каких-то строгих вердиктов. 

Вопрос не в том, как осуществляется система работы со СМИ. Вопрос в том, открыта ли в принципе структура подготовки решений? Нет, она закрыта, она герметична, она представляет из себя худший вариант межведомственных согласований на национальном уровне. Только тут забюрократизированность на национальном уровне приходится умножать на пять. А поскольку экономики разные, договорится сложно. А за всем этим лежит система консенсуса, которая выхолащивает любое содержание. То, что у тебя появляется в итоге, как некая концепция, стратегия развития единого транспортного рынка, неинтересно даже кондуктору в пригородном автобусе. Это правда, и об этом нужно говорить в первую очередь – про то, что в первую очередь это идет не от комиссии. В комиссию отправляют далеко не самых вовлеченных в процедуры принятия решений. Там ничего никогда не может быть интересного. А если у вас нет ничего хорошего и интересного в такой системе подготовки решения, с чего у вас будет репутация, с чего у вас будет резонанс? Самый резонансный сюжет до сих пор – про запрет кружевных трусов. Просто ради интереса погуглите. И то, не потому, что они этим занимаются, а потому что депутат российской Госдумы запрос написал на эту тему и срезонировал через какие-то мемы в социальных сетях. Как надо работать, по каким схемам – все знают. Министры отдельные стараются – это видно. Директора департаментов стараются – это видно. Пресс-служба неплохая работает. 

Но это все не создает того потока, той тяги, которая нужна, чтобы это стало общеевразийским делом. 

И тут не нужно эти бессмысленные заклинания «надо больше рассказывать, больше говорить». Вы структуру процесса решений измените. Выкладывайте бумаги на стадии, когда они только-только зарождаются. Не бумаги, а описание проблем, анализ ситуации на рынках. Это же все можно делать, но все же этого боятся, все думают, что это сырое. Можно подумать, что в конечном итоге они что-то более жаренное делают. Уж лучше с сырым работать. 

Никаких специальных пиар-программ – ничего этого не нужно. Меняйте систему управления, делайте ее современной, такой, которая будет интересна деловым кругам. 

- Давайте про эту систему консенсуса подробнее. Кто заинтересован в ее сохранении? 

- Все, кроме России. Россия постоянно апеллирует к опыту других интеграционных институтов ЕвразЭСа, где у России было семьдесят процентов голосов, исходя из чего-то, связанного с ВВП и так далее. Это тоже противоречивый вопрос, потому что когда все это создавалось, очень хотелось вовлечь политические элиты стран – в том смысле, что вы сможете принимать решения на масштабе большем, чем экономика вашей страны. А голос при этом у вас будет точно такой же. Но та же ситуация с маркировкой продукции для народного потребления и так далее показывает, что по факту страны делают в одиночку. И, вроде бы, внедряют прогрессивные методы, а на самом деле создают новые барьеры, может быть,  даже не всегда желая себе в этом признаваться. Противоположностью консенсусу является риск разноскоростной и разноуровневой интеграции. Он тоже очень опасный, он такой же подрывной по отношению к нормальному ожидаемому варианту делегирования части полномочий на наднациональный уровень. Тут нет отдельной проблемы консенсуса или доли голосов. Если у вас сохраняется дублирование этих полномочий на национальном уровне, если Евразийская комиссия даже с правильно проделанным процессом, где было принято единогласное решение, все равно потом выходит на уровень Совета ЕЭК, где опять требуется консенсус... Соответственно, всегда найдется какая-то бизнес-группа или лоббистская группа, которая посчитает предыдущую версию даже согласованного решения не совсем сбалансированной лично для себя, с точки зрения существующей финансовой устойчивости. И на всякий случай всегда найдется в шкафу пара скелетов, которые можно достать и сказать: тогда вы нам вот это сделайте. И этот консенсус превращается в бесконечный торг. Всегда можно из своего запаса национальных регуляторик что-нибудь найти, либо, наоборот, в каких-то элементах национального уровня у соседа найти что-то, что захочется попросить убрать. А сосед в этом смысле тоже стоит прижатый к стенке и думает: хорошо, для тебя я уберу, а еще для девяноста других стран почему я должен убирать? Тут возникает тема ВТО, тема сбалансированности контура взаимной внутренней торговли с контурами внешней торговли. Тут возникает тема соглашений о свободной торговле. И все это поднимается до уровня президента. 

