К вопросу образования Казахской ССР. Часть третья

Журнал «Хан-Тенгри» завершает публикацию размышлений писателя Льва Усыскина на тему образования Казахской ССР.

Часть третья. Казахстан и Советская власть.

Как ни странно, довоенный советский период истории Казахстана  оказался для меня достаточно сложен в плане понимания и оценки. Происходившие там в 20-30-е годы ХХ века события настолько ярки и, сами по себе, однозначны, что вполне могут служить эмблемой и моделью сталинского управления – и как метод, и как результат применения на практике этого метода. И все же, при сколько-нибудь пристальном взгляде, недоумение не может не возникнуть.

Допустим, мы начнем сопоставлять сталинское управление с имперским – и, опуская марксистскую словесную шелуху, вдруг с изумлением замечаем некоторую общность целей. Не декларируемых целей, а, в общем, настоящих, которых на практике и добивались. Так, в обоих случаях власть хотела видеть казахов оседлыми. Мы уже останавливались на этом – оседлость значит подконтрольность, доступность пересчету, вообще доступность власти каждого отдельного человека. Поэтому, в первую очередь, кочевники объявляются отсталыми, а седентаризация (процесс оседания) – важнейшим шагом прогресса. Сложность тут в том, что, несмотря на эту тайную настоящую мотивацию, ее официальное оправдание, в общем, тоже имеет свои резоны. Да, оседлая жизнь экономически рациональнее кочевой, да, земледелие способно прокормить с одного и того же участка земли больше людей, чем скотоводство, да, оседлая жизнь более располагает к сепарации личности от родоплеменного тела и, соответственно, удовлетворению индивидуальных амбиций этой личности. В общем, и та, и другая власть прикладывали некоторые усилия для седентаризации казахов, и обе добились при этом определенных результатов.

Другой пример – подготовка управляющих кадров из числа казахов. В обоих случаях власть занималась этим и в обоих случаях получала некоторый результат – причем, в обоих же случаях ощутимо отличный от того, на который уповала. В чем же разница? Или, допустим, переселенческая деятельность, поощряемая правительством. В эпоху РИ она так или иначе привела к восстанию 1916 года. Во времена СССР она была несравнимо более масштабной и многообразной, прочно лишив титульную нацию демографического большинства. Как сравнить одно и другое? В какой степени одно является продолжением другого или же это принципиально различные феномены и общего имеют столько же, сколько грудные плавники дельфинов и плавники рыб?

Нанейшвили В. И., секретарь Казахстанской парторганизации (1924-1925)

Пожалуй, стоит начать с того, что охарактеризовать советскую власть той поры персонально и, исходя из этого, стилистически. Прежде всего, следует сказать, что это была по своей сути власть военная. (Парадокс в том, что формально управлявшие советским Казахстаном чиновники относились к гражданским ведомствам, тогда как во времена Российской империи во главе Степного генерал-губернаторства и входящих в него областей стояли действующие генералы.) Иначе говоря, власть людей, получивших  свой управленческий опыт на фронтах Гражданской войны. Какова специфика такой власти? Военное управление, как известно, зиждется на приказе: безусловного распоряжения, направленного сверху вниз. Получатель приказа транслирует его на следующий уровень, оттуда на следующий – и так далее до нижнего, где этот приказ кому-то приходится исполнять непосредственно. У управленца ценится, по большому счету, лишь одно качество: воля. То есть, способность заставить подчиненного принять приказ, невзирая ни на какие возражения с его стороны. И чем обоснованнее возражения подчиненного, которые преодолел начальник, отдав приказ, тем сильнее его воля, тем лучший он руководитель. Этот руководитель 1. волевой 2. лояльный. Разумеется, такой приказ, дойдя до последнего, исполнительного уровня, чаще всего не может быть исполнен хотя бы в минимальном согласии со здравым смыслом.

(Нет необходимости указывать, что власти РИ и даже советская власть, допустим, брежневского периода, обычно принимала решения совершенно иначе. После сбора мнений всех заинтересованных сторон, получения заключений от тех, кого считала экспертами, и предпочитая не решать вообще ничего в сколько-нибудь сомнительных случаях. Для решений в раннесоветском стиле даже был выдуман специальный термин с отрицательной коннотацией: «волюнтаризм».)

