Юрий Серебрянский: «Русский язык – это всё, что у меня есть...»

Писатель Юрий Серебрянский рассказывает читателям журнала «Хан-Тенгри» о жизни в Польше и Казахстане.

---

- Здравствуйте, Юра. Вместо зачина хотел бы сказать вот о чём. Был такой замечательный французский писатель Ромен Гари, он же Роман Лейбович Кацев – кстати, мой земляк, уроженец Вильно – так вот, Ромен Гари стал единственным французским писателем, дважды получившим Гонкуровскую премию. Факт общеизвестный и невозможный, поскольку, согласно положению о премии, её выдают только однажды, то есть по одной в руки. Только раз бывает в жизни счастье в виде Гонкуровской премии – но Ромен Гари сделал невозможное, получив премию и под своим именем, и под псевдонимом...

- Да, знаю эту историю, конечно...

- А сегодня мы будем беседовать с писателем Юрием Серебрянским, дважды лауреатом «Русской премии», каковую он получил  в первый раз как русский писатель из Казахстана, а во второй – как русский писатель из Польши...

- Но я не единственный, кто дважды получал «Русскую премию». Например, Володя Рафеенко, Бахыт Кенжеев… 

- Однако Бахыт, да будет небо к нему по-прежнему благосклонно, никогда не изменял своей заокеанской сущности, а вы как-то раздваиваетесь – то с востока за премией поспешаете, то с запада...

- Попробую объяснить. В первом вопросе, Эргали, вы сделали акцент на русском писателе и из Казахстана, и из Польши. Только хотел бы сделать важное уточнение: никогда не чувствовал себя русским писателем. Русскоязычным, да. 

Но русский язык – это все, что у меня есть, по сути, и в жизни, и в работе. Осознание этого не сразу пришло, если честно, не так давно я это совершенно четко понял. А в 2014 году мы жили с семьей в Гданьске, была у нас такая попытка эмиграции, скажем так, – попытка поехать и попробовать. Мы и раньше выезжали на достаточно длительные периоды куда-то пожить, поработать дистанционно, но в 2014-м в Гданьске было ощущение, что я могу полностью адаптироваться и слиться с городом. И вот приходит новость о второй «Русской премии», оргкомитету требовались документы, подтверждающие жительство, и я, естественно, подал польские документы. 

- И где вы сейчас обретаетесь, пан Серебрянский?

-  Живу между двух стран. Это и есть мое естественное состояние, внутренний баланс и гармония. В Казахстане у меня литературные проекты, переводческая мастерская и так далее – дела, от которых я получаю удовольствие. Я казахстанский писатель, мои книги включены в некоторые государственные программы. В Польше у меня университет, где я готовлюсь к защите диссертации. Тоже, кстати, с удовольствием. Возраст осознанной созидательной деятельности. 

- У вас там Карта поляка? 

- Да, у меня есть Карта поляка и все привилегии, которые она даёт, и я себя чувствую в Польше очень комфортно – есть второй диплом, научная работа, на творческий встречах меня представляют русскоязычным писателем из Казахстана. Недавно приняли в Союз литературных переводчиков, правда, в качестве кандидата пока...   

- И как относятся к русскоязычным писателям в Польше?

- Вот сейчас мы уже как раз и говорим о моей области исследования – об изучении положения русского языка и современной русской и русскоязычной культуры в Польше, если упростить формулировку.

- Тогда я жадно требую выжимку из вашей диссертации...

- Я только начал, готовлю, в том числе, и методологическую основу, и года через четыре попробую ответить на ваш вопрос.

- А я вас не как ученого спрашиваю, а как писателя. Можно без методологии, просто по ощущениям?..

- С них всё как раз и началось. Destination. Дорожная пастораль у меня строится на ощущениях восприятия русскоязычного человека за границей, в том числе и в России. Потом мне уже показалось мало только ощущений, и я начал академически изучать межкультурные отношения, межэтнические, культурологию, а эта работа - в русле социолингвистики.  Но если об ощущениях, то изменение отношения к русскому языку в современной Польше связано со сменой поколений, думаю. 

Поколение поляков с багажом того социалистического периода постепенно отходит от дел, а новое поколение относится к русскому языку примерно так же, как ко всем другим иностранным языкам. То есть это не равнодушие, а скорее прагматика. Интерес к изучению русского языка в Польше есть, и русский далеко не на последнем месте, как и интерес к русской и русскоязычной культуре. К тому же и носителей языка сегодня в Польше довольно много. По последним данным, около полумиллиона – 420 000 – выходцев только из Украины, к примеру. И если пройти по улицам Варшавы, или зайти в ресторан, или вызвать Uber, то повсюду слышна русская речь. Так что работать есть с чем. Ощущения дали идею, а магистратура - инструменты для обоснования, и я предложил тему – исследование положения русского языка и русской и русскоязычной культуры в Польше своему научному руководителю, а потом она была положительно принята комиссией. 