Поэтому, конечно, это всегда должно быть предметом постоянного внимания высшего политического руководства каждой из стран. Там должна происходить какая-то дополнительная внутренняя зарядка. У нас президенты говорят хорошо, ярко и убедительно, только очень общё. Общие темы, которые на уровне конкретных лоббистов можно трактовать в разные стороны, как захочешь. Если президенты будут встречаться не только в контексте СНГ, где про все хорошее и про все важное, а отдельно научатся встречаться и чуть больше брать разработок, которые связаны исключительно с наднациональной компетенцией... Не национальной, а наднациональной. И своим политическим весом обеспечивать наднациональную компетенцию как единственно возможную, чтобы она уже не требовала дополнительного согласования еще раз, а чтобы это было нормой прямого действия для любого правительства, для любого министерства, если это затрагивает те сферы, где министерство обязано руководствоваться унифицированными нормами. Пока этого не произойдет, конечно же, этот проект будет балансировать на грани риска, а консенсус будет отрицательный. Он постоянно будет откладывать те решения, которые нужно принять. И само по себе это накапливает абсолютно жесткий массив разочарований. Каким бы красивым пиар не был, но пока вы с этим отложенным массивом решений живете, вы реальные чувства позитивные не можете вызвать. У вас всегда это все будет балансироваться на предубеждении, что это все в очередной раз либо будет проигнорировано, либо будет исполнено совершенно противоположным образом, чем это заявляется в момент встречи президентов. 

Примеров тому каждая страна, кроме России, может привести много. 

Россия тоже имеет свой набор ожиданий и от Белоруссии, и от Казахстана, как основных учредителей таможенного союза. Тут накопилось очень много вопросов, поскольку, конечно же, российские компании видят себя лидерами не только на российском рынке, теми же самыми альфа-компаниями, но и на белорусском рынке, и на казахстанском рынке. Это всегда вызывает дополнительные трения внутри. Они тоже, кстати, выходят на поверхность, но комиссия не умеет их трактовать, не умеет про них рассказывать. Мы все всего боимся. Мы какой-то дружбой народов странной живем, мифами, и вместо того, чтобы рассказать об этих противоречиях, сделать из них кейсы, чтобы другие примерно понимали, что им ждать или не ждать, понимают ли российские энергетики, как формируется ценовая политика у угольных компаний Казахстана... Это все примеры, которые надо вскрывать и не бояться их публично анализировать. Тогда это будет интересно, тогда это будет не менее познавательно, чем любой внутрироссийский межотраслевой конфликт между разными смежниками, поставщиками и так далее. Это важно, это нужно уметь делать. Но для этого нужно перестать быть дипломатами. У нас Евразийская комиссия – это межправкомиссия при МИДе. Это плохо. Комиссия должна быть при бизнесе, а не при МИДе. 

- Давайте расшифруем это определение... 

- Пока комиссии, как наднациональной структуре, с бизнесом работать некомфортно. Это и про нынешний, и предыдущие два состава комиссии. Они упорно не хотят напрямую работать с деловыми кругами. Они в случае, когда возникают какие-то конфликты, всех отправляют обратно в национальные правительства и национальные палаты предпринимателей для дополнительных консультаций. Но это… Условно говоря, национальная палата предпринимателей может провести дополнительные консультации с Правительством Казахстана, а вот Правительство России не может провести. Нет таких механизмов. Комиссия должна быть таким механизмом. Вот в чем проблема, а не в возрасте и не в политической культуре. Важно, чтобы в самом союзном договоре, в процессе его совершенствования была обязательной процедура регулирующего воздействия, обязательно с участием бизнеса на наднациональном уровне. Это связано с теми документами, которые сами стороны в 2012-2013 году, к сожалению, выхолостили. Но есть при каждом члене коллегии консультативные комитеты. Мы уже семь лет просим, еще Христенко был председателем коллегии, его просили Шохин и другие учредители делового совета: дайте нам статус обязательного участия при разработке решений на уровне результативных комитетов. Там участвуют, условно говоря, заместители министров промышленности, но не участвуют те круги, которые заинтересованы в согласованной, скоординированной, единой промышленной политике в рамках Евразийского экономического союза. 

