Дмитрий Марьинских. Экологический ландшафт Центральной Азии

Журнал «Хан-Тенгри» побеседовал с географом и экологом Дмитрием Марьинских.

– Дмитрий, скажите мне как географ географа – где вы сейчас находитесь?

– В данный момент я нахожусь в 65 км от Ташкента в Угам-Чаткальском национальном парке, куда прибыл в начале апреля не только по профессиональным нуждам, но и по рекомендации лечащего лор-врача. Прохожу санаторно-оздоровительное лечение целительным горным воздухом Западного Тянь-Шаня. В последние годы Республика Узбекистан активно развивает горный туризм и соответствующую туристическую инфраструктуру. Сюда приходит крупный бизнес. В частности, российско-узбекский олигарх Алишер Усманов инвестирует средства в развитие горнолыжного курорта Амирсай – крупнейшего и новейшего в Центральной Азии. Его проектировала и строила андоррская компания PGI management. У меня в Тюмени учился Адилбек Рысбеков, уроженец кишлака Така-Янгак, расположенного недалеко от жемчужины Тянь-Шаня – Нефритовых озёр Урунгач. Два года назад он  защищал магистерскую диссертацию как раз по ландшафтному планированию этого национального парка. Кроме того, мы проводили здесь полевые исследования в предковидном феврале 2020-го года, принимая участие в экспедиции НСО географов-ландшафтоведов из МГУ и Национального университета Узбекистана. Угам-Чаткальский национальный парк создан в 1989 году, тогда по всему СССР был бум создания национальных парков. Позже, уже в годы независимости Узбекистана, площадь этого парка была существенно увеличена. 

– Интересно. И какие тут проблемы? 

– В какой-то мере общие с проблемами российских национальных парков. У нас сейчас общая проблема, заключающаяся в том, что все хотят развивать так называемый экологический туризм на всех ООПТ (особо охраняемых природных территориях) – и в заповедниках в том числе, хотя должны это делать как раз в национальных парках. Они, собственно, для этого и предназначены. И то не на всей их территории: есть зоны заповедного режима, где туристам делать нечего. Соответственно, возникает много конфликтных ситуаций. Другая проблема – здесь не могут, как в Европе или в США, сделать так, чтобы на выделенной для туристов территории все было комфортно для человека-туриста, с минимальным ущербом для дикой природы. Скажем, сделать навесные тропы из дерева – и никто не станет ничего вытаптывать. У нас до сих пор рекреационную емкость оценивают по площади возможного и разрешенного вытаптывания, в человеках на гектар, как на пастбищах оценивают их продуктивность для скота, то есть, сколько можно вытоптать без ущерба для природы. Но ведь можно иначе всё организовать. Существует методика так называемых предельно допустимых изменений, используемая в зарубежных нацпарках с прошлого века, которую рекомендовало Агентство стратегических инициатив для реализации в России. Так вот, мой студент, который местный абориген, из киргизского кишлака здесь в горах Угамского и Пскемского хребтов, где находятся красивые горные подпрудные озера Урунгач, Бадак, Ихначсай, куда много туристов ездит, в Урунгач в особенности, потому что есть дорога до него... Местные как раз возят туристов – это их бизнес – на УАЗиках, на Нивах. И все там очень красиво и живописно на озерах, но на берегу много мусора, который толком не вывозится, благоустройство минимальное – никакого визит-центра, инфраструктуры – ноль. За вход туда берут денежку – правда, вполне символическую. Вот у моего студента была идея взять это в аренду, провести благоустройство, наладить сбор и вывоз мусора, сделать всё, как говорится, по уму. Но ему отказали: здесь территория национального парка, ничего делать нельзя. Когда же приходит крупный бизнес – как на Амирсае – все согласования, понятно, проходят быстро и гладко. Причем, насколько я знаю, находящийся на территории нацпарка горнолыжный курорт Амирсай развивают даже в отсутствие общего мастерплана, общей концепции туристического развития парка. В результате местные жители относятся к переменам настороженно. Они против прихода крупных инвесторов. До появления Амирсая здесь существовал еще с советских времен (1970-ых годов постройки) горнолыжный курорт Чимган. Он и сейчас работает, но там все, наверное, развалится скоро – в таком изношенном состоянии находится инфраструктура. И там были рабочие места для местных в плане сервиса, проката, аренды жилья и т.д. А тут два года назад построили современный курорт, все как в Андорре или в австрийских Альпах – с гостиничными комплексами и централизованным сервисом. Цены там на порядок выше, чем в Чимгане, доступен он далеко не для всех жителей Узбекистана. Как следствие, местные жители остались без работы, потому что крупный инвестор приводит с собой свою рабочую силу из столицы. Местным предпочтительнее дикие туристы, и чтобы не было никаких крупных отелей, никаких организованных туров и прочего. Кроме того, в Узбекистане есть проблема самозахвата земель и нерешенный цивилизованно земельный вопрос – люди пользуются издавна землей, не поставленной на государственный кадастровый учет. Соответственно, когда приходят крупные инвесторы и пытаются навести порядок в этой сфере, возникают довольно  острые конфликтные ситуации. 