- Выходцы из Украины говорят в Польше по-русски? 

- В большинстве случаев те, кто перебирается туда работать, говорят по-русски. Это связано, скорее всего, с регионами, из которых люди уезжают по понятным причинам.

- У меня такое ощущение, что там больше народу с запада Украины...

- Нет, больше с востока.

- А ещё мигранты из Белоруссии, Казахстана, Сибири...

- Да-да, конечно. Если говорить о Казахстане, польская диаспора составляла 35 000 человек, сейчас уже меньше, многие уезжают на историческую родину. Но не только представители Полонии едут, русские и казахи - казахстанцы едут в Польшу учиться, не обязательно они собираются там остаться, кто-то вернётся, но, тем не менее, русский язык они туда привозят очевидно. 

- Драматическая история взаимоотношений Польши и Советского Союза в XX веке, да и в нынешние времена, она как-то накладывается на отношения к русскоязычным мигрантам?

- Думаю, откладывается до сих пор. Информация в виде каких-то прошлых стереотипов транслируется и новому поколению, и люди живут в этой среде, в атмосфере стереотипов. Об этом есть, к примеру, у Дороты Масловской, в романе «Польско-русская война под красно-белым флагом». 

С другой стороны, новые реалии эти стереотипы расшатывают. Молодые мигранты из постсоветских республик слабо соотносятся с тем, что раньше стояло за русским языком, они эти стереотипы прошлого ломают. Нынешний плюрицентрический статус русского языка – это очень интересная реальность.

- Вы сказали, что у вас были творческие встречи. Как они проходят в Польше?

- Очень содержательно. Как-то меня пригласили в Центр казахстанской культуры в Академии Поморской города Слупск. Я приехал туда представить свою книгу «Казахстанские сказки». Ну, и, отталкиваясь от «Казахстанских сказок», рассказать о том, чем занимаюсь вообще. Приехал, вошёл, первые десять минут рассказывал на польском языке, после чего присутствующие студенты переглянулись, и кто-то с первых рядов сказал: «Может, перейдём на русский?». Оказалось, что кроме двоих преподавателей в зале, которые понимали русский язык (из поколения людей, которые ещё учили русский в школе), в зале сидели студенты, приехавшие из Украины. Дальше мы разговаривали с ними на русском, причём разговор перешёл от того, чем я́ занимаюсь, к тому, чем они́ занимаются и почему они здесь оказались. Достаточно откровенно поговорили, до сих пор общаемся с некоторыми студентами в социальных сетях.

- Когда вы в первый раз оказались в Польше?

- В первый раз – наверное, году в 2010-ом.  Я, как представитель польской диаспоры, ездил на курсы польского языка и традиций в город Люблин. Очень такой приятный опыт. Тебя приглашают на месяц, ты учишь язык и знакомишься с разными культурными аспектами. 

- За эти 10 лет что-либо заметно поменялось в Польше?

- Да, конечно. Сильно поменялось... Я, наверное, больше могу судить по Гданьску, потому что очень люблю этот город и уже считаю его почти своим. Там были свои трагические события: тамошнего мэра, яркого политика, Павла Адамовича, убили на городской площади. Это событие сильно встряхнуло город. 

Вообще говоря, Гданьск, с его непростой историей, город мультикультурный. Есть детский научный центр имени Яна Гевелия, есть музей Гюнтера Грасса, который родился в вольном городе Данциге, есть памятник Фаренгейту, много других музеев. Я как раз был в Гданьске, когда Гюнтер Грасс умер. Помню шествие мальчишек-барабанщиков от одного из костёлов к музею Гюнтера Грасса. Там постоянно испытываешь очень интересное ощущение того, как можно принимать несколько разных историй. Прусское прошлое и польскую действительность, памятники советским воинам и бастионы, построенные голландцами. Вестерплатте… Этот мультикультурный вектор поддерживал Павел Адамович, надеюсь, он сохранится.

К сожалению, закрылись границы с Калининградской областью в связи с разными обстоятельствами, в том числе и с пандемией, но я помню, что до этого очень много людей из Калининградской области приезжали в Гданьск на выходные, вели там бизнес, и так далее. На улицах звучала польская, немецкая, русская, английская речь, это такая музыка крупного европейского портового и туристического центра, очень бодрящая...

- А можно ли сравнить в плане мультикультурности Гданьск и Алма-Ату? 

- Да, конечно. Там польское и прусское, и немецкое, здесь Европа и Азия. Ситуация и там и там не простая сегодня, по понятным причинам. Экономика просела, политика обступает с разных сторон, а мультикультурность пока, к счастью, сохраняется.

- Вас не обижает, когда я говорю «Алма-Ата» вместо «Алматы»? Как вы сами говорите?

