Хан-Тенгри

Историко-культурный и общественно-политический журнал

Проблемы и перспективы евразийской интеграции

Тюркское слово. Махмуд Хуссейн аль-Кашгари в переводах В. Шаповалова

Дата:

Журнал «Хан-Тенгри» предлагает своим читателям несравненные образцы древней тюркской поэзии в переводах замечательного русского поэта Вячеслава Шаповалова.


шаповалов-фото.jpg

Вячеслав Иванович Шаповалов — поэт, переводчик тюркской и европейской поэзии. Родился в 1947 году во Фрунзе (ныне Бишкек, Киргизия). Окончил Киргизский госуниверситет, где позднее был аспирантом, профессором, директором ряда центров и институтов, проректором по научной деятельности. Доктор филологических наук, профессор, вице-президент Центрально-азиатского ПЕН-центра. Автор 12 поэтических книг, почти все выходили в Киргизии. В 2014 году в Москве вышла книга стихотворений «Евроазис». Народный поэт Киргизии, лауреат Государственной премии КР, Русской премии, Премии им. Фазиля Искандера и др.  Живёт в Киргизии. 

 

 

От переводчика

 

Передел культурного наследия губителен для общего духовного богатства. Сегодня на среднеазиатской культурно-политической сцене легендарные имена давних наших земляков подобны драгоценностям на аукционе: не столь уж давно шёл свирепый делёж – какому народу и нации принадлежит то или иное имя. Услышь об этом безродный чернокостный воин из Маверранахра, позже эмир-гурган – великий Железный Хромец Тимур, или узнай об этом аристократ из династии Караханидов Юсуф Баласагунский (одно из имен которого столетиями отождествилось с его «госсекретарской» должностью – Улуг Хас Хаджиб), уроженец древнего города Баласагун на киргизской земле, они бы горько улыбнулись. Ибо знали: человек принадлежит земле, где он родился, но после родины – всему человечеству и Всевышнему.

Суетность не возвысила бы потомков в глазах предков.

 

…Легко представить, как неторопливый караван покинул пыльный городок Барсхан, прижатый горами к южному краю солёного Иссык-Куля. Дорога предстояла дальняя, она только начала разматываться бесконечным клубком времени. Мимо путников неспешно плыли белые хребты вечных гор, затем открылись степи и пески, где бродили кочевые племена, встречались редкие зелёные оазисы; окружённые глинобитными стенами, мерещились древние и славные азийские столицы. Путник дремал, покачиваясь в седле, но и в самых смелых, самых дерзких своих грёзах о будущем вряд ли мог он предположить, что его имя и мысли будут произносить с волнением спустя века. 

Юношу звали Махмуд Хусcейн, а время и люди добавили к этому имени другое – «аль Кашгари-Барсхани», или «Кашгарец, родившийся в селении Барскан».

 

Дело человеческое, творение его рук и разума, не должно и не может быть забыто. Оно постоянно участвует во всём, что совершается. Оживляя его своей памятью, соприкасаясь с ним, мы движем свою культуру, совершенствуем себя, обогащаем мир, «продеваем, — как говорил, опять же, один из восточных мудрецов, — нить прошлого в игольное ушко будущего». Об этом я подумал, когда читал стихи, собранные почти тысячу лет назад, написанные безвестными поэтами и собранные в единую поэтическую систему в знаменитой книге Древнего Востока – «Диван лугат ат-тюрк» («Собрание тюркских наречий»). Книга (как неоднократно отмечали её комментаторы, и в первую очередь крупнейший российский тюрколог нашего времени академик И.В. Стеблева) содержит религиозные, мифологические, лингвистические, политические, историко-этнографические представления тюркских народов Х-XI веков, в ней объясняется язык тюрков, география их расселения, обычаи, религиозные представления. Это уникальный труд, и создан он задолго до появления полчищ Чингисхана, ратников Тимура, мир не знал ещё строк Хафиза и Навои… Всё это пришло века спустя – и во многом по путям, намеченным в «Собрании тюркских наречий».