– И много таких проектов в Узбекистане?

– Насколько мне известно, это первый проект такого рода. Ну, были, конечно какие-то проекты, но не такие масштабные, например, туристический комплекс «Чарвак Оромгохи», в просторечии именуемый «Пирамиды», на Чарвакском водохранилище – трёхзвёздочный отель, построенный в 90-е годы, уже устаревший. Но сейчас, судя по всему, инвестиции в туризм будут расширяться. В конце мая проходили приватизационные аукционы, продавали так называемую «дачу Каримова» в той же Чарвакской курортной зоне на Сиджаке для переоборудования в туристические объекты. До этого их использовали разные спортивные федерации Узбекистана.  

– У меня такое обывательское, можно сказать – позднесоветское представление об экологической ситуации в Центральной Азии. Представление о ней, как о зоне едва ли не сплошного экологического бедствия или даже нескольких бедствий. Там живут несчастные люди, у них постоянные крайне жесткие конфликты по вопросу распределение дефицитной воды и все такое. И что делать – не понятно. Так вот вопрос: насколько это представление соответствует действительности? Так ли все страшно?

– Смотрите. Я профессиональный географ-эколог, и я не только в университете преподавал, но и пятнадцать лет работал в нефтегазовой экологии, весь Тюменский север объездил, и ХМАО и ЯНАО и НАО и Коми с Воркутой. Много, где побывал. И по части зон бедствия – у нас в России их не меньше. Так что едва ли стоит мыслить такими стереотипами. Но я понимаю, откуда у вас такие представления, я тоже на подобных страшилках воспитывался, образование получал в период экологического бума, гласности и активизма конца 80-х – начала 90-х. Был вал негативной информации. И вот если его проецировать на Центральную Азию… Когда я такие вопросы задавал декану факультета географии и природных ресурсов Национального Университета Узбекистана, он говорил в ответ: «Зачем вы так спрашиваете? Почему у вас такие вопросы? Почему вы думаете о нас плохо – у нас все хорошо». Ну, понятно, что он – официальное лицо и должен быть сдержан на слово...

– А так, на взгляд путешественника?

– Из того, что я видел, первое, что бросается в глаза – значительно больше мусора. Отношение к мусору вообще… Мусор повсюду, люди не заморачиваются. У нас тоже не идеально, но здесь… Причем, смотрю – прекрасные живописные объекты национального парка, туристы приезжают и ничего после себя не убирают. В городах тоже очень много мусора. Ни о каком раздельном сборе, конечно, речи не идет. Правда, в Ташкенте – все красиво. Стоят разноцветные урны для сбора сортированных отходов, все хорошо. Но здесь очень большая дифференциация между столицей и остальной страной – даже больше, чем в России, как мне показалось, хотя и у нас «есть Москва и есть Россия». Вот и здесь: есть Ташкент и есть Узбекистан, и это, как говорится, две большие разницы. По ценам в кафе и ресторанах, по уровню благоустройства и т.д. Жителю Узбекистана, чтобы работать в Ташкенте, надо иметь соответствующую прописку в столице, снимать дорогостоящее жильё, а это непросто. 

– Хорошо. И все-таки давайте пройдемся по моим стереотипам.

– Хорошо. С чего начнем?

– Наверное, с Арала. Из того, что я знаю (или думаю, что знаю) про Арал. Он почти пересох из-за прекращения стока Амударьи и Сырдарьи, вызванного, в свою очередь, неумеренным отбором воды из рек для целей хлопководства. Как-то это наложилось на естественные колебания уровня Арала и в результате сейчас это огромное озеро превратилось в солончаковую пустыню и два небольших, безжизненных из-за высокой солености водоемчика. Соответственно, две примыкающие к Аралу страны – Узбекистан и Казахстан – реализуют какие-то программы, что-то пытаются с этим делать, но это две принципиально разные программы, никак не связанные между собой. Вы можете это прокомментировать?