- Это те альфа-компании, о которых вы говорили?

- Хотя бы. Хотя бы те евразийские компании, кому интересно иметь одинаковые правила игры на всем пространстве регулирования северной Евразии. Ведь все крупнейшие транснациональные компании мира имеют для себя вполне себе комфортное регулирование и в Евросоюзе, и в Китае, несмотря на все специфическое отношение Китая к вопросам защиты интеллектуальной собственности и так далее. Но все равно это происходит как конфликтный, но процесс. А у нас конфликт есть, а бизнес-процессов нет. А причина очень простая – это нежелание национальных правительств делегировать реальные полномочия в Евразийскую экономическую комиссию. Это самый главный нерв текущего момента. 

- С этими проблемами, которые мы обсуждали, вы сталкивались, когда работали в Retail Group? 

- Нет, потому что мне разрешили быть пилотным проектом. Честно говоря, тут очень много есть мифов про продукцию, которая поступает на прилавки магазинов, которая потом оказывается на наших с вами столах. Мало кто, когда варит борщ, понимает, что свекла, лук и картошка могут быть вовсе не из Владимирской области или Рязанской, а из Латинской Америки. Я часто привожу пример, что глобальный продовольственный рынок обеспечивает доставку нужного продукта в нужном качестве по доступной цене в любую точку мира. И страны мясо друг другу возят, например, просто потому, что так устроена система взаимной торговли. Поэтому когда мы в Х5 что-то делали, мы вовсе не старались и не стремились создать преференции одним поставщикам за счет других поставщиков. Мы наоборот старались поделиться с производителями продовольствия в странах Евразийского экономического союза теми едиными стандартами, которые позволили бы всем честно конкурировать на большом едином рынке. Но на всякий случай хочу сказать, что продовольственные рынки стран ЕАЭС, может быть, за исключением России, импортозависимые. Они зависят от импорта готового продовольствия, они зависят от импорта сырья из других стран. Ни одна страна сегодня в одиночку себя прокормить не сумеет, потому что уже нет преобладающего сельского населения, поменялись образы жизни и привычки городского населения и масса других примеров. Но при этом никто не исключает правильной специализации. И если в Белоруссии хорошо получается молочное животноводство, а у Казахстана хорошо идет с зерном дело, а у Кыргызстана и у Армении есть перспективы по растениеводству, по фруктам, овощам… нужно просто правильно сочетать сезонность. Как только человек начинает думать не одной мыслью в ответ, а три-четыре шага в представлении ситуации делает, тогда все понятно. Тогда мандарины не только на Новый год, условно говоря. Тогда можно понимать, что мандарины круглый год. Только в одном случае они будут из Абхазии, очень вкусные, а в другом случае из Марокко. И производителям из Абхазии придется выстраивать свою бизнес-модель, исходя из того, что нет этой сезонной монополии, зависимости. Это тоже нужно уметь делать. Супермаркеты приучают нас каждый день видеть результаты этой глобальной конкуренции между производителями продовольствия. При том, что проблема голода остается, проблема неэффективного использования продовольствия остается. Каждый раз, когда вы эту другую рамку ставите, у вас и ответ будет другой на то, что надо делать. И он всегда, с моей точки зрения, будет сводиться к тому, о чем Виктор Борисович Христенко говорил и продолжает говорить, что если вы выстраиваете единый рынок, а мы выстраиваем единый рынок, это коммерчески правильная история в целом. Особенно, в условиях уже упомянутого кризиса глобализации, специфики внешней торговли, которую мы видим на примере войны США с Китаем. Конечно же, должна быть единая политика со стороны всех пяти правительств. Единая аграрная политика, единая политика в области продовольственной безопасности. Не просто «здесь хотим, а здесь не будем». Без изъятий, без ограничений. Сейчас, в период борьбы с пандемией, однозначно хорошо, что мы можем друг другу помогать лекарственными средствами, хорошо, что мы можем помогать медицинскими изделиями. 