По мнению исследователей, Махмуд-Кашгарец также принадлежал к правящей династии Караханидов, первых властителей в Азии – тюрков, сменивших иранскую династию Саманидов. Творчество его приходится на тот период, когда тюркская культура, преодолевая становящееся тормозом влияние культуры арабо-персидской, только начиналась в своём становлении. Поэтому значение труда Махмуда аль-Кашгари трудно переоценить. «Диван лугат ат-тюрк» создавался много лет – подобно тому, как набирался знаний и мудрости его автор. Живя вначале при дворе Караханидов, Махмуд вскоре был вынужден бежать, подвергся политическим преследованиям, и с этого момента его жизнь становится нацеленной на создание «Словаря». Десять лет он скитался по областям, населенным тюркскими племенами, он познал «посох дервиша» и бескрайние расстояния, увидел многочисленные племена и народы, почувствовал движение времени. Он погрузился в стихию народного искусства, а страдания в скитаниях обострили его ум, отточили мысль и слово.

«Диван лугат ат-турк» был завершён в Багдаде.

Переводить Махмуда я попробовал в 1972-73 годах в Пржевальске (так назывался казачий пост, нынешний Каракол), когда, совсем ещё юный, начертал перед своим внутренним взором некую программу будущего. В ней присутствовали, в частности, перевод киргизской поэзии и филологические исследования в области киргизоведения. Не последнюю роль в обращении к наследию Махмуда Кашгарского сыграло знакомство, переросшее в долгую дружбу, с Ией Васильевной Стеблевой, и её книга «Развитие тюркских поэтических форм в ХI веке».

Это было время, когда мы, молодые филологи, присланные в отдаленный пединститут из разных мест Союза – русские, украинцы, евреи – создали в Пржевальске маленькую группу энтузиастов киргизской культуры. Стали учить язык. По только что вышедшему (и вскоре ошельмованному) фундаментальному труду С. Абрамзона «Киргизы, их этногенетические и культурные связи» начали осваивать этнокультурный материал, изучать обычаи народа, заинтересовались его историей.

Не обошлось без забавного: кое-кто из нас, помоложе (в том числе и автор этих заметок), побрили себе головы, стали носить «ак-калпаки», по утрам ездили на ипподром и нещадно упражнялись в верховой езде. Как я понял много позже, это было совсем не в духе времени: поэтому одновременно мы почувствовали некий легкий интерес к себе со стороны хороших ребят, наших заочников и приятелей – офицеров местного КГБ. Наверное, если бы это произошло тридцатью годами раньше, мы могли бы получить, как когда-то великий русский киргизовед-лексикограф академик К.К. Юдахин, ярлык «киргизские буржуазные националисты», и чем бы это увлечение кончилось – неизвестно. Но время было другое, настороженность властей как-то схлынула сама собой; ослаб и наш интерес, натолкнувшись на всеобщее равнодушное недоумение. И только тогдашний министр образования спросил меня как инициатора идеи: «Ты зачем киргизский учишь – все равно скоро будем все говорить на языке великого Ленина». Мой ответ показался начальству непочтительным, и я чудом не потерял работу…

На русском языке собранное Махмудом аль-Кашгари в тюркских языках его эпохи звучит, насколько известно, впервые. Работа над переводом потребовала некоей культурологической идентификации, да и, кроме того, рядышком впоследствии легли обе мои диссертации. Всё это вместе помогло многое понять – и, в частности, воспринять отрывки из «Слова» как явление художественной культуры своей неповторимой эпохи. Например: в переводах рифма иногда имитирует сложные редифные узоры классического восточного стиха, а иногда она (а это уже тюркское, а отнюдь не персидское!) лапидарно проста. Или же чередуются тоника и строгие размеры – это реакция на только устанавливающиеся в ХI веке прихотливые (и сегодня для европейского, да и по большей части тюркского слуха практически не доступные) музыкальные узоры неповторимого квантитативного аруза – ведь в «Диван лугат ат-турк» только складывается тюркская поэтика. Это осознанно имитируется в переводе доступными средствами русского стиха – параллелизмом и сменой мер повтора…

