Хан-Тенгри

Историко-культурный и общественно-политический журнал

Проблемы и перспективы евразийской интеграции

Травелог за пределы слова

Дата:

Журнал «Хан-Тенгри» - о романе Сергея Соловьёва «Улыбка Шакти».


Сергей Соловьёв выступал в нашем журнале дважды – с подборкой стихов и большим интервью, взятым по выходу его очередного фильма об Индии (Мистерии богини Амман. Предисловие к фильму Сергея Соловьёва (ia-centr.ru)) – но для некоторых авторов нет предела и нет лимита, они всегда желанные гости на площадке «Хан-Тенгри». Для значительной части аудитории нашего журнала Сергей Соловьёв – культовый писатель, поэт, режиссёр; новый его роман подтверждает и упрочняет этот уникальный, хотя до известной степени расплывчатый статус.

Роман был номинирован на «главную» отечественную литературную премию «Большая книга», но в шорт-лист не вошёл (с культовыми писателями такое случается регулярно). Рискну предположить, что многие наши академики словесности просто не смогли продраться сквозь джунгли текста. Это не в упрёк им и не в упрёк роману, потому что роман действительно ни о чём. Он – о том, что за словом. О невыразимом. От читателя требуется усилие и согласие – прежде согласие, затем усилие – дабы войти в состояние, адекватное посланию Соловьёва. Дабы запел позвоночник и зажегся внутренний свет, излучаемый улыбкой Шакти. Это большая работа над собой. Нельзя её требовать от всех читателей, даже от академиков словесности, способных поглощать тексты со скоростью шредера. Здесь текст – только ключик, только возможность; коли нет настроя, нет духа забредать в эти джунгли – лучше не ходить.

Тем же, кто вошёл, открывается сказочный мир – мир сельской, не туристической Индии: деревни и джунгли, тысячелетние храмы, слоны и тигры, олени с крокодилами, загадочные мистерии, ритуалы, реальные короли и реальные полицейские, распевающие гимны Ригведы; полуголые дети, индийская кухня с её приправами-ароматами, рыбные рынки на побережье, пыльные деревенские улочки, оглашаемые пением муэдзинов – роскошный, солнечный, добросердечный, бескрайний, доподлинный мир. Да, это травелог по Индии. Настолько красочный и подробный, что можно даже не ездить.

В один из дней, возвращаясь с сафари, я тормознул на пустынной дороге рикшу и ехал с ветерком полями-лесами, за рулем парнишка, легкий такой, пританцовывающий на сиденье, вдруг оборачивается и — не говорит, а вспевает всем своим телом: жизнь прекрасна, да, друг?! Еще как, отвечаю, еще как! А живет он в деревушке Маги, где два кола, два двора. А потом, в той же деревушке, идет мне навстречу человек — бос, сед, белая тряпка на бедрах, а на голове вязанка зеленых ветвей, и так улыбнулся мне, что я покачнулся. И подумал: на чем же всё держится в мире? На этой улыбке. Нет, еще вот на чем: сегодня два слона стояли под деревом и, подняв хоботы, сплетали их в иероглифы, и улыбались распахнутыми ртами, и сыпалась листва с дерева, и тмилась пыль в косом солнечном луче. 

А ещё это роман о любви. О любви к женщине, которая путешествует с автором, ходит с ним в джунгли на встречи с тиграми и слонами, при этом, естественно, дико устаёт от напряжения и регулярно то ускользает, то появляется вновь (мощный финал обходится без неё). Невероятная по распахнутости переписка с женщиной, которая была прежде (нить в будущее). О дочери, которой не стало (самая живая женщина в романе). О любви, разлитой во всём сущем – об улыбке Шакти. И о том, что за гранью любви. Пересказать это невозможно, да и не надо.

А потом наблюдали за слоном с одним бивнем. Тем самым, которого видели месяцем раньше в Карнатаке, на тех сафари, куда ездили из Диканьки. Вот, оказывается, сколько этот бедолага прошел. Чтобы исподволь поглядывать, как из зарослей выходит слониха со слоненком. Второй свой бивень он потерял в битве с соперником. Шансов теперь у него на любовь и семью почти нет. Возможно, в прошлом у него с этой слонихой были какие-то отношения. Он тихо подошел сзади, намотал ее хвостик на хобот и легонько потянул к себе. С минуту она покачивала головой, обернулась и дала понять, что шутка исчерпана. Ну, он и не настаивал: хоть так.