– В Нукусе есть инновационно-технологический центр, занимающийся проблемами Аральского моря, по распоряжению президента Узбекистана создан Международный фонд спасения Арала. Но я сталкивался с этой историей с несколько иной стороны. Была и даже в каком-то смысле поныне существует идея спасения Арала за счет переброса в него части стока сибирских рек. Она обсуждалась и даже реализовывалась на проектной стадии, у нее были и есть свои энтузиасты, и это мне уже ближе, так как воду предполагалось брать как раз из наших мест, с территории большой Тюменской области и из Обь-Иртышского бассейна. Этим каналом я интересовался в своё время, он должен был начаться от Иртыша в его нижнем течении между Тобольском и Ханты-Мансийском. И многие известные географы, авторитетные старшие товарищи участвовали как раз в научной экспертизе этого проекта. Все это исследовалось и проектировалось в 1980-ые годы, но проект не был реализован. Потом его активно лоббировал мэр Москвы Юрий Лужков – разные слухи ходили, говорили, что тут интересы строительного бизнеса его супруги, еще что-то...

– Это тот самый пресловутый Проект Поворота Сибирских Рек, который в перестройку стал жупелом деструктивности советского государства?

– Да, да, он самый. Это был колоссальный проект, в котором было задействовано множество институтов и проектных организаций. Экологическую составляющую, эколого-географический прогноз выполнял Институт географии Сибирского отделения Академии наук СССР из Иркутска. У Института с 1970-ых до начала 1990-ых годов существовал Нижнеиртышский физико-географический стационар близ посёлка Миссия, ныне не существующего, где проводились многолетние исследования функционирования и динамики геосистем, в том числе и ландшафтно-гидрологические в контексте переброски стока.

– И каковы результаты?

– Они больше 15 лет там работали. И дали отрицательное заключение на проект. И большинство научных организаций в тот момент дало отрицательное заключение, хотя в статье В. А. Духовного, опубликованной в вашем журнале, говорится, что это именно экологи-общественники, Алексей Яблоков и другие, на фоне гласности и волны экологической активности всё зарубили. На самом деле там экспертиза была достаточно мощная, комплексная, с разных точек зрения. Это же все под эгидой ГКНТ делалось и в академических кругах были не только общественники, было и собственно научное мнение. Проект был признан нецелесообразным в первую очередь из-за воздействия на ситуацию у нас, в Западной Сибири, на состояние наших болотных экосистем после изменения водного баланса.

– И, тем не менее, этот проект потом ожил – раз вы Лужкова упомянули?

– В пандемийном 2020 году вышел сборник, посвященный реализованным и нереализованным проектам переброски рек, как раз под редакцией В. А. Духовного. И там, в частности, есть, по всей видимости, старая статья, одним из авторов которой является Лужков, написанная совместно с министерским человеком, который курировал этот проект в позднесоветское время. По содержанию сборника видно, что кто-то и сейчас пытается продвигать эту тему дальше. В 2011-2012 годах, работая начальником отдела региональных экологических проектов и программ ЗАО «НПЦ»СибГео», я отвечал за подготовку экологического раздела стратегии социально-экономического развития ХМАО-Югры до 2030 года. К этой работе заказчики в лице департамента экономики Правительства автономного округа привлекали внешних экспертов из ВШЭ – и некоторые из них лоббировали и продвигали тогда эту идею переброски части стока Иртыша в бассейн Аральского моря. Причем, делалось это достаточно настойчиво.

– Но не увенчалось?

– Нет, слава богу, в стратегию это проектное предложение не вошло. Но здесь какая ситуация. В.А. Духовный в своём интервью 2020-го года ссылается на опубликованное исследование Института вычислительной математики и математической геофизики Сибирского отделения РАН (название научно-исследовательского проекта при этом не указано). Что якобы группа ученых под руководством профессора Кузина Виктора Ивановича прогнозирует, что изменение климата приведет к увеличению стока Оби и Иртыша на 60 миллиардов кубометров: изменение климата, температура повышается, увеличиваются осадки в зоне формирования. 

И что, если не отобрать часть стока Иртыша и Оби для переброски в Центральную Азию, то в ближайшие десятилетия на фоне изменения климата Западная Сибирь все больше будет заболачиваться, а в низовьях сибирских рек будет происходить подъём уровня морей Северного Ледовитого океана, от которого, по его словам, пострадает наша белая кость России – нефтяники. Якобы по прогнозам и РАН и Росгидромета сток будет возрастать наряду с продолжающимся потеплением в Арктике, таянием льдов СЛО, и что изъятие части стока и переброска воды пойдет только на пользу Сибири.

