Шамиль Султанов: «Если в тебе недостаточно веры, то это ОН не верит в тебя»

Журнал «Хан-Тенгри» поговорил о сущности веры с президентом Центра стратегических исследований «Россия – Исламский мир» Шамилем Султановым.

---

 – Шамиль Загитович, я бы хотел начать наш разговор вот с чего. У казахов есть такое понятие, как «шежире» - обязательное знание своего родословного древа до седьмого колена. Другое его название – Жети-Ата, в буквальном переводе – «семь дедов». Так вот, все мои семь казахских дедов брали в жёны татарок. У нас, у казахов, это считалось очень престижным – взять в жёны татарку. Как вы думаете, с чем это было связано? 

– В XIX веке, когда началось достаточно масштабное переселение татар из Поволжья, нынешнего Татарстана, из традиционных областей татарского расселения, в Туркестан, в том числе южный Казахстан, это была хиджра, то есть возвращение на территорию Ислама. И нынешние Казахстан и Средняя Азия считались территорией Ислама. Одно из предписаний Ислама: если у тебя есть возможность, ты должен совершить хиджру. Это религиозный долг. С татарами в степь шли, рука об руку, просвещение, Ислам и торговля. 

Соответственно, те мухаджиры, которые приезжали в Среднюю Азию, в тот же Казахстан, должны были нести знамя веры, потому что произошла деградация религиозного образования, исламского знания на этих территориях, которые в течение нескольких столетий были изолированы от мировых центров Ислама. Произошло оскудение местных элит и соответствующее ослабление уровня религиозности. У сартов, то есть осёдлого местного населения, этот уровень был повыше, у кочевников, которых тогда называли киргиз-кайсаками – соответственно, сильно ниже. У мухаджиров, которые переселялись вместе с семьями – их были десятки тысяч человек, если не больше – уровень образованности был намного выше. Понятно, что их престиж был достаточно высок. К ним относились не как к колонизаторам, а как к братьям. И, естественно, возникало желание сблизиться еще больше, породниться. Отсюда то, что вы рассказываете про своих предков... 

Наконец, есть еще один момент. Именно татарские девушки отличаются специфической евроазиатской красотой, обусловленной соединением тюркской и арийской крови.   

– А кому наследуют современные татары – булгарам? Татаро-монголам? Кипчакам?

– Я не считаю себя большим специалистом по истории татарского народа. Но есть, как говорится, некие общеизвестные константы. Евразия всегда, на протяжении тысячелетий, являлась плацдармом естественного смешения народов и этносов. Очень относительно, в сегодняшних татарах процентов 50-60 – это булгарская кровь, и процентов 20-30 – так называемое наследие Орды, то есть, более глубоких тюркских пластов. Но дело, конечно, не в процентном соотношении крови. Важно то, что булгары Поволжья добровольно приняли Ислам раньше многих тюркских народов нынешней России, раньше, чем русские приняли Христианство. Принятие Ислама означало включение булгар в культурную ойкумену Аббасидского халифата, который в тот период был самым высокоразвитым государством мира. Это означало и подключение к миру торговых путей, налаженных между Халифатом и Поднебесной. Тут и закладка торгово-предпринимательского характера булгар, а затем и казанских татар.  

В Исламе знание как ценность имеет исключительное значение для всех сторон человеческой жизни. И Аббасидский халифат был ярким практическим подтверждением этого принципа. 

В этом смысле здесь и проявилась у тех первоначальных булгар вот эта рациональная жилка, стремление к знаниям, способность к ремёслам, к торговле, открытость к миру…Это специфика даже не протестантского характера в веберовском смысле, это специфика как раз халифатского настроя – характера и сути великих торговых путей, когда торговля служила, прежде всего, формой познания окружающего мира, а не только средством извлечения прибыли. Булгары ощутили, восприняли этот настрой, и сумели передать его Казанскому ханству. Которое, в свою очередь, тоже оказалось на пересечении торговых путей, к которым прибавились, через Крым, поствизантийские, оттоманские земли. 

– Да и в Сибири всю торговлю держали татары...