Всё это написано языком, которому тесно не то, что в клетке грамматики – в рамках обыденности слов, утвердившихся понятий, трафаретах чувств. Мышление лесных людей отлично от городского, зверь чувствует резче, птица видит подробнее, лес сам с собою играет в шахматы прыгающими лягушками, а всё, что было-есть-будет, давно записано на санскрите, на тех книгах стоят храмы в джунглях – поди, продерись. Самая точная метафора романа – баньян, дерево без ствола, дерево-роща, весь в дредах ветвей-косичек. Люди в глубинке, по большей части, английским не владеют – по-тамильски и на хинди, как я понимаю, сам автор тоже  не слишком чтоб очень – и большая часть диалогов с местными проговаривается жестами, мимикой, танцем, потоками эмпатии... Да и сам роман – он, по сути, не через буквы-слова прочитывается – через эмпатию. «И речь понимает, что она здесь не на своем поле, но смириться не может, и теребит, теребит, и угла не найдет...» Речь прорывается в невыразимое, переливаясь из прозы в поэзию:

Друг другу — край, лежим, прижавшись, выдыхая близость. И кажется, еще я слышу смех ее стихающий, чуть влажный, в солнечной росе, смех полевых соцветий с темными глазами. И ночь стоит с топориком во лбу, и дни идут вокруг нее, танцуя. Лежим как световая щель меж ставень /.../ мутясь как свет, и лебедь в нас плывет. 

Отдельно про лес, играющий сам с собой в шахматы прыгающими лягушками. Этой метаметафоре, как уверяет автор, почти две тысячи лет. От неё протягивается достоверная паутинка к главе-отступлению о гениальном поэте Алексее Парщикове, пространство которого органично стыкуется с запредельными смыслами Индии.

Тут ещё такая интрига, которая может зацепить любого читателя. Я имею в виду синкретику Востока, явленную нам, по счастью, в синкретике личности автора – реставратора, путешественника, поэта, писателя, режиссёра, оператора, авантюриста в самом хорошем, самом вкусном смысле этого слова. У Соловьёва глаз как у орла и нюх как у тигра, то есть хорошая такая деловая хватка, позволяющая ему проникать в наглухо закрытые даже для местных племён заповедники, общаться на дружеской ноге с королями, водителями, егерями, верховными гуру джайнизма, австрийскими аристократками и поварихами. История про то, как доподлинный махараджа возместил автору украденную на территории его королевства фотокамеру, дорогого стоит. Потому что этими двумя камерами – возмещённой и украденной, но возвращенной – засняты практически все путешествия, описанные в романе. Их можно найти в  Youtube. Можно найти фильмы, где автор читает главы из романа – это абсолютно гипнотическое зрелище, где зрительный ряд не иллюстрирует словесный, а дополняет, поправляет автора или вообще талдычит о чём-то своём, как бывает в душевном застолье. И то, что невозможно высказать словом, одним только словом, зачастую проглядывает, когда на помощь мастеру слова приходят зоркий оператор и грамотный режиссёр – един в трёх лицах.

Эта работа, насколько я понимаю, продолжается до сих пор. В результате получается нечто большее, чем роман, и нечто большее, чем кинофильм. Нечто большее, чем просто «большая книга». Нечто новое.

Напоследок – премией для терпеливых читателей – один абзац из романа.

А потом мы переехали в край, длиной в несколько лет и одну фразу, попробуй ее сказать, а в конце обернись. В том краю, куда ни на чем не добраться, кроме едва существующего автобуса, идущего в ночь по лесному серпантину на дикой скорости, а за рулем — недвижный индус с перевязанной головой и руками, вцепившимися в руль, отдельный от этого автобуса — просто летящие в космосе руки и руль, а в салоне странные люди, перекатывающиеся вдоль и поперек с лесными топориками и древесными темными лицами, и кондуктор, бьющийся лбом о стекло, смеясь и заговариваясь своими прошлыми жизнями; в том краю, который называется Калитмара — имя той деревушки, где опустеет автобус и останется ночевать в лесу, в заповеднике Пенч, где бродят вселенские гауры, эти многотонные пуруши мира в белых носочках, гауры, один из которых растоптал отца Рамдаса, когда тот был ребенком, того самого Рамдаса, в хижине которого мы поселились, а в соседней хижине в ту же ночь сойдутся два колдуна: один — уже зарубленный, другой сидит над ним, говоря: «я не мог поступить иначе, ты навел на меня порчу, ты встревожил меня»; в том краю, где вдоль пустынной реки, как руины крепостных стен с проломленными зубцами, лежат исполинские крокодилы, которых зовут здесь «макар», и, ухмыляясь, глядят ввысь; где на пути к реке, в заболоченном безлюдье стоит невесть с какого неба свалившийся лебедь с педалями и сиденьем, на котором, как в страшных сказках, нужно переплыть на ту сторону жизни; в том краю, где живет маленький верткий старик, которого, когда ему было сто с лишним лет, загнал на дерево тигр и изрядно потрепал снизу, старик смеется, показывая шрамы, и, сидя на скамье, болтает ногами, не достающими до земли; в той деревушке в одну улицу, уходящую в джунгли, где хмурые крестьяне не говорят ни на одном из человечьих языков, где я однажды утром спускался к реке и, проходя мимо крайней хижины, увидел в дверном проеме двухлетнего мальчика, очень внимательно посмотревшего мне в глаза, и потом, уже в спину, спокойно, на ясном русском языке сказавшего: «Куда ты?» — я замер… и не обернулся.

 

Сергей Соловьев. Улыбка Шакти. Москва, Новое литературное обозрение, 2022.

Послушать-посмотреть главы из романа «Улыбка Шакти» можно здесь:

Улыбка Шакти. Главы романа - YouTube