– А по факту: действительно уровень сибирских рек растет? Мне все попадались жалобы на обратное: леса сводят, реки мелеют, судоходство затрудняется?

– По моим наблюдениям такого визуально заметного подъема не наблюдается. Если он есть, то на несколько сантиметров. Надо, конечно, смотреть многолетние данные уровневых гидрологических постов и долгосрочные прогнозы.

А так да, вы правы: на сегодня нет единой концепции судьбы Арала. Есть какие-то решения и мероприятия со стороны Казахстана (сток Сырдарьи) и Узбекистана (сток Амударьи). 

– А что сейчас с этим стоком? Мое обывательское представление такое: выращивали много хлопка и это съедало всю воду. Но сейчас хлопка выращивают меньше. Следовательно, сток должен восстанавливаться, а море, соответственно, наполняться...

– Я смотрел некоторые данные. Со стоком ситуация продолжает ухудшаться. Но здесь виноваты уже не хлопковые поля. Узбекистан от монокультурности сельского хозяйства все-таки ушел, площадь посевов хлопчатника сократилась в два раза и такого изъятия воды на полив хлопка сейчас нет. Но продолжается строительство гидроэлектростанций, забирающих значительную часть стока в верховьях рек, где она идёт на орошение прилегающих территорий. Вот недавно читал местные новости, что новые ГЭС будут строиться и в Таджикистане, и Киргизии, и в Узбекистане. На той же реке Пскем, о которой я рассказывал в связи с развитием туризма в Угам-Чаткальском национальном парке, сейчас завершается строительство новой ГЭС и запланирован ещё каскад в её верхнем течении.

– Я не вполне понимаю, как гидроэлектростанция уменьшает сток? Она же воду не кушает, просто пропускает ее через турбины и задерживает плотиной в водохранилище.

– Эти водохранилища сразу же порождают зоны орошаемого земледелия вокруг себя. То есть, вода все равно отбирается для нужд сельского хозяйства, хотя и не на хлопководство. 

– Про хлопчатник интересно. Я представляю, как было при советской власти, когда население поголовно мобилизовывалось на уборку, студенты по два месяца не учились – сидели на полях. Рейсовый автобус милиция могла остановить и сказать, что он дальше не поедет, пока пассажиры не соберут столько-то килограммов. Соответственно, народ ненавидел это растение как врага. Вот сейчас что-то изменилось?

– Мне про такое сейчас никто не рассказывал. Другое дело, что я сейчас живу там, где никакого хлопка не выращивают и не выращивали. Здесь виноградники, другие разные фрукты... 

– Еще про Арал хотелось бы комментарий. С узбекской стороны, я читал, принято решение не восстанавливать водоем, а высадить лес. Ну как, лес: тот же пустынный саксаул, главным образом. Я даже видел хорошо сделанный сайт, где призывают вносить пожертвования – типа, 1 доллар – 1 посаженное дерево. Ну, понятно, что саксаул и тамариск и так в пустыне растут – но вот если засадить ими все площадь, появятся ли условия для роста более нежных растений?

– Здесь я прокомментировать не могу. В августе планировал посетить Арал в составе экспедиции Лейбниц-университета Ганновера и встретиться с людьми, которые непосредственно занимаются лесовосстановлением там. С немецкой стороны её возглавляет Георг Гуггенбергер, профессор почвоведения с мировым именем, бывший президент немецкого почвоведческого общества. Но после недавних событий в Каракалпакстане аральский маршрут экспедиции придётся отменить. Теоретически рассуждая, конечно не проблема взять и все саксаулом засадить. Чтобы не было песчаных бурь, развеивания песков и засолённых грунтов. Но лесом это сложно назвать. Уровень воды от этого не поднимется и котловина Арала не наполнится. Воде взяться неоткуда – если не реализуют этот мегапроект по переброске воды из Иртыша. В июне в Душанбе под эгидой ООН проходил Водный форум в рамках Международного десятилетия действий «Вода для устойчивого развития». Там многие вопросы, в том числе и касающиеся Арала, обсуждались. Это форум высокого политического уровня. 2018 – 2028 годы объявлены ООН десятилетием воды. А 2020 - 2030 – десятилетием восстановления экосистем. И в рамках этого проводятся раз в год-два вот такие форумы в разных местах. В этом году в Душанбе, в следующем – в Нидерландах или в Нью-Йорке, не помню. Вообще, в странах Центральной Азии при содействии международных организаций сейчас активно разрабатываются национальные планы адаптации к изменениям климата. Понятно, что в них все завязано на воде, на водном балансе.