- Была особая пассионарность, связанная как с выгодой срединного географического расположения, так и с осознанием своей принадлежности к огромному миру исламской цивилизации, и с ощущением собственной уникальности: мы – великий северный форпост Ислама. Эта пассионарность объясняет живучесть булгар, переживших кровавое нашествие Орды, и живучесть татар, переживших штурм Казани Иваном Грозным. Ведь тогда  были закрыты или уничтожены практически все мечети на территории ханства. На территории Казани ни одной мечети не осталось. Более того, Казань превратилась на какое-то время в чисто русский город, потому что всех татар выселили, им было запрещено селиться в Казани. Почти полтора века происходила насильственная христианизация: татар насильно заставляли принимать православие – таких татар называли крещенами – заставляли отказываться от своих мусульманских корней, насильно выдавали девушек за русских, которые здесь поселялись... 

Тем не менее, повторяю, вот эта мощная, глубинная пассионарность, которая сохранялась, и привела к тому, что через 150 лет Казань вновь оказалась окруженной татарскими городками и ремесленными селениями. А потом последовали соответствующие указы Екатерины Великой, по которым разрешалось уже мусульманам, татарам селиться и в Казани, возвращаться, открывать там свои мечети, религиозные школы, мактабы... 

Именно пассионарность помогла сохранить религию и возродиться народу. 

А с середины XVIII века начинается постепенный процесс втягивания татар в процесс развития капиталистических промышленных отношений. Соответственно, и в XVIII, и в XIXвеках татарские локации и территории достаточно активно развивались в Российской империи. 

– У вас нет такого ощущения, что, начиная с 91-го года, Татарстан развивается успешнее своих соседей и можно говорить о каком-то новом всплеске той же пассионарности? 

– В 90-е годы вот эта историческая пассионарность проявилась, в том числе, в специфической форме – в виде мощной субпассионарной волны. Криминальные банды на территории Татарстана были известны на всей территории России, и не только. И вот здесь особую, совершенно беспрецедентную роль сыграл Минтимер Шаймиев. Именно он в сложнейших и драматических переплетениях постсоветской эры провел корабль под названием «Республика Татарстан» сквозь политические рифы и экономические водовороты, в том числе добился особых отношений с центром, когда в Москве сформировалась целая когорта влиятельных лиц в московском Кремле, настроенных крайне враждебно по отношению к Казани. 

Именно за счет того, что Шаймиев выстроил привилегированные, особые отношения сначала с Ельциным, а потом и с Путиным, Татарстан получал значительные экономические преференции. И долго успешно сопротивлялся переводу крупных предприятий из республиканской собственности в общероссийскую.

Особенно интересные вещи происходят в последние лет десять. Я бы не сказал, что это особая какая-то стратегия, это некий объективный процесс. Он заключается в том, что Татарстан становится или уже даже стал некой точкой общероссийского роста. 

Не случайно говорят, что Казань – это третья столица России. А почему? 

Потому что Татарстан – это уже не только самодостаточная в экономическом плане республика. Постепенно и объективно в сферу социально-экономического влияния Казани стали входить и близлежащие республики, и области: Чувашия, Ульяновская область, Удмуртия… 

Люди, например, из депрессивной Ульяновской области, предпочитают ехать не в Москву для улучшения своих жизненных перспектив, они направляются в Казань. Причем не только татары, но и русские, и представители других этносов. Они знают, что там можно найти подходящую работу, там есть некая, особая атмосфера в межличностном плане, нет такой выпуклой отчужденности человека, как в Москве, например. В этом смысле Казань постепенно становится важным региональным центром такого социально-экономического и культурного притяжения. 

– И это что, один Шаймиев устроил?

– Как Ленин нас учил в великом Советском Союзе? Пока не решишь общих вопросов, нельзя лезть в частности. Для меня базовые достижения народа в процессе исторической эволюции связаны, прежде всего, с общей пассионарностью этноса, которая, как известно, имеет циклический характер. Это, во-первых. 

Второй очень важный момент – это качества этно-национальной элиты. Скажи мне, какая у этого народа элита, и я тебе скажу, чего достиг народ. Скажи мне, чего уже достиг этот народ со своей элитой, я тебе скажу, какое будущее его ждет. 