Голощекин Ф. И., секретарь Казкрайкома ВКП (б) (1925 -1933)

Помогает этому, конечно же, крайне низкий образовательный уровень управленцев. Скажем, в самом высшем звене управленцев Казахстана – среди первых секретарей казахстанской партийной организации – из девятерых, занимавших эти посты в 1919 – 1945 годах, трое имели лишь среднее специальное образование, а двое – начальное. И это люди, которым, в сравнение с прежними генерал-губернаторами Степного края, приходилось решать гораздо более широкий круг специальных вопросов, причем, не имея той экспертной поддержки, на которую опирались генерал-губернаторы. (Поскольку советская власть претендовала на управление в прямом режиме такими сторонами жизни своих подвластных, которые ее предшественница оставляла на их собственное усмотрение.) Из 190 лидеров КАССР в 1924 году (из них казахов – 38 ) высшее образование имели 6, среднее 70, низшее – 112  (Д. Аманжолова, «Советский проект в Казахстане: власть и этничность. 1920-1930 гг.»). Иначе говоря, уровень компетентности опустился ниже той черты, где руководитель хотя бы понимает, что его компетентность ограничена. Можно делать все – лишь бы хватило воли. При этом невежество и «триумф воли» сочетались у советской власти еще с одним любопытным качеством: совершенно детским нетерпением. Советские начальники, похоже, искренне считали, что любую проблему, имея достаточно воли, можно решить быстро – за год, за два, за три, за пятилетку максимум. Там, где их предшественники предполагали работу на десятилетия! Как это можно объяснить? Привычкой к фронтовой атмосфере, где все и в самом деле разрешается довольно быстро по меркам мирной жизни? Или, например, боязнью сопротивления со стороны населения, которое, отойдя от шока, призовет власть к ответу за очередное управленческое «решение»? Или ощущением неустойчивости собственной позиции советских управленцев, опасавшихся, что без немедленного предъявления результата своей работы не смогут сохранить за собой должность (и не только должность, но и свободу, а то и жизнь)? Или неуверенностью советской власти, в особенности в довоенные десятилетия, в собственном завтрашнем дне? Или еще чем-то? В любом случае, со стороны это выглядит как какой-то страшный, зловещий инфантилизм власти, не предполагающей, что у управляющих воздействий есть не только непосредственные, но и отдаленные последствия.

Теперь о том, что, собственно, происходило. В 1919 -1920 годах с советской властью, представленной в первую очередь руководством воевавшей на Урале группировки Красной армии, пытались вести переговоры казахские автономисты, представлявшие структуры Алаш-Орды, казахского квазигосударства времен Гражданской войны. До разгрома белых алашординцы вели аналогичные переговоры с противостоящими большевикам властями, но те, как и позднее большевики, не спешили принять оммаж алашординцев, будучи не уверены, что те представляют сколько-нибудь заметную политическую силу. Большевики вскоре переговоры свернули, заявив, что не признают никакую Алаш-Орду ни в каком качестве и обсуждать с ними параметры казахской автономии не намерены. В дальнейшем алашординцы (а это была большая часть казахов, получивших современное образование в русских учебных заведениях) в индивидуальном порядке привлекались большевиками в качестве технических специалистов. Их практически не допускали до позиций, имевших политический вес, а к середине 30-х почти все они были отодвинуты от работы в госструктурах и большей частью репрессированы. Само слово «алашорда» стало жупелом политического шельмования.

И, тем не менее, сама советская власть заговорила о казахской (в тогдашней терминологии – киргизской) автономии еще даже раньше, чем завершились последние бои. Иначе говоря, требования автономистов-алашординцев были сочтены не имеющими политической силы, однако создание автономии все-таки было сочтено целесообразным. Почему? Исследователи обычно приводят всевозможные цитаты из дискуссий в руководстве ВКП(б) о праве народов на самоопределение и всяких прочих возвышенных материях. Если попытаться убрать все эти рюшечки, то получаем следующее. Политическая слабость распадающейся империи породила соблазн для многих активистов из контрэлитных групп использовать лозунг национальной независимости для борьбы за власть. Это относилось ко множеству территорий РИ, не только тех, где имелись давние, хорошо фундированные сепаратистские движения, вроде Польши или Финляндии, но и тех, где никакой межэтнической напряженности никогда прежде не наблюдалось. «Белые» несли на своих знаменах лозунги возвращения к «единой неделимой» России, что, понятно, противоречило сепаратистским движениям. «Красным» надо было привлечь сепаратистов в качестве союзников, что они и сделали. Но, победив, они оказались в положении своих же поверженных противников – надо было сохранить целостность страны, ее фактическую унитарность (никакого федерализма в реальности советская власть никогда не допускала и попытки такового давила в зародыше самым жестоким образом). И при этом надо было как-то расплатиться со своими вчерашними союзниками. Отсюда вытекает ход с созданием национально-территориальных автономий с некоторыми призрачными привилегиями для титульной нации. Но, поскольку выделить большую территорию с этнически однородным населением почти невозможно, стали создавать структуру, подобную матрешке: внутри национальной автономии создавались национальные округа, в них национальные районы и так вплоть до национальных сельсоветов. Эти матрешки просуществовали недолго. Но первоначальная острота сепаратистских претензий со стороны почувствовавших свою политическую силу в годы безвластия людей была, в целом, снята.