- Я уже привык говорить «Алматы». Был такой психологический момент неприятия всего нового в городе. Имеется, естественно, старый центр Алма-Ата – для алмаатинцев, и есть растущие новые районы – новостройки, стеклобетон, смог, развязки – это отторгалось организмом какое-то время. Но потом, наверное, накопилась критическая масса вот этого всего нового, настоящего («настоящего» в смысле в настоящем времени, в смысле не жить прошлым), и я уже как-то всё принял как есть – и старую Алма-Ату, и новый город. Выросший в стеклянного дядьку. И комфортно себя чувствую и там, и там. Конечно, это уже Алматы. Алма-Ата – это такой участочек Алматы, метафизический город внутри города...

- Можете сравнить уровни комфортности бытия в Казахстане и в Польше? Я даже не про уровень жизни, а вот именно про  комфортность бытия?

- Я могу, наверное, сказать только об ощущениях, потому что комфортность у меня одна и та же. Я – что тут, что там – сижу в кабинете и работаю за компьютером. Регулярно выхожу и покупаю продукты. Иногда прогуливаюсь. В Польше я уже не турист давно, в Алматы, можно сказать и в Алмате, все знакомо на ощупь.  Сейчас, благодаря глобализации, разницы практически нет, магазины одинаковые, не считая каких-то локальных деликатесов. Это, если кратко, по поводу бытовой стороны. В ощущениях разница есть, и значительная: в Казахстане испытываешь постоянное негативное информационное давление, такой неприятный апокалиптический фон. Медиа так устроились, что приходят к тебе через людей, близких друзей.

Постоянные тревожные новости, от которых невозможно отключиться.  

- С чем это связано? 

- Казахстан сейчас, на мой взгляд, проходит нелегкий период возвращения к реальности. До этого был период сказки, когда транслировалась стратегия вхождения в 50 самых развитых стран и так далее. Она где-то на заднем фоне ещё присутствует, однако совершенно ясно, что шаг за шагом мы возвращаемся к реальности. Это правильно, но больно. Больно, потому что мы очень высоко поднялись и почти уверились, что куда-то уже почти пришли. Падаем как минимум с пятидесятого этажа. Единственное, чем медиа могут кого-то утешить, так это тем, что мы падаем вместе со всеми. 

Есть ощущение падения и в Польше, конечно. От этого никуда не деться: идёшь по центру Гданьска и видишь, что на главной улице в старом городе, на Длугем Таргу заколочены многие кафе. Но это ситуация, связанная с пандемией – до пандемии было ощущение стабильности. 

В 80-е годы мы ходили на первомайские демонстрации. Я это ощущение хорошо помню, когда идёшь в праздничной толпе, играют марши, и ты чувствуешь, что шагаешь не просто по площади, а в то самое пресловутое светлое будущее. Но это сейчас оно пресловутое, тогда, как минимум, дети верили.  Вот в Польше у меня несколько раз случалось подобное дежавю. Там, правда, не Первое мая, другие праздники, или исторические шествия, или религиозные праздники – в общем, очень знакомое ощущение стабильности. Оно не твоё, оно чужое, но ты как-то к этому всё равно… Немножко, немножко можешь ухватить, когда идёшь рядом, – тебе воздушный шарик передадут...

- Вы упомянули про казахстанские проекты. Можно о них  подробнее?

- Ну, во-первых, это Открытая литературная школа общественного фонда «Мусагет», действующая с 2009-го года. Чуть ли не единственная в стране профильная школа обучения писательскому мастерству. В рамках ОЛША я веду семинар прозы. Есть еще Лаборатория литературного перевода, которую мы организовали вместе с Антоном Платоновым, он россиянин, живёт в Казахстане уже давно и переводит как с русского на английский, так и с английского на русский, и не только с английского. Есть у меня опыт участия в переводческом семинаре, приобретенный во время писательской резиденции Университета Айовы, IWP, там я понял, насколько это может интересно работать. Вернулся и предложил организовать нечто подобное здесь. Нашли по конкурсу участников – по большей части творческих людей, занимавшихся техническим переводом. И вот уже третий год работаем, выпустили сборник переводов американских современных авторов, работали с самими авторами, выходили с ними через скайп на связь, обсуждали какие-то сложные моменты. Накопили какой-то опыт и продолжаем работать с литературным переводом. К нам уже обращаются за такими услугами. И Лаборатория продолжает существовать уже по окончании проекта. Он был поддержан консульством США. Оно здесь работает довольно активно, надо сказать, поддерживает культурные проекты.  Например, литературный семинар для юных авторов при ОЛША. 