 

«Раскрытая книга подобна источнику в пустыне». Казалось – в медленном звучании далёкого голоса оживает древняя песнь. Такая древняя, что все законы земли соединены в ней, века – короче минут, а мгновения, дорогие человеческому сердцу, длятся, не кончаясь… Человек поёт о земле, и голос его – то рассказ путника, уставшего от бесконечных странствий, то клич воина, чья жизнь не знала затишья среди битв, то речь мудреца, познавшего всё доступное человеку, то песня весёлого юноши, то слово любящего отца, то нежный шёпот влюблённого…

 

Для переводчика и исследователя попытка реконструировать мир культурных наслоений арабо-персидского и кочевого пракиргизского мироощущений отнюдь не прошла даром: это предопределило выбор пути, осталось в переведённых многих произведениях киргизской поэзии, в книгах, статьях, исследованиях, да и во всей жизни, которую, как известно, пытаться поменять всегда бессмысленно, ибо невозможно.   

Всемерно хотелось бы утвердить одну мысль: голос нашего земляка доносится к нам через тысячелетие не случайно – собранные из разных источников и языков, соединённые, включённые в единый Текст разнородные и ранее разрозненные поэтические явления составили в «Слове» целостное и неповторимое художественное единство, несущее на себе печать личности великого «данакера» (кирг.: собирателя, воссоединителя) духовных ценностей своей эпохи, путешественника, мудреца и поэта Махмуда Хуссейна аль Кашгари (Барскани).

 

 

       Махмуд Хуссейн аль-Кашгари (Барсхани)

 

 «ДИВАН ЛУГАТ АТ-ТУРК – СОБРАНИЕ ТЮРКСКИХ НАРЕЧИЙ»

 

Из стихотворных фрагментов

В переводах Вячеслава Шаповалова

 

I.

Битва с тангутами

 

Властитель Катуна с тангутским беком

Сошлись – и, красным подобна рекам,

Струится кровь по щекам и векам,

Как  жаркое пламя, дымясь.

 

Друг с другом сшибаясь с силой упругой,

Спорят блеском копьё с кольчугой,

И в ножны входит меч с натугой,

Ибо кровь на нём запеклась.

 

А дальше – ряды сошлись с рядами,

Иные расстались легко с головами –

Но меч тяжело расстаётся с ножнами,

Ибо кровь на нём запеклась!

 

Тангут в свирепости беспредельной

Катунцу нанёс удар смертельный –

И тот, под родичей плач бесцельный,

Склонился, бледнея, к седлу,

 

Но – прянул, ускользая от взгляда,

Возник внезапно, как джинн из ада,

И – воля Тенгри ему награда! –

Опрокинул врага во мглу!…

 

В тот день тангутов мы растоптали,

Их дев бесчестили, их жён ласкали,

Рабов и коней себе отыскали –

Каждый добыче рад.

 

Раны бека тангутов лишили воли,

Его люди скорчились, как от боли,

Словно смерть сама в скорбной юдоли

Влила в уста ему яд,

 

Словно в раны его вонзила секиру.

Моим воинам – битва подобна пиру,

Свою силу мы показали миру,

Ломая вражьи хребты.

 

Помню, крикнул с холма, людей собирая,

Зазвенела моя тетива боевая –

Мы ринулись в бой, на скаку стреляя,

И попрятался враг в кусты!

 

Издалека они к нам собирались,

Кичливо силою похвалялись  –

Теперь в испуге обратно помчались,

Ища свой далёкий дом.

 

Вслед мой конь летел, под камчой изнывая,

Я врага настиг, на бой призывая.

С чёрной тучей – внезапная, грозовая

Ночь пришла с ледяным дождем.

 

Я проснулся в полночь. На звёзд осколки

Чёрные и красные выли волки.

Лук и стрелы завидев на конской холке,

Звери бросились за холмы.

