Неизвестный известный Марк Вайль

Журнал «Хан-Тенгри» и Чингиз Гусейнов - о создателе ташкентского театра «Ильхом».

В издательском доме «Beit Nelly Media» вышла книга воспоминаний о выдающемся режиссере, создателе ташкентского театра «Ильхом» – одного из лучших, если не лучшего театра Центральной Азии – Марке Яковлевиче Вайле. В книге «Неизвестный известный Марк Вайль», составленной бывшим актёром театра Марком Сорским, собраны воспоминания коллег, соратников и единомышленников режиссера. Мы публикуем воспоминания одного из них – писателя, литературоведа, переводчика, доктора филологических наук, заслуженного деятеля искусств Азербайджанской ССР, профессора филологического факультета МГУ Чингиза Гусейнова.

Чингиз Гусейнов

 

МАРК ВАЙЛЬ: «ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ, ПРЕМЬЕРА СОСТОИТСЯ!» 

В своём движении по миру мой восточный, так сказать, роман «Магомед, Мамед, Мамиш», погуляв по Западу, дошёл и до Востока: в первые дни 1979-го — нежданный звонок, который на многие десятилетия одарит другом: молодой режиссёр Марк Вайль задумал поставить роман в Ташкенте — учреждённом им экспериментальном театре «Ильхом» (это вдохновение, ниспосланное Богом). Голос сразу понравился — чуть басовитый, уверенный, энергичный, живой и убеждающий; мягкая твёрдость, определил для себя. А через десять дней Марк приехал в Москву и сразу же утром явился к нам домой со сценарием. Первое впечатление, когда мельком глянул на текст и перелистал его (два актёра, играющие двух Мамишей, один — всегда возле другого, реальный и виртуальный), что всё выстроено и понято. Читая сценарий, я постоянно ловил себя на мысли, что Марк знает мой текст даже лучше, пожалуй, чем я. Сравнивал ташкентские условия, в которых находится его театр, с бакинскими, наивно полагая, что где-то они лучше, и я заметил ему, что именно в Баку и отказались печатать роман. 

Каждый человек по-своему интересен, но театральный режиссёр был непознанным для меня миром, а личность его — мягкого и жёсткого одновременно, всё и вся понимающего и вместе с тем от всех слегка отъединённого, всегда меня притягивала. Как и то, что он был и основателен во всём и — вечно спешил, точно знал: не так уж много отпущено ему годов. 

Трудно сказать, удалось бы ему быть тем, кем стал, не будь в его жизни крепкой опоры, а это — преданные и любящие его женщины: жена, дочери и — сестры, которые были старше; и одна из них, Эмилия, называла брата «мой молоденький мальчик». На самом деле он и в школе был не по годам взрослым и всё умел понимать без слов. 

Из писем Марка: «Кажется, всё благополучно, а на душе тревожно. Естественный процесс, который определяет развитие нашего коллектива, порой кажется явлением потусторонним. Взаимоотношения с государственным органом — Министерством культуры — по-прежнему холодные, мы уже испытали на себе нервную реакцию… Предписание пожарников, по которому следует немедленное закрытие Студии. Как выразился один из них в форме полковника: «Мы не дадим гореть здесь творческой молодёжи». Увы, под этим символическим девизом, кажется, подписались многие. Самое ужасное, что предубеждение этих людей не имеет ничего общего с аспектами творчества. Надеюсь, что время что-то разрешит. Надо работать, желательно бескомпромиссно. Я верю в наш путь». 

Меня не переставала удивлять его святая наивность, которую, разумеется, можно сохранить в столице, если, конечно, и при хороших связях; но среди националов, в республике, где — мне ли о том не знать? — всё так перемешано и запутано, что и концов не найти, подобная его позиция вызывала восхищение, но и страх за него. «И чего бы, — вопрошает, будто речь об элементарных, естественных вещах, — не дать в искусстве молодёжи делать, что заблагорассудится? Вот где выявилось бы, что ничего и не «благорассудится». Экспериментировать-то по-настоящему разучились или отвыкли. Казалось бы, смешно — на двухмиллионный город одна Экспериментальная театральная студия и, как выясняется, подобного типа чуть ли не единственная в Союзе. В зале [подвале, где развернуться негде] 120 зрителей, а сколько регламента, политики во взаимоотношении с начальством, репертуарных оговорок». 

По экспериментальным поискам Марку были тогда близки поляки, с ними чувствовал родство, даже имя Марек, как часто называли его дома, распространено именно в Польше. Везде искал единомышленников, открыто, пристрастно, не уставая удивляться совпадению идей, которые могут рождаться одновременно в разных концах света, а выходит — связаны одной судьбой. И со свойственной ему затаённой горячностью сообщал о встрече с коллегами из Польши, радовался абсолютному совпадению взглядов. И сообщал не без горечи: «Однако, свои идеи они уже пробуют, а я пока ещё на словах доказываю, что имею на это право… Сколько слов, сколько сил уходит вхолостую, на преодоление преград. Работать, конечно, будем. Так ведь других вариантов нет». 