– Вопрос про Сарыкамышские озера. Это такая бессточная область, точнее, область со стоком в эти самые озера Сарыкамышской впадины. И в советское время они наполнились водой, отравленной дефолиантами, которыми обрабатывают хлопчатник перед сбором. И вот это мертвое озеро разносит по округе всякие ядовитые пески, испарения…

– Ответ того же декана факультета географии и природных ресурсов НУУ Шавката Шарипова. Ему вопрос про эти озера тоже не понравился и он ответил, что все там хорошо, нет никакой проблемы и зоны бедствия. Но надо понимать, что он официальное лицо, а экология это такая, в общем, чувствительная социально-политическая материя... 

– Что-то еще про международное сотрудничество в области экологии Средней Азии?

– В Казахстане и в России в последние годы реализовывалось много проектов по изучению изменения землепользования (Land Use Land Cover Change) – по степям они отработаны замечательно. Министерством образования и науки Германии в рамках программы FONA(Forschung fuer Nachhaltigkeit – Исследования для устойчивости) было инициировано целое семейство проектов по устойчивому землепользованию по всему миру. Два из них были в степной зоне России и Казахстана. Особенно удачным был проект «Кулунда» на территории Алтайского края и восточного Казахстана . То есть, рассматривали земли поднятой в послевоенные годы целины – изучались последствия освоения их в 50-60-х годах прошлого века. 

– Проекты чего?

– Комплексного изучения аграрной социально-экологической системы. Рассматривалось, как менялось землепользование и к чему это привело.

– Это чисто научные проекты или это проекты преобразования регионов?

– Это научные проекты. Но, смотрите, что такое научный проект в области ландшафтной экологии и землепользования в зарубежной практике. В Евросоюзе, например, трансдисциплинарный дизайн проектов является обязательным уже лет 15-20. То есть, эти проекты с точки зрения трансдициплинарного подхода должны выполняться представителями различных научных дисциплин и внедряться в практику при участии стейкхолдеров и акторов из неакадемического сектора, местного населения и т.д. Они должны давать конкретные решения для конкретных проблем. Так что это одновременно и научные исследования и предложения, рекомендации для определенных практических мероприятий и политик. Именно в таком ключе написана вышедшая в 2020 году в издательстве Springer Nature замечательная книга по проекту Кулунда «KULUNDA: Climate Smart Agriculture. South Siberian Agro-steppe as Pioneering Region for Sustainable Land Use».  В декабре прошлого года издательство Алтайского государственного университета выпустило её на русском языке, чтобы сделать доступной более широкому кругу читателей. Книга по устойчивому и умному сельскому хозяйству и землепользованию. В ней, в частности, даются рекомендации, как адаптировать сельское хозяйство региона к изменениям климата.

– Эти проекты по степной зоне финансируются Евросоюзом?

– Да, этот проект, о котором рассказываю, финансировался Германией. Это составная часть глобального проекта для 12-ти регионов мира. Результаты обобщались и синтезировались в Центре исследований окружающей среды (UFZ) Общества Гельмгольца, одного из крупнейших в мире экологического исследовательского института.

– А по южной части Центральной Азии – Узбекистан, Ферганская долина и т.д.?

– Здесь также выполняются проекты, финансируемые международными организациями и фондами. В частности, в последние два месяца прошла серия онлайн-семинаров по проекту ЕБРР (Европейского банка реконструкции и развития), связанного с оценкой природного капитала и экосистемных услуг Иссык-Куля и Арала. Название последнего, прошедшего 24 июня «Разработка модели оценки природного капитала для многосторонних банков развития. Экспериментальное (пилотное) применение в поддержку ЦУР (целей устойчивого развития) в Кыргызстане и Узбекистане». К сожалению, пропустил его онлайн-трансляцию, так как был в дороге, но есть презентация:

https://docs.google.com/presentation/d/1wCBKtPoPaGBOWu8etuh-MeTHQkwnPC5n/edit#slide=id.p14

 

– Опять же, мои обывательские представления – что споры за воду в тех местах стоят в центре всевозможных социально-политических проблем, в том числе межгосударственных конфликтов.

– Сейчас много студентов из стран Центральной Азии ездит учиться в Европу, в станы Евросоюза и как результат – в регионе пытаются внедрить международно принятые подходы: практику бассейнового менеджмента, решение вопросов трансграничного регулирования и т.д. Но, как мне прокомментировал один коллега, разговоров красивых много, но по факту мало что работает. Но здесь и проблемы стоят гораздо острее, чем в Европе, где эти методы апробировались, и природно-климатическая специфика аридного региона совершенно иная, чем в Европе. У ТюмГУ, пока было разрешено международное научно-образовательное сотрудничество с ЕС, были проекты совместные с Казахстаном по трансграничному водопользованияю под эгидой в рамках программы ERASMUS+ (программа технической помощи Евросоюза странам СНГ). Пытались европейскую директиву по воде и те механизмы, которые действуют в Евросоюзе по водохозяйственной политике, применить к постсоветскому пространству Центральной Азии. 

– Теперь такой вопрос. Тоже со времен перестроечного активизма. Экологические результаты военной деятельности – там, семипалатинский полигон, зоны падения отработанных ступеней космических ракет… Насколько все это остро?

– Могу сказать только, что мои друзья занимались мониторингом в Алтайском крае и в Восточном Казахстане, куда ступени ракет падают. Они брали разные пробы, на загрязнение гептилом и прочее. Кстати сказать, и у нас в Тюменской области есть такие местности (Уватский район, Ямал), там тоже мониторят экологическую ситуацию. Так что тут ничего особенно специфического в Центральной Азии нет. И в общем, если в Казахстане так же примерно, как в России, то можно сказать, что ничего особо страшного благодаря ракетным пускам не происходит. Конкретно про Семипалатинский полигон сказать ничего не могу – не изучал.

– Можете ли что-то сказать об органах экологического контроля Узбекистана и других стран ЦА?

– В странах региона существует система таких органов, подобная российской. Они работают по системе нормативов – отчасти еще советских, отчасти специально разработанных с учётом мировых современных стандартов, и, в общем, все выглядит, как и в России, вполне себе гладко и благополучно с точки зрения средней температуры по больнице. В плане местной специфики могу сказать из личного опыта следующее: у меня были магистранты из Узбекистана, Таджикистана. Их в последние годы много в нашем университете, как и в других российских вузах, так как Минобрнауки России ещё 5-10 лет назад стал требовать увеличения числа иностранных студентов для упрочения позиций в международных рейтингах. Для жителей Узбекистана, где попасть на бюджетные места национальных вузов довольно сложно – это отличный вариант. Как говорили мне родители студентов и абитуриентов: в российские вузы им легко поступить, но сложно учиться. В вузах Узбекистана наоборот: сложно поступить, но легко учиться. Так вот, мои студенты при работе над своими магистерскими диссертациями, на местном материале Узбекистана, Таджикистана, сталкиваются с большими трудностями при сборе информации.  Некоторую содержательную информацию просто невозможно получить, она не предоставляется соответствующими органами и службами. При этом отсутствует в открытом доступе. Открытость экологической информации здесь, как и в России, как и на всем постсоветском пространстве, это большая проблема. Публикуются краткие официальные отчеты – вот все, что доступно. Но в России студент может прийти на практику в какое-то ведомство и ему в том или ином объёме информацию предоставят для написания выпускной квалификационной работы. А здесь – нет, здесь с этим большие проблемы. Скажем, по Угам-Чаткальскому национальному парку моих московских коллег интересовали данные по землепользованию – они ходили в хакимиат для запросов и сбора её, их там мурыжили неделю, но так ничего и не дали.

– А что за информация? Кадастровая?

– В том числе. В нацпарке по землепользованию – где какие сельхозкультуры высаживались и все такое. Информация – либо ее вообще нет, либо она есть, но никто её не дает. С другой стороны, коллеги географы подарили мне электронную версию национального атласа Узбекистана, замечательно изданного в 2020 году. Шикарный, в бархатном переплете, зеленый, огромный, килограмм 10 в бумажном исполнении, им убить можно. Первый том – это физико-географический атлас, всё по природным условиям и ресурсам, в том числе по экологической ситуации А второй том – социально-экономический. Там уже вся статистика, карты экономико-географические и социально-географические. Жаль, что легенды к картам только на узбекском языке. Но это, как вы понимаете, поправимо.

 

Беседовал Лев Усыскин

 

 

Наша справка

Дмитрий Марьинских – географ-эколог, ландшафтовед, кандидат географических наук, доцент кафедры физической географии и экологии ТюмГУ, член исполкома IALE-Россия (российский чаптер Международной ассоциации ландшафтной экологии), член Русского географического общества.