 

Вновь летел я за ними, за всеми скопом,

По незримым ночным, бесконечным тропам,

Аргамак мой, храпя, скакал галопом,

Волк навстречу мне прыгнул из тьмы.

 

Мой охотничий пёс его сшиб, сцепился,

Горло рвал ему, шерстью его давился,

Добирался до жилы его, торопился,

В ярости загрыз вожака.

 

Злобной ночью измучен, стою на склоне,

Считаю звёзды в небесном лоне,

В небесах Плеяды летят, как кони,

Но заря ещё далека. 

 

Ночь, уходя, мне смотрит в спину.

Рассвело. Я взошёл на вершину,

Вижу – чёрная мгла застилает долину,

Вражьих войск испуганная река.

 

Пожелай я битвы с тангутским ханом,

Он бы пал давно уже бездыханным,

С головой, отрубленной ятаганом.

Но взмолился он: пощади!..

 

Попросил принять за своё спасенье

Всё своё имущество, все владенья.

Пусть богатства станут ничтожной тенью –

Пораженья грусть впереди…

 

Я подъехал. Все, склонившись, молчали.

Бек сидел потупленный – и в печали

Его воины предо мною пали,

Униженьем удручены.

 

Я был милостив – дал ему свободу,

Выкуп велел доставить к восходу.

Что теперь своему он скажет народу

Под грузом такой вины?..

 

 

X

Повинен передо мной – мои оскорбленья сноси:

Прячься от стрел моих и снисхожденья проси,

Ибо ты прежде гнушался молить о пощаде:

Кровью своею, мой враг, землю мою ороси!..        

 

 

XI

Благородную руку мою укололо зелёной стрелой:

Над бегущим потоком камыш взметнулся зелёной стеной…

 

 

XII

Щедростью одари! –

Пусть щедрым зовут меня,

Пусть в брани звенит броня –

Дай для битвы коня!..

 

 

XIII

На смерть Афрасиаба

 

Неужто воин великий скончался,

А полный скверны мир остался,

Чтоб местью рока измерялся

Путь, о котором душа болит?

 

Неужто время зло затаило,

Петлею безвинного задушило,

С пути его, беззащитного, сбило:

Судьбы и мести не избежит!

 

Отмерен путь людской к могиле,

Что толку в нашей ничтожной силе,

Мир этот памяти о нас лишили –

Не вспомнят о тех, кто забыт!

 

Судьба никому ничего не прощает,

Всех без разбора в прах стирает:

Если мир в нас стрелу пускает –

Рушась, гора дрожит.

 

Когда судьба из лука стреляет,

Гора ей грудь свою подставляет:

Не спрятаться, коль стрелу направляет

Владычица побед и обид…

 

Беки коней своих загнали,

Лица, шафрановые от печали,

Подняли горько к небесной дали,

Где Предвечный всё о нас зрит.

 

Мужи от горя завывают,

Одежды на себе разрывают,

Как в песне, их голоса взывают,

Взлетая от каменных плит.

 

Сердце моё эти дни разбили,

Душу горем разбередили:

Время, о коем мы не забыли,

Занозой в сердце саднит.

 

Время становится злей и хуже:

Души чернее, чем мир снаружи,

Больно сердцу от чёрной стужи –

Об ушедшем оно скорбит.

 

Мудрые – в горе и униженье:

Души напрасное сожаленье –

Добро, ничтожный трофей в сраженье,

Прах, что в прахе сокрыт.

 

Добро становится всё слабее,

Плачет душа – и мир вместе с нею,

Больно сердцу от суховея –

Об утрате оно скорбит.

 

 

XX

Изменчива луна её лица,

И странен странствующий взор,

В нём тонут алчные сердца

Глупца, героя, мудреца.

 

Как ты прийти решилась, – я спросил, –

В наш мир, затерянный во мгле,

В мир, что к добру давно остыл! –

Где обрела ты столько сил?