Но, для этого, и это уже в-третьих, надо ответить на очень сложный вопрос: способен ли этот народ видеть свое будущее? Есть ли у него свой собственный образ будущего и уверенность, что он может, так или иначе, его реализовать? Либо эта элита и этот народ уже присоединились (или их заставили присоединиться) к образу будущего какой-то другой цивилизации, другой культуры, другого государства… 

Исторически тот народ, который смотрит на сто лет вперед, гораздо более продуктивен, чем народ, который способен видеть только на десять лет вперед. Но народ, который смотрит на двести лет вперед, более эффективен, чем народ, который смотрит на сто лет.  

Целостный образ будущего – это либо религиозный, либо мифологический, либо идеологический феномен. Почему я возвращаюсь к своему первоначальному тезису, что именно принятие Ислама дало толчок развитию татар как нации? Потому что это позволило рельефно оформить контуры будущего: мы - северный форпост Ислама. Уже потому, мы не случайные, а особые…У каждого народа в его самоощущении, в его образе будущего должно быть ощущение, осознание, переживание, что он уникален. 

Если, предположим, маленький народ живет где-то на Алтае, у него должно быть осознание того, что он особый, именно потому, что у него есть особая, уникальная миссия на Алтае. Если это казахи, предположим, то в их исторической памяти должно быть воспоминание о своем долге перед этим евразийским пространством. Они, как народ должны чувствовать, ощущать, что их историческая неповторимость заключается и в том, чтобы неким особым образом оберегать эти бескрайние пространства, эти великие степи, по которым тысячелетиями проходили их кипчакские предки.  

– У меня такое ощущение, что Ислам в России очень быстро и сильно усиливает свои позиции. И не только потому, что у нас огромный приток мигрантов из Центральной Азии, но и потому, прежде всего, что мусульмане на общерусском фоне выгодно отличаются приверженностью здоровому образу жизни, сплоченностью и взаимопомощью. Забыл, как называется этот термин – закят?

– Закят – это один из обязательных столпов ислама, ежегодный налог в пользу неимущих... Ну, в принципе, теоретически я с вами согласен. 

– Теоретически? 

 – Да. Проблема в том, что уровень истинной религиозности падает во всем мире, в том числе и в традиционно исламских регионах, включая и Татарстан. Я десять лет назад провел полевое социологическое исследование в Дагестане. Ну, казалось бы, Дагестан, это, как бы сказать, бесспорный столп Ислама в России. Ислам проник на территорию Дагестана на двести лет раньше, чем в Булгарию. В 730-м году в Дербенте появились первые воины Омеядского халифата. 

И что я обнаружил в результате своих исследований? Очень любопытную вещь. Оказалось, что приблизительно 65-70% местного населения – это так называемые «мусульмане по названию». Они называют себя мусульманами, но практически ничего не соблюдают: намаз не творят, пост во время Рамадана не соблюдают, закят не платят… Но они убеждены, что они мусульмане, поскольку фамилии, имена у них мусульманские, родители мусульмане, предки были мусульманами…И самое существенное, они и не хотят ничего менять в своем отношении к Исламу

20-25% — люди, которые строго соблюдают ислам. Это, как я их иногда называю – «ритуальщики». Они соблюдают ритуалы и считают, что именно соблюдение внешних предписаний – это и есть высшая форма ибадата, то есть поклонения. И только около 7-10% — люди, которые в какой-то форме осознают, что значит быть искренним верующим. Из них, из этих 10%, приблизительно 5-6% делают это конъюнктурно. Например, он был когда-то бандитом, а потом искренне, без какого-либо лицемерия решил стать правоверным мусульманином. Те же, которые культивируют осознание и совершенствование личностного имана – их всего лишь 2-3%. Это в Дагестане. Я думаю в Татарстане ситуация гораздо хуже. 

Поэтому полагать, что одной из основ жизни в современной материалистической цивилизации является Ислам или Православие или любая другая религия – значит выдавать желаемое за действительное. 

– Ну, не знаю... Вы говорите, что уровень религиозности падает – но это как-то не вполне соответствует моим наблюдениям. Начиная с празднования тысячелетия Крещения Руси, то есть одновременно с перестройкой, в церковь пришло очень много людей. И среди молодежи сегодняшней довольно много верующих, чего в годы моей юности не было совсем.  