Руководители Алаш-Орды

Все бы хорошо, но как эта общая схема ложится на реалии Казахстана? С точки зрения Москвы, в 1920 году казахское население едва ли обладало заметной политической субъектностью. Гражданская война, как известно, велась в Казахстане между русскими и русскими: главным образом, между красными отрядами из местных крестьян-переселенцев и белыми формированиями местных казаков. Участие казахских формирований, в том числе и созданных Алаш-Ордой, было минимальным и вряд ли воспринималось Москвой как потенциальная проблема. (При том, что казахи составляли тогда 60% населения будущей автономии). Зачем же тогда стимулировать казахскую самостоятельность? Мне видится, что ответ лежит отчасти в самом вопросе. С точки зрения Москвы, главной политической силой Казахстана в 1920 году были победившие в Гражданской войне русские крестьяне-переселенцы. Это была реальная сила со своим видением интересов, готовая их отстаивать с оружием в руках – пример знаменитого летчика А. Шаврова, присланного в 1919 году центром для разъяснения красноармейцам Семиречья политики партии, который, согласно Википедии, был «арестован <…> и вскоре без суда расстрелян <…> в селе Абакумовка. Труп бросили в колодец. Туда же были сброшены трупы 10 лошадей, колодец залит водой и закидан камнями» – заставлял с серьезностью относиться к этим людям. Таким образом, центру надо было на кого-то опираться вне лидирующей социальной страты. В итоге образовывается мост взаимной поддержки между социальной стратой номер 2 (казахами) и московским центром. Социальная страта номер 1 теперь чувствует давление с двух сторон и уже не ощущает себя способной полностью контролировать край. Забегая вперед, отметим, что этот управленческий прием будет потом повторяться и повторяться на разных уровнях в разных ситуациях.

В 1924 году, когда власти СССР проводили так называемое «национально-территориальное размежевание в Средней Азии», делегация казахских руководителей автономии пыталась «выбить» в Москве право Казахстана на статус союзной республики, но получила недвусмысленный отказ непосредственно от Сталина: он счел подобный статус завышенным и Казахстан остался автономией в составе РСФСР. Трудно понять логику этого отказа – особенно в свете того, что через 12 лет, в декабре 1936 года, он был пересмотрен. Можно предположить, что вот эта идея моста между центром и второй по силе социальной группой сыграла здесь определяющую роль. В самом деле, стань Казахстан союзной республикой, как Узбекистан или Туркмения – казахи стали бы доминирующей, а не второй группой. И мост пришлось бы налаживать уже с русскими. А так: русским Казахстана даже жаловаться на какие-то притеснения было трудно – ведь они находятся в составе РСФСР, российской республики со столицей в Москве.

Мирзоян Л. И., первый секретарь Казкрайкома (1933-1938)

Но почему ж тогда все переменилось в 1936 году? Во-первых, к этому времени изменилось соотношение этносов: согласно засекреченным данным переписи 1937 года, казахов в Казахстане осталось 39% населения. Сталин, несомненно, знал эти данные. Во-вторых, и мы на этом остановимся позднее, возросла лояльность всех страт населения – просто за счет роста зависимости людей от государства, каким бы оно ни было. Иначе говоря, мятежные русские крестьяне превратились в крепостных русских колхозников, земля перестала быть собственностью в любом, а не только юридическом смысле этого слова. И конфликтовать из-за земли больше не было смысла. В этой ситуации центр видоизменяет политику лавирования между русской и казахской социальными стратами: казахам дается союзный статус, что закрепляет позиции представителей титульной национальности в органах управления республики и в ее представительствах в центральных органах власти – Верховном Совете, ЦК партии и т.д. Это представительство закреплено конституцией и другими законами – и никак не зависит от доли представителей титульной национальности в населении республики. Русские же получают постепенное сворачивание политики коренизации (об этом чуть позже), укрепление положения русского языка, русского образования и т.д.