 

Сердца, взывающие о любви, –

Ответила, – в пути хранят,

И размягчается гранит

Земных мучений и преград!..

 

 

XXIII

Ты, чья родинка – крупинка чёрной соли,

Чьи глаза хранят надежду ль, колдовство ли, –

Подари всего одно словечко мне –

И узнаешь правду о любви и боли…

 

 

XXIV

Шальная стрела в полёте

Берёт меня в полон,

Я полон целью далёкой –

В твоем зрачке растворён.

 

Лицо твоё – ожерелье

Песен и тишины,

Горящий можжевельник

На щеке у луны…

 

 

ХXVIII

Обманула тебя эта дева, стройна, словно ива.

Можжевельник кудрей её – сказочнее водопада!..

Тебя дьявол увлёк обещаньем запретного дива,

Ты поверил, безумец, – и станешь заложником ада.

 

 

ХXIX

Мелодии уже звучат,

Слова в них с музыкою в лад,

Кувшины выстроились в ряд –

Приди в мой сад!..

 

От счастья кружится земля,

В кувшинах с горлом журавля

Вино поёт, нас веселя.

Приди в мой сад!..

 

Судьбу мне взглядом напророчь,

Чтобы печаль бежала прочь,

Чтобы нас двоих манила ночь

В огне услад!..

 

Пусть, голосисты, как скворцы,

Гордясь вниманием, юнцы

Во все концы, презрев дворцы,

Верхом летят!..

 

Пусть, как за грозною грозой,

Вслед за распластанной борзой

Взлетает всадник над лозой –

Блеснет лишь взгляд! –

 

Пусть сокол режет небеса,

Пусть молча прячется лиса,

Пусть дни счастливые летят:

Приди в мой сад!..

 

 

ХXXV

Спор Зимы с Летом

(отрывок)

 

Сразились Лето с Зимой, глаза налиты враждой, –

Сошлись для схватки лихой, оба победы хотят.

 

Схватились Лето с Зимой –  так лук натянут тугой,

Грозящий острой стрелой: стрелы, как беды, летят.

 

И шепчет Лету Зима: «Я злость и силу взяла –

И все людские дела сильны, как конь без седла!

 

Мои слепые снега растят большие хлеба

И утомляют врага – моя прекрасна судьба!

 

Мух, змей приносит с собой твой одуряющий зной:

Во всякой твари земной твоя ужасна судьба

 

«Не лги! – ей Лето в ответ: – Лишь ледяной твой рассвет

Мир озарит – и дня нет, и только холод и ад!

 

Тёплые дни далеки, измучились бедняки,

Огонь не греет руки – снежные бури гремят!

 

Их голос грозный могуч, ужасен лик черных туч,

И солнца слабенький луч они упрятать хотят!.

 

 

XXIX

О, ты, что прячешь с постоянством вора

Свою любовь, – ответь, не пряча глаз:

Когда придёт разлуки чёрный час,

Что горше обворованного взора?..

 

 

XXXVIII

Течёт просторная Итиль-река.

Над нею – времени летит река.

Рыбак двух рек – всего лишь раб двух рук.

Он только воду замутил, река!

 

 

XXXIX

Наш  мир рождён из перечня пустот.

Вращается тяжёлый небосвод –

И звёздная горит на нём скрижаль.

Окутан ночью день.

 

Когда тревожит душу странный зов

Из древнего созвездия Весов,

Глаза свои ты опусти к земле.

День ночью окружён.

 

Красный скакун промчался по земле,

Красный огонь он высек на земле! –

Сухая, рыжая – горит трава.

Охвачен ночью день.

 

 

XL

Вонзились в ущелье потоки светлой бурливой воды!

Там заросли можжевельника коню достают до узды,

Там трав, разбуженных солнцем, стоит ликующий чад,

Охрипшие от свободы – там дикие птицы кричат…

 

 

LIV

Летом – жди зиму: как дней беспечальное племя,

Тает незримо в душе беспощадное время.

 

 

             Источник: журнал Prosōdiaномер 10, 2019