Ташкентская аура, сродни бакинской, заставляла его работать на стыке культур, языков. Вдруг позвонил из Ташкента и попросил дать для афиши-программы родословное древо (как сделано в американском переводе «Мамиша»), а также две-три фразы по-азербайджански, хотят в сцене с русской женой сыграть двуязычный текст: по-русски говорят одно, а меж собой в той же тональности любви, но на азербайджанском — как от неё избавиться!.. Художническая хитрость: подобную драму на узбекском материале вряд ли б разрешили, а на азербайджанском — пожалуйста! Коллизия формально чужая, а по существу — своя. К слову сказать, с тем же изначальным посылом центр, о чём уже было, охотно печатал остросоциальные произведения националов с критикой верхних тамошних эшелонов, мол, это — изъяны не русского центра, а окраин, где творятся эти безобразия. 

Вскоре «срочная телеграмма» из Ташкента: приглашают принять участие в премьере моего спектакля. Какие уж тут сомнения? Никак не мог отделаться от ощущения, что не знаю, с кем общаюсь: с актёрами труппы или с героями, вновь ожившими и уже вроде бы не моими, — актёры представлялись их именами, и два Мамиша — реальный и виртуальный. Да и сами актёры обращаются друг к другу по исполняемым ролям. Признаюсь, сначала показалось это несколько искусственным, что даже в общении со мной не выходят из роли, а потом понял, что и это — эксперимент: реально существуют персонажи не только для них, но и для меня в непредвиденной ситуации. 

Чингиз Гусейнов

А между тем спектакль вокруг спектакля разрастался. Непонятна была моя роль: кто я — автор вроде бы и пьесы, но и в некотором роде чиновник из столицы, как-никак профессорствую в звучном заведении — АОН при ЦК КПСС. Пришлось нанести визит вежливости к секретарю Союза писателей Узбекистана Рамзу Бабаджану, пригласить на премьеру. Он в ответ дважды в разговоре подчеркнул, что знает о негативном отношении в Азербайджане к моему роману, но что непременно придёт, ведь он «поэт, а не чиновник!» Ещё звонки должностным лицам, тоже придут. Ну и, как оказалось, главная моя роль — заполучить на премьеру 1-го замминистра культуры Х.Н., выпускницу престижной нашей Академии, где я ей помогал в работе над диссертацией. Проигнорировать приглашение — переступить через благодарность, а прийти — признать то, что официально считается запретным. Но нет: откликнулась, пришла! И тут же с порога во всеуслышание заявила, что явилась по зову сердца, чтобы повидаться с «учителем», а вовсе не по службе. Интрижки эти перешибла радость: только что у актёра, играющего в спектакле Теймура, родился сын — назвали именем моего героя. 

Актёры шутят-хохмят, а при этом по-восточному почтительно относятся к Марку; он для них, хоть ровесник, кое для кого и моложе годами, — подлинный учитель, мэтр — в столичной прессе о Марке будут писать: «Лидер от Бога, режиссёр от Бога, творческий человек от Бога». 

Марк стал известным в Москве благодаря гастролям театра, как оригинально мыслящий режиссёр, обладающий высоким даром не только сценографии, постановочных эффектов, на которые мастер, но и работы с актёрами — выстраивает с ними феерическую, динамично и остро развивающуюся художественную реальность. Выдумки свои он блестяще продемонстрировал во время постановки на большой сцене театра Моссовета, куда его пригласили (не забуду ажиотаж с билетами!), пьесы Шекспира «Двенадцатая ночь» — вот где разыгралась его фантазия!.. Он не расстался со своим театром, а я, честно признаться, надеялся, что останется в Москве. Ему с открытой натурой тут, казалось, было б спокойнее. Ставил пьесы в Ташкенте, России, но наступили времена, когда режиссёрские дороги привели в болгарские, югославские, американские театры. 