С 1923 по 1933 года в Казахстане, как и в других национальных республиках СССР, проводилась центром политика коренизации, то есть значительного повышения доли представителей «коренной» национальности (казахов) в органах государственного управления и вообще в государственных учреждениях.  Сказать, что эта гиперкампания проходила нелегко, значит ничего не сказать. Еще сложнее сказать, была ли она в итоге успешной. Коренизация насаждалась сверху и, хотя на местах появлялось немало ее персональных бенефициаров, хозяйственные власти, несшие ответственность за фактические результаты своей деятельности, были настроены к ней враждебно, как сильно, а порой и очень сильно осложняющей им работу. Действительно, реализация законодательной процентной нормы для лиц титульной национальности оказывалась попросту невозможной в виду отсутствия таких лиц, мало-мальски подготовленных (при том, что и среди «русских», то есть лиц европейского происхождения, набрать грамотных кандидатов в чиновники советской власти было предельно трудно). Когда же требования центра оказывались выполнены, выяснялось, что это лишь некоторое формальное их выполнение – процент коренной национальности реализован за счет низового персонала: уборщиц, курьеров, возчиков, истопников и т.д. Попытки осуществить функциональную коренизацию, т. е. перейти от общей процентной нормы к требованиям замещения конкретных руководящих должностей, также не увенчались особым успехом, но внесли свою долю затруднений в работу органов управления республикой. Попытки подготовить кадры тоже не были столь успешны, как планировалось большевиками, убежденными, что любую проблему можно решить в пару лет. Создаваемым учебным заведениям не хватало преподавателей; казахи, отправленные по оргнабору в учебные заведения России, либо не имели достаточной подготовки (в частности, знания русского языка) либо, получив образование, отказывались возвращаться на родину.

Столь же деструктивными для ведения дел оказались меры принуждения к использованию казахского языка в делопроизводстве – обучить массы русских чиновников казахскому без отрыва от службы оказалось практически невозможно, напротив, казахи сами собой ради удобства переходили на русское делопроизводство. В общем, можно заключить, что коренизация оказалась крайне дорогостоящим в плане эффективности управления мероприятием, и близко не достигшим заявленных целей. Однако достигшим цель незаявленную: повысившим уровень стресса управленческого персонала, ощущение собственной уязвимости, вынудившим каждого чиновника изворачиваться, нарушая требования Москвы, давая основания в любой момент обвинить себя в «великодержавном шовинизме».

С середины двадцатых годов ко всему этому прибавилась еще и кампания по переходу на латинскую графику. Это тоже была идея Москвы – энтузиасты, поддержанные центральными властями, планировали перевести на латиницу не только письменность народов Средней Азии, но и практически всех остальных народов, включая русский – кажется, исключение делалось лишь для грузинского и армянского. К 1929 году в Казахстане латиница была введена официально для казахского языка, тем самым отделив вновь выучившихся грамоте казахов от прежней казахской литературы, написанной на арабице. Это был довольно значительный удар по казахской культуре и дополнительная техническая проблема для делопроизводства – даже пишущих машинок с латинским шрифтом остро не хватало. Тем не менее, к середине 30-х годов политика латинизации постепенно сошла на нет, сменившись кампанией по переходу на кириллическое письмо, и к концу десятилетия кириллица была постановлена единственным официальным вариантом казахской письменности. Разумеется, этот переход привнес свою долю потерь, дополнительных затрат, проблем технического характера и т.д.

Но это были вопросы культурно-административные. Теперь обратимся, так сказать, к реальному сектору. Уже с 1920 года в Семиречье с санкции Москвы была развернута кампания против русских переселенцев. На несколько лет был введен запрет на новое переселение из России, тогда как у старых переселенцев начали конфисковывать земли, передавая их казахам. Кампания велась предельно грубо, без четких критериев, по которым выбирались бы жертвы, с высоким уровнем насилия. И даже когда она была остановлена решением признавших ее ошибочной московских властей, жертвам не было возвращено отнятое.  В дальнейшем власти провели целую цепочку кампаний, связанных с масштабным насилием над собственностью и личностью людей. Перечислим основные из них:

– так называемое «раскулачивание», направленное на разорение наиболее успешных крестьянских хозяйств и устранение тех, кто эти хозяйства вел;

– так называемая «дебаизация аула» – разорение наиболее успешных казахских скотоводческих хозяйств и устранение (ссылка, уничтожение) баев.