Найду, за что похвалить. Комиссия вовремя, в рамках технического регулирования и аккредитации, создала все предпосылки для запуска единого рынка лекарственных средств и медицинских изделий – это огромный прогресс. Это касается жизни человека. Не просто качества жизни, а жизни как таковой. И каждый житель ЕАЭС должен это осознавать, чувствовать и понимать так же, как если он в качестве пассажира имеет возможность пройти fast track, таможню, внутреннюю границу, потому что он гражданин страны, входящей в ЕАЭС. То же самое касается рынка услуг в области здравоохранения. Это позитивная предпосылка. Но тут нужно внутренние барьеры преодолеть, перешагнуть через собственный суверенитет. Не бывает отдельно здоровья отдельной нации. Если это пандемия, то это затрагивает каждую страну, даже не граничащие друг с другом. Поэтому сам бог велел делать прорыв на направление борьбы со вспышками новых инфекций. Сегодня, по-моему, Михаил Мишустин сказал про создание инфекционной службы. Конечно, она должна быть сразу наднациональной. Точно так же, как в Таможенном союзе таможенная служба должна быть наднациональной. Вот к чему нужно стремиться, вот что должны исполнять сегодняшние государственники, если хотят войти в историю прогрессивными государственными деятелями. Они должны ломать свои внутренние бюрократические и лоббистские баррикады на пути создания единого правоприменения на базе единой политики. Это достаточно сложно, но Евросоюз уже доказал, что это единственно возможный путь. Политика Евросоюза в области транспорта и энергетики, телекоммуникации, финансов – это лучшее доказательство того, что не просто четыре свободы, которые провозгласили, а потом боремся с отступлениями, ущемлениями свободы – нет. Позитивно создаем пространство для единого регулирования и единого применения этого регулирования. Этим должна заниматься комиссия, и тогда она сразу станет интересным объектом для анализа, для изучения, для освещения. 

Надо переписывать все стратегии. Если в национальных проектах до 2030 года интеграционное содержание будет преобладать над отраслевым, если сейчас национальные проекты будут ориентированы… Например, национальный проект «Здоровье» будет ориентирован на удовлетворение потребностей всех ста восьмидесяти пяти миллионов жителей стран ЕАЭС в качественных вакцинах, не только по поводу COVID19. Если нацпроект «Наука» будет обеспечивать подготовку квалифицированных кадров не только для Российской Федерации. И так далее. Вот это будет победа интеграции. Но пока этого нет. 

Потому что никто сейчас пока не понимает, не насыплют ли по голове правоохранительные органы за то, что средства бюджета были направлены на программы, пользователями которых стали не только граждане Российской Федерации. Это тоже риск. На днях Жириновский в Думе говорил, что не нужно было отправлять врачей в Казахстан, нужно было их отправлять в Хабаровский край. И при всей буффонаде, надо понимать, что такая точка зрения имеет своих сторонников в том самом общественном мнении, про которое мы с вами так мучительно пытаемся поговорить. Поэтому меньше самоуспокоения. Самое худшее, что можно себе позволить – это самоуспокоение. Интеграционный проект находится на грани остановки каждый раз, когда президент той или иной страны пытается отозвать своего министра или своих министров. А как только у вас два из десяти министров уходят в какую-то недооплачиваемую командировку, у вас стопорится принятие каких бы то не было решений на уровне самой коллегии Евразийской экономической комиссии. Это тоже формальная данность, которая сейчас существует. Многое нужно менять в самом управленческом проекте уже сейчас, в рамках работы над новым вариантом стратегических направлений. Но пока, к сожалению, даже разработчики этих направлений внутри комиссии, наталкиваясь на жесткое неприятие со стороны национальных администраторов, идут по пути наименьшего сопротивления, откладывая реформу комиссии до 2024-го года. Ну, что ж - подождем до 2024-го года и сделаем из комиссии современную управленческую платформу. Это можно и нужно сделать. Ее саму нужно сделать институтом развития.