– Ключевой вопрос в том, что вы подразумеваете под словом «вера»? Например, человек проходит около церкви и крестится. Он может считать, что это вера. Или некто едет мимо храма на ворованном «Мерседесе» и опять-таки крестится... Это не вера, это даже не ритуал, это имитация веры, или скорее даже легковесная «игра в веру». Я все время утверждаю, даже публично, что верить в Бога – предельно, мучительно тяжело. Иман – это личностное осознание долга перед Ним, это личностное переживание ответственности перед Ним. В психологическом плане вера – это постоянный выход за пределы обыденности, выход за пределы подражания, переход в сферу Сокровенного. Мы со своим доминирующим рациональным мышлением живем здесь в привычном трехмерном мире, а вера – это выход, возможный, потенциальный выход в четырехмерный, пятимерный, шестимерный, десятимерный миры. И истинно верующий сам лично должен почувствовать, пережить, что он живет не только в этой банальной трехмерности. Парадокс в том, что человек сформировал такой рациональный и понятный мир, где субъективно вера становится нужна только в двух случаях – перед неминуемой смертью или в случае какой-то личностной катастрофы. 

 Потому что в настоящей вере главное не то, что ты прочитал, а что ты лично пережил.

Помните, как не в таком уж далеком прошлом люди шли в колоннах на демонстрациях и коллективно, не вдумываясь, громко, не задумываясь, кричали: «Слава КПСС!» Хорошо, «Слава!», а что дальше? Так и сейчас, проходит некто, считающий себя православным, мимо церкви, и – раз – автоматически крестится... Или мусульманин приходит в мечеть и там что-то такое произносят на арабском языке, не очень понимая, что это такое. Тем более, даже не стремясь это личностно осознать, пережить. 

Я приведу один пример. Есть знаменитая сура, 112-я сура Корана, сура Аль-Ихляс. Когда я выступаю в какой-то аудитории – здесь или за границей, то говорю: «В этой суре скрыта величайшая тайна, которую каждый искренне верующий должен попытаться раскрыть сам для себя. Потому что без проникновения в эту тайну смысл твоей жизни как мусульманина останется скрытым для тебя. Сам Всевышний указал на эту тайну, которая сосредоточена в слове «самад»». Это второй айят данной суры, где всего два слова: «Аллаху ас-Самад». Слово «самад» используется только один раз в Коране, вот здесь, в этом аяте. Это, во-первых. Во-вторых, по поводу того, что такое самад, уже полторы тысячи лет идут споры в исламском мире.  

Когда к Пророку был ниспослан этот аят, к нему пришли арабы, носители арабского языка, и спросили: «А что такое самад?» Пророк ответил: «Это то, что не имеет внутренних разрывов». То есть, это некая особая, невидимая сплошность. Можно предложить следующий образ для лучшего понимания. Представь себе наш мир, Вселенную, или даже все возможные вселенные. И этот наш мир пронизан сплошным силовым поле, который и обуславливает все возможные преобразования в этом мире. Вот это «силовое поле» одно из манифестаций «самада».  Но это именно моя собственная точка зрения. 

Как известно, по отношению к каждому кораническому слову сформировалось твердая, обоснованная с разных углов интерпретация. А вот по отношению к слову «самад» такая неразрешимая загадка остается. И каждый верующий мусульманин должен по-своему попытаться ее осознать, пережить.  

– А можно ли быть настоящим мусульманином, не зная арабского языка?  

– Нет, нельзя. 

– Нельзя совсем-совсем?  

– Что такое Коран? Это не мертвая книга, а постоянно живая речь Всевышнего. Аллах к тебе обращается на этом арабском языке. Поэтому не случайно, что переводы Корана на другие языки не называются Кораном, а являются смысловыми переводами Священной книги Ислама. 

Следовательно, ты должен, по крайней мере, знать базовые суры и аяты Корана на арабском языке. И не просто знать, а быть способным переживать их смысловые уровни. Важнейшими такими сурами, которые каждый мусульманин по несколько раз читает каждый день являются две суры – Аль-Фатиха и Аль-Ихлас. Это первая сура и последняя, 112-я, сура. В Коране 114 сур, но 113-я и 114-я суры – это так называемые охранные суры, благодаря которым сохранялась нерушимость, целостность и единство Корана на протяжении полутора тысяч лет. 