Любой текст, лист бумаги, на котором запечатлены хоть какие письмена или иероглифы, Марк видел в форме действа — как игру, пьесу. Успех выпал на долю «провокационно-яркого спектакля» по Пушкину «Даль свободного романа» (В театре спектакль шёл под названием «Свободный роман» - Ред), составленного из «Евгения Онегина», «Гаврилиады», «маленьких трагедий»; захватывающим оказался спектакль-фантазия по комедии К. Гоцци «Счастливые нищие» с действием в… Самарканде, своего рода Вавилоне с его смешением азиатской и европейской культур, классики и современности… Почти одновременно с ним мы обратились к Корану, каждый, разумеется, по-своему: я писал роман о Мухаммеде, а он готовил драматургическое прочтение пушкинских «Подражаний Корану», включив туда и стихотворение «Пророк», в основе которого — судьба Мухаммеда. «Не удивляйтесь, что оказались созвучными друг другу, ведь мы обитаем в одном с Вами тревожном времени и конфликтном пространстве!» — сказал мне Марк. Конечно, можно говорить о духовной близости Марка к мусульманам, среди которых рос, о его многонациональной актёрской труппе. Но только за счёт сложного представления, включающего театр, музыку, видеоарт, хореографию, острые диалоги пророка с Богом, — всё это выстраивается в многозначные картины мира из мыслей и философии Корана, — не создашь, однако, художественного действа: Марк уходил от политики, назывных идей, публицистичности в мир образа, который всё и всех может объединить, верил в силу искусства. Любое художественное явление, если оно состоялось, — очень мощная энергия, это не просто умная и зрелая мысль Марка, а его кредо. Лишь через искусство можно помирить и примирить Восток и Запад, а конфронтации, войны, конфликты… — об этом он никогда не говорил со сцены, но именно это мучило его. Наверное, из мятущихся мыслей возникло дорогое детище Марка — спектакль «Белый белый черный аист» по произведениям узбекского классика прошлого века Абдуллы Кадыри. Понятно, чем Марка привлёк писатель: мир косности и предрассудков продолжает давить на личность. Марк показывает тут больше, чем можно вычитать, и заостряет внимание на том, что есть, бытует, но невидимо, и вторгается как режиссёр в тайные реалии Востока. Последняя постановка — репетиция «Орестеи»: эсхиловская трагедия, как предтеча будущих бессмысленных войн из-за ложных амбиций идеологии, власти денег, национальной вражды. Но — стоп!.. 

Поздно вечером 6-го сентября 2007 года Марк возвращался домой после последней генеральной репетиции. У подъезда дома на него напали двое в чёрном, сбили с ног, нанесли несколько ножевых ранений в живот. 

Соседи, увидевшие расправу, тотчас вызвали скорую, доставили Марка в ташкентскую городскую больницу. 

По дороге твердил, глядя, как хлещет из него кровь, — промокли все простыни, - молил врачей, находя в себе силы: «Сделайте же что-нибудь, завтра у меня премьера «Орестеи», я не могу её пропустить!» 

Во время операции Марк скончался. Ему было всего 55… Прощание в Ташкенте, затем кремация в Москве, чтобы прах увезти в Америку — в Сиэтл, где живёт семья. 

Но четко организованные траурные мероприятия нарушены, словно заранее обреченные на провал: самолёт из Ташкента долго не выпускали, опоздал на пять часов, так же долго в Москве тянули с выдачей гроба с телом. 

Измученные ожиданием друзья и близкие Марка толпились на широких ступенях перед входом в Театр Наций — как в те времена, когда он привозил в Москву, радостный, щедрый и сдержанно счастливый, свои спектакли. 

Ожидание затягивалось, стало ясно, что прощание с Марком будет без Марка. «Вот что значит великий режиссёр, — шепнула мне Елена, моя жена. — И прощания с ним без него не получается. Словно собственные похороны должен был ставить сам». 

Какая-то мистика в том, как в заполненном людьми зале на постаменте, пустом и одиноком, росли цветы около огромного портрета Марка: улыбающийся, живой, всех приветствовал, будто ничего не произошло. 

Все потерянно стояли, точно актёры на сцене, не понимая, что им делать без режиссёра. Кто-то вдруг стал рассказывать о Марке, его таланте, мастерстве. Известный едва ли не всему театральному миру, он ни за что не хотел покидать Ташкент, крепко был к нему привязан, особенно к театру, который создал и который создал его. Ташкент был при Марке театральной Меккой Центральной Азии, — заметил кто-то; звучит красиво, но это — правда. 

На одном из последних его спектаклей в Москве, поднимаясь в зал, мы увидали мелькнувшую фигуру Марка, он махнул нам рукой, приветствуя, и исчез… — как он нас разглядел? Может, в душевной зрелости был главный его талант — чувствовать человека, угадывать его порывы и честно их показывать. 

Я думал об этом в день прощания, стоя перед монитором, на котором живой Марк сидел у себя в Сиэтле; движения его были непривычно мягкие, глаза излучали тепло и счастье, он явно и с удовольствием отдыхал в кругу дочерей и жены, лишь во взгляде порой проявлялась характерная его сосредоточенность. Он не знал усталости, с нею легко справлялся его темперамент, направляя на открытую борьбу со злом, — кто-кто, а Марк знал ему цену. Ведь не случайно, уходя домой из театра, он произнёс, слова были роковые, но и пророческие: «Что бы ни случилось…» 

Премьера после смерти всё-таки состоялась! Как тут не вспомнить высказанную Марком убеждённость, что рождение художника сродни рождению новой звезды. «Звёзды тоже не вечны… но свет от них, как мы знаем, распространяется многие годы — даже после их смерти».

 

«Неизвестный известный Марк Вайль», 

Издательский дом «Beit Nelly Media», Тель-Авив, 2022.

Автор-составитель: Марк Сорский
Художник: Стелла Аленберг
Дизайн и верстка: Мария Блувштейн