В обоих случаях удар наносился по общинным структурам взаимопомощи, самодеятельного социального страхования. А, кроме того, «выводил из игры» наиболее эмансипированную часть крестьянско-скотоводческого населения. Как и в кампании начала 20-х годов в Семиречье, действия властей носили террористический характер, то есть отсутствовали устойчивые критерии, по которым определялись жертвы репрессий – все отдавалось на усмотрение местным исполнителям, получавшим обезличенные количественные задания. Никто не мог быть уверен, что завтра не станет жертвой. Разумеется, экономический эффект этих кампаний был сильно отрицательным, в том числе и благодаря значительному демотивирующему эффекту.

Скворцов Н. А., секретарь ЦК Компартии Казахстана (1938-1945)

Затем был трагический период 1928 - 1934 годов, когда население Казахстана последовательно испытало на себе «кризис хлебозаготовок», первый удар коллективизации, откат после сталинской статьи «Головокружение от успехов», второй, окончательный удар коллективизации, параллельно – ударную седентеризацию кочевников и как следствие всего этого – то, что на Украине назвали «Голодомором»: уничтожение 90% скота и массовая гибель миллионов людей от голода. Трудно сказать, верил ли лично Сталин, принимавший ключевые решения во всех перечисленных кампаниях, в более высокую экономическую эффективность колхозного сельского хозяйства – возможно даже, что верил, но практически наверняка этот фактор не был для него приоритетным. Смысл этого водоворота для него был в другом –  в изменении социальной структуры общества. Так, из казахов выжили лишь частью те, кто принял коллективизацию-седентаризацию, но выжили они не благодаря успешному хозяйствованию в новых условиях, а благодаря внешней помощи, которую власти в конце концов стали оказывать в минимальном объеме: им раздали немного хлеба, затем – закупленный в Синьцзяне скот…  Те же, кто пытался спасти себя самостоятельно, выискивая новые маршруты кочевания, погибали от голода и красноармейских пуль. Лишь немногим удалось, преодолев с потерями пограничные заслоны, пересечь китайскую границу.

Затем был двухлетний период восстановления, после которого последовало упомянутое возвышение статуса республики – она стала союзной. Наверняка, в жизни казахстанских чиновников это вызвало довольно серьезные, для кого-то даже драматические перемены – но, в целом, это было приятное беспокойство, как говорится, игра с положительной суммой: сумма выигрышей больше суммы проигрышей. Однако радость была недолгой: уже на следующий год Казахстан, как и весь СССР, вошел в период Большого Террора 1937 – 1938 годов. Не сильно преувеличивая, можно сказать, что все эти бенефициары союзного статуса Казахстана стали жертвами новой кампании. Из коммунистической партии в Казахстане за 1936-1937 годы было исключена половина ее состава, при этом 8500 человек (17%) были объявлены «врагами народа». Из 126 наркомов (т.е. глав республиканских министерств на наши деньги), занимавших свои посты в 1920 -1938 года, было репрессировано 74 (еще 6 умерли сами). Из 85 членов ЦК  КП(б) Казахстана, избранных на I съезде, репрессированы не менее 55, из 35 кандидатов в члены ЦК КП (б) Казахстана – 16, все секретари ЦК, все члены бюро ЦК, все заведующие отделами ЦК, все секретари обкомов и горкомов и почти все секретари райкомов, председатель Совнаркома КазССР и его заместители, все наркомы, все председатели облисполкомов, большинство председателей райисполкомов, большинство директоров машинно-тракторных станций и совхозов (Д. Аманжолова). В общем, за короткий срок руководство республикой было уничтожено на глубину в три ступени управления, минимум. Едва ли надо объяснять, какое в условиях постоянного кадрового дефицита это оказало воздействие на качество и эффективность государственного и экономического управления.