Но, с точки зрения парадоксальной логики, последняя, 112-я, сура может оказаться и первой сурой. Дело в том, что именно 112-я сура Корана отвечает на самый главный вопрос верующего мусульманина: «Каким образом абсолютно трансцендентный Бог является одномоментно и абсолютно имманентным?» Как трансцендентный Бог, о котором ты ничего не знаешь и никогда и не узнаешь, который настолько велик, настолько, что Он как бы вне всего, как Он одновременно становится имманентным тебе, как ты его чувствуешь, как ты его знаешь, как ты к нему обращаешься. С этой точки зрения, истинный мусульманин – тот, кто одновременно в себе переживает и абсолютную трансцендентность Аллаха, и абсолютную имманентность. Именно здесь сокровенность твоей веры и сокровенность всего Ислама. 

Конечно, арабский язык вы вряд ли сможете узнать до конца, хотя бы потому, что этот максимально математизированный язык содержит около 85 миллионов слов. В плане такой вот полисемии ему нет равных в мире. В словаре Даля – а это самый объемный словарь русского языка – около 200 тысяч слов. Но то, что вы читаете и произносите во время намаза, вы должны предельно хорошо знать. Это не так много, потому что сура Аль-Ихлас – это только четыре аята, 17 слов. И сура Аль-Фатиха – семь аятов.  

– И другой вопрос… А можно ли быть настоящим мусульманином, не будучи философом? 

– В Исламе ключевой момент – искренность твоего личного переживания. Знать, размышлять – это важно. Но искреннее, спонтанное переживание – это прежде всего.  

 Спонтанное переживание является очень важной отличительной чертой Ислама в отличие от религий, где есть церковь, где есть своя жесткая догматика. 

Важнейший момент в Исламе – это твоё непосредственное, личностное общение с Ним. И добиться, прийти к такому творческому, интимному общению ты должен сам, только через накопление своего опыта осознания. Есть креативный индикатор такого личностного совершенствования посредством аккумуляции опыта. Ислам тебе говорит: истинное знание – только то, которое тебя изменяет. То есть, знание – это не данные, не информация, не статистика, не факты, не мнения…Например, тебе известно, что в ясную погоду ты можешь насчитать на небе около 2,5 тысяч звезд. Но это только мертвый факт, просто мертвая информация. Это не знание, поскольку оно тебя никак не изменяет. А вот искренне пережитый религиозный опыт тебя обязательно изменит. Почему это так принципиально важно в Исламе? Если Всевышний постоянно, каждую секунду изменяет мир, ты тоже должен изменяться. Если ты творчески не изменяешься в своей вере, в своем имане, ты, возможно, на самом деле, уже умер, и тебя просто забыли похоронить.  

– А вы как пришли к вере? 

– Я жил с дедушкой и бабушкой в Андижане, они были искренними верующими. Но принадлежали к традиционалистам, тем «ритуальщикам»,  которых я уже упоминал. Они тщательно и честно соблюдали все предписания и нормы Ислама, но не могли ответить мне на мои многочисленные вопросы об Аллахе. А я продолжал задавать вопросы, превращаясь во все более любопытствующего скептика. А отец был чисто советским человеком, как сейчас говорят, «мусульманином по рождению». Потом уже, к концу жизни, он изменился…. Мать была верующая, но также не могла отвечать на мои вопросы. Поэтому, скорее всего, у меня был толчок от моих дедушки и бабушки, но потом я сознательно, где-то после тридцати лет, начал самостоятельно и достаточно быстро приближаться к иману.

– Чем вы занимались в то время?

– Я занимался проблемами внешнеполитического прогнозирования и планирования, разработкой и использованием системных подходов в международных отношениях. В том числе на Ближнем Востоке. Поскольку я в МГИМО изучал арабский язык, занимался Ближним Востоком, то тут всё шло, как бы, одно к одному. 

Тогда же я начал заниматься темой, значимость которой сегодня на глазах растет по экспоненте. Это проблема смысла жизни. 

Почему сегодня все известные идеологии деградируют, в том числе и религиозные? Потому что они не способны ответить на важнейший для каждого вопрос: «А в чем смысл именно моей жизни?» Например, вы приходите к мулле, и он вам объяснит: «Смысл жизни мусульманина заключается в том, чтобы быть таким-то и таким-то: поклоняться Аллаху, быть добрым, принципиальным, соблюдать вот эти столпы и пятое, десятое, и так далее». Но вы же пришли не за этим. Вы пришли узнать: «А мой какой конкретно смысл жизни?»  

