Канат Есмагамбетов. Дебют в журнале «Хан-Тенгри»

Журнал «Хан-Тенгри» представляет новое имя в казахской литературе – Каната Есмагамбетова. Публикуем разговор с автором и одну главу из его повести «На той стороне реки». Это – полноценный дебют: повесть пока что не опубликована ни в России, ни в Казахстане, и само имя дебютанта ничего не скажет даже специалистам. Тем не менее – публикуемый отрывок, на наш взгляд, даёт представление о потенциале молодого писателя.

«Это всё реально существовало...»

– Канат, давайте с места в карьер – как вы дошли до жизни такой, что стали писать?

– Можно долго рассказывать. Если коротко - я начал писать не потому, что мечтал стать писателем, а потому, что во мне появились какие-то истории, которые хотелось рассказать. Они во мне жили-жили, роились, и как-то нужно было от них избавиться. 

   – Вы очень подробно, фотографичски точно описали Семипалатинск конца 80-х годов. Такой типичный уклад жизни советских спальных районов – глазами подростка. Когда стали описывать гараж отца главного героя, я аж за сердце схватился: точно такой гараж до сих пор у моего тестя в Удмуртии. Вплоть до устройства кессона и так далее... Там у вас дети разных национальностей: русские, казахи, белорусы, чеченцы, немцы... Это был двуязычный город?

– На самом деле в советские времена Семипалатинск не то, что двуязычный был. Я могу сказать, что, он, наверное, был русский город, точнее – русскоязычный. Там примерно 75% населения были русские; ну, по крайней мере, которые считали себя русскими. При этом и дагестанцы были, и корейцы, и узбеки, но всё равно это был в основном русскоязычный город. Казахоязычным он стал сейчас, после того как основная масса активного городского населения стала в девяностые годы выезжать – в Россию, Германию, Израиль, Астану, Алматы – а казахи из аулов, из районов потянулись в город. 

– Но при этом, знаете ли, ваш русский язык довольно чувствительно отличается от нашего русского – это такой русский язык с казахским акцентом...

– Ну да, я согласен. Это как бы особенный язык. У нас в детстве были свои какие-то обороты, свои фразы. Когда спрашивали «кал калай» на казахском («как дела?»), тебе отвечали: «Кал хорошо, моча жидкий». Ну – мальчишки же... И очень много всяких восточных обертонов, которые хотелось сохранить в повести, в какой-то степени законсервировать тот язык и то время... 

– И вам это очень хорошо удалось, потому что, на мой взгляд, это не только художественная повесть получилась, она ещё вышла документально точным свидетельством о том времени. Я уж не говорю, что меня просто изумляет ваша память, как вы помните вообще все эти подробности, включая, что в каком доме находилось, какой магазин, чем в нём торговали, как располагались полки, витрины и так далее. Это меня просто поразило. И даже отношения вот этих подростков, подростковые отношения переданы очень точно, на мой взгляд. В этом смысле у вас, безусловно, талант, и мне бы очень хотелось, чтобы люди прочитали вашу повесть и согласились со мной...

– Да, спасибо большое. Хотя я понимаю, что… Я давал читать рукопись некоторым профессионалам – и, конечно, получил два диаметрально противоположных мнения. Одним понравилась эта насыщенность деталями, а кто-то сказал, что наоборот, их слишком много. Один хороший знакомый заметил, что «твоя задача не в том, чтобы написать энциклопедию тогдашнего Казахстана». Но я не жалею. Потому что моя цель была рассказать не только историю этих подростков, но через них – историю города с его заводами, которых уже не стало, с жизнью и экономикой не фасадной, а реальной – о том, как это всё крутилось, о взаимоотношениях и ранжире отцов города и другое тоже. Это всё реально существовало, и я хотел об этом рассказать. 

– Сколько вам лет, Канат?

– Мне уже 46. 

– Это немало. Ну, казахи долго остаются молодыми, да?

– Ну да, может быть. У меня, конечно, есть некоторая досада, что я начал писать поздно – но с другой стороны, если посмотреть на многих казахских писателей, выясняется, что они какие-то основные свои вещи писали после 40-50 лет. Поэтому, в принципе...  Я лично хочу продолжать писать, и есть несколько тем, которые меня волнуют. Проблема в том, что это не моя основная деятельность. Я закончил факультет международной экономики и последние восемь лет занимался обучением и развитием персонала крупной зарубежной компании. На писательство остаётся мало времени, приходится делать всё параллельно.  

– Это сейчас общая проблема для большинства пишущих. То есть вы сейчас живёте в Алматы, я правильно понял? Она сильно отличается от Семея?

– Да, конечно. Семипалатинск сейчас, к сожалению, – это один из таких городов, в которые последние 30 лет, на мой взгляд, практически ничего не вкладывали. Там не осталось ни промышленности, ни фабрик, ни заводов, ни каких-то там, скажем, крупных компаний. Семей – это сейчас город, который, к сожалению, может быть поделён на