В последнее время усилия ОЛША связаны со взаимодействием языков, русского, казахского, английского. Года три назад у нас проходил литературный фестиваль, на который мы пригласили казахскоязычных и русскоязычных авторов. Эти литературные миры здесь сильно разделены, практически не соприкасаются. Мы решили, что это неправильно. И, оказалось, кроме языкового вопроса, кроме знаний языка, в общем, больших разногласий идеологических между этими двумя литературами нет. 

- Это, я полагаю, правильно и верно. Для Казахстана хорошая школа перевода с русского на казахский и с казахского на русский была и остаётся актуальной. Ничего, что я так изрекаю?..

- Нет, все верно. О необходимости такой школы говорят уже много лет, но… Кое-что делается, конечно, какие-то книги издаются, есть и государственные проекты. Что до меня, книги выходят на двух языках в Казахстане, и не только мои. Но всё-таки такой институции, которая бы этим занималась постоянно... Ее нет. ОЛША занимается тем, чем может заниматься государство, при хорошем раскладе.

- Меня, по прочтению вашей «Книги о вкусной и здоровой казахстанской литературе» всерьёз впечатлила ситуация, сложившаяся в казахской литературе – не казахстанской, а именно казахской. Я о том, что добрая половина классиков, первых лиц казахской литературы писали и пишут на русском языке. Такого, по-моему, нет нигде, если говорить о масштабах, когда половина национальной литературы создаётся на другом языке... 

- Ну, такие ситуации имеют место и в других постсоветских странах. Но вы правы – не в таких масштабах. На этот счёт существуют разные точки зрения, от умеренных до вполне радикальных, но исключить роль русского языка в продвижении литератур стран Центральной Азии на мировой рынок никак нельзя.  Более того – в данном конкретном случае национальные тренды сталкиваются с глобальными. Русский язык сегодня – это не только постсоветские страны, это ведь ещё и США, к примеру, Австралия, Европа, где пишут и говорят на русском языке...

- Израиль...

- Израиль ещё, естественно. В общем, русский язык становится, рассматривается уже в ключе мировых языков, таких как французский, английский, испанский, и ситуация сравнима с… где-то, может быть, сравнима с франкофонной ситуацией. В какой-то момент отношение к французскому языку как колониальному в Африке поменялось. Поменялось благодаря первому президенту Сенегала Леопольду Седару Сенгору – он был одновременно поэтом, дипломатом, политиком, одним из крупных интеллектуалов своего времени. Он сказал, что «французская политика ассимиляции провалилась, а мы при этом ассимилировали французский язык». Сегодня мы видим, что страны бывшей французской Африки активно и плодотворно используют французский язык, и они не французы. 

- Тонкая параллель, да...

- Понимаю, что сложно рассматривать ситуацию постсоветского пространства как некую постколониальную, хотя в Казахстане это сейчас раскручивается – но об этом, если говорить, надо говорить отдельно и долго. 

- Давайте тогда подробнее о глобальных трендах. А именно о вашем журнале «Лиterraтура», который, на мой взгляд, издаётся вполне в духе нашей новой цифровой реальности. Журнал без границ, без офиса, без буфета... 

- Да, к сожалению, без буфета.  Журнал существует с 2014-го года. Уже есть определённая узнаваемость, работы нам присылают как постоянные авторы, так и новые – в общем, обычный, мне кажется, редакторский портфель, формируемый и самотёком, и костяком авторов. Мы развиваемся, новые разделы появляются. Буквально недавно появился раздел переводов и раздел актуального, где статьи выходят чаще, чем дважды в месяц, сам журнал выходит дважды в месяц. Границ у нас действительно нет - ни территориальных, ни национальных. Одна граница – языковая: журнал выпускает литературу на русском языке. Совсем недавно поменялась и строка в «Википедии» о нас: там было указано, что журнал посвящён русской литературе, теперь написано, что журнал посвящён литературе на русском языке, потому что тексты приходят со всего мира.

С главным редактором – поэтом Натальей Поляковой – мы познакомились на семинаре журнала «Новый мир» в Липках в 2008-м году. Там же и с нынешним редактором отдела поэзии, Евгением Никитиным познакомился, он ныне живёт и работает в Израиле. Иван Полторацкий, другой редактор отдела поэзии, перебрался из Алматы в Новосибирск. Такая, в общем, глобальная ситуация. Работа выстроена так, что мы можем себе позволить дистанционно существовать и выпускать номера из разных точек, из разных стран.

- А вместе вы собирались когда-нибудь?

- Так, чтобы всей редакцией – нет.

- Замечательно. Почему-то мне это нравится. Это действительно глобальный тренд. И последний вопрос, Юра. Когда мы прочитаем новую прозу Юрия Серебрянского?

- Только что вышел в апрельском номере журнала «Дружба народов» мой рассказ из нового сборника, называется «Часовой мастер». Читайте на здоровье!

Фото Романа ЕГОРОВА, газета «Время», Алматы.