– Зачем я живу? 

– Зачем я живу, да. И всё, не может мулла ответить. Так же, как попы не могут ответить на это. Так же, как идеологи коммунизма или либерализма уже не могут ответить. Проблема смысла жизни – сегодня это проблема номер один. Почему не только у нас, во всем мире растет количество наркоманов, самоубийц, алкоголиков, людей с девиантным поведением, людей с психиатрическими заболеваниями и так далее? Почему люди, которые кончают жизнь самоубийством, так или иначе обязательно проговариваются: «Я потерял смысл жизни, моя жизнь бессмысленна»? И это один из ключевых вызовов и для верующих.  

– И вы стали эту тему разрабатывать?

– Да. Есть такой очень важный момент в Коране, где Он говорит в отношении людей: «Я не для забавы вас создал». Следовательно, у каждого верующего есть свой долг, своя цель и ответственность за достижение этой цели. В этом смысле, мусульмане – оптимистические фаталисты. Значит, загадка именно твоей веры прежде всего в том, чтобы уловить, определить, какую именно программу конкретно тебе, а не Ивану Ивановичу, не Джурабай Джурабаевичу, а тебе конкретно Всевышний дал в плане реализации своей миссии. 

Есть такой очень глубокий афоризм. Когда мы попадём туда, куда все попадают в конце концов, никто тебя не спросит: «Почему ты не стал великим философом, или великим врачом, или великим программистом?» Тебя спросят: «А почему ты не стал самим собой?» 

– И всё-таки, Шамиль Загитович, я вас слушаю и понимаю, что говорю с философом...

– Нет, я всего лишь простой пролетарий умственного труда. 

- А я вот после ваших прекрасных, прочувствованных слов не могу не спросить о реноме ислама во внешнем мире. Который воспринимает ислам как религию архаическую, хотя она самая молодая из мировых религий, как религию агрессивную и нетерпимую по отношению к иноверцам...  

– Нетерпимая – что это означает?… Можно это выразить и другими словами. Нетерпимая – значит, принципиальная. Вот есть принципы, ислам не отходит от своих принципов, как некоторые иные религии. Когда у нас, мусульман, есть четкие запреты, данные нам Богом, то мы говорим харам в отношении творящихся, под лозунгом т.н. свободы, мерзостей, и мы, представители «архаической религии» продолжаем утверждать, что мужчина всегда должен оставаться мужчиной, а женщина должна всегда оставаться женщиной и меняться им местами нельзя. «Запад есть Запад, Восток есть Восток. И вместе им не сойтись…» Когда вдруг та или иная конфессия или церковь, нарушая собственные принципы и законы, разрешает мужеложество, лесбиянство, привечает трансгендеров и однополые браки – для нас это абсолютный харам. Каждый момент своей жизни искренний мусульманин должен выбирать – или установления и указания только одного Бога, или тотальный конформизм в виде гибкости, толерантности, приспособленчества и т.д. 

Если вы считаете, что жизнь и вера от Бога, то, следовательно, принципы и предписания Аллаха всегда должны быть на первом месте. Истинный мусульманин – это верующий, который каждую минуту, каждую секунду чувствует Бога. И каждую минуту он спрашивает себя: «Я иду к Богу или я ухожу от Бога?»  

Да, это принципиальность, да, это, возможно, нетерпимость в отношении зла и мерзости. Но это у нас предусмотрено в Исламе. Сказано: «Если ты видишь непотребство, борись за то, чтобы его не было. Если у тебя уже нет сил, тогда читай дуа». Это молитва, обращение к Богу за помощью. Но ты в любом случае не должен просто проходить, не замечая зло, ты не должен быть пассивным, равнодушным. Лучше быть агрессивным, чем равнодушным. В эпоху управляемой толерантности, в эпоху управляемой смены ценностей, когда все эти трансгендеры, аморальные личности и так далее выставляются в качестве примеров для подражания, лучше быть грубыми и агрессивными. В этом смысле искренние мусульмане горды тем, что не предают Аллаха, не предают принципы своего имана. Есть такой лозунг на арабском языке: «Ислам ля-стислям». «Ислам, а не капитуляция».