Здесь, однако, стоит уделить несколько слов двум любопытным моментам, связанным, в первую очередь, с Голодомором в Казахстане. Первый касается кочующего по соответственно ориентированной публицистике термина «геноцид» – соответственно, Голодомор объявляется геноцидом казахов – их сознательным уничтожением именно потому, что они казахи. Подразумевается, что у Сталина в отношение казахов имелась особая неприязнь или же некий коварный замысел, что он и реализовал, резко изменив демографическое соотношение в Казахстане. Понятно, что эта квалификация происходившего не выдерживает критики. Не исключено, что разные народы будили в душе Сталина разные чувства. Сказать же, что казахи принципиально ущемлялись сталинским режимом в пользу русских, нельзя не только в силу уже упомянутых мною компаний, где имело место, скорее, обратное, но в силу иных фактов. Так, анализируя статистику репрессированных в 1937-1938 годы, обнаруживается, что доля казахов среди них ниже доли казахов в населении СССР, а доля русских – несколько выше. Или, скажем, вот такой факт: 9 октября 1943 г., директивой замнаркома обороны и начальника Главупраформа генерал-полковника Е. А. Щаденко № М/1/1493 был прекращен призыв на военную службу представителей коренных народов Средней Азии и Кавказа. При этом русских из Казахстана призывали в армию и отправляли на фронт, как и раньше. Эта ситуация сохранялась до конца войны; независимо от причин, обусловивших данную льготу, едва ли она совместима с желанием стереть казахов с лица земли как народ. И все же в ходе Голодомора казахи понесли очевидно большие потери, нежели русские Казахстана – большие и в абсолютном, и в процентном отношении. Даже при том, что исследование численности неказахских жертв Голодомора в Казахстане, насколько я понимаю, не слишком востребовано казахстанской исторической наукой и публицистикой. В целом, можно сказать, что если потери казахов измеряются семизначными числами, то есть, в любой версии превосходят миллион человек, то потери русских крестьян на порядок меньше. Почему так произошло? Видимо, в силу разницы в типах хозяйственной деятельности. Первым делом советская власть требовала, также как и везде, выполнения норм хлебозаготовок – то есть, именно хлеба, в том числе и от казахов, хлеб почти не производивших. Значит, казахам пришлось этот хлеб покупать, продавая скот. У кого? У русских крестьян, которые и сами еле справлялись со сдачей хлеба государству. Понятно, что в этой ситуации хлеб резко дорожает, а скот – дешевеет. А значит, кочевники понесли уже на этом первом шаге значительные убытки, тогда как крестьяне несколько компенсировали свои потери за счет подешевевшего скота. Второе преимущество крестьян состояло в том, что они, по большому счету, не вынуждались к коренному изменению проверенного временем образа жизни. Да, их сгоняли в колхозы, и это дало свою часть экономических потерь – но, как бы то ни было, они продолжали заниматься привычным видом труда на привычных землях, жить в своих прежних жилищах и использовать отработанные веками методы страховки от бедствий.

Повествуя о советских реформах в Казахстане в 20-30-е годы, авторы, оценивая их результаты и признавая высокую цену, заплаченную за них людьми, нередко утверждают, что это была цена модернизации. Подразумевая, что этими потерями было все-таки оплачено что-то хорошее: очевидно, переход к современной структуре общества, технический и экономический прогресс. Разумеется, за сто лет жизнь людей серьезно изменилась и сравнивать сегодняшний Казахстан с Казахстаном 1920 года – некорректно. Можно лишь мысленно сравнивать теперешний или, лучше, позднесоветский Казахстан с таким, каким бы он стал, случись вместо советского периода в его истории период с правлением, более или менее преемственным по отношению к временам Российской Империи. Ну, в самом деле: как повлияет на жизнь народа сорокапроцентное сокращение его численности за несколько лет? Может ли кто-то утверждать, что этой ценой куплен экономический рост и рост благосостояния оставшихся шестидесяти процентов? Это дважды некорректное утверждение: во-первых, экономическая теория однозначно указывает, что в сколько-нибудь нормальной рыночной экономике (которая была в РИ и которой не было в СССР) люди – самый дефицитный фактор производства, именно их количество определяет успех не только общий, но и на душу населения. (Напомню, что за XIX век казахское население Казахстана численно выросло почти в два раза.) А во-вторых – это некорректно, если так можно сказать, в спортивном смысле.

И все же, повторюсь, реформы 20-30-х годов были успешны. И цель, которую преследовало руководство СССР в Казахстане, была достигнута.

От редакции.

Третью часть размышлений писателя Льва Усыскина мы публикуем с некоторыми сокращениями. На наш взгляд, публицистическая хлёсткость некоторых формулировок и категоричность отдельных выводов не соответствуют ориентации журнала на научный, взвешенный подход к материалам, публикуемым в разделе «История».

Безусловно, что образование Казахской ССР в 1936-ом году – одна из реперных точек в истории Казахстана. Автор подошел к ней издалека, за что мы ему крайне признательны.

Следите за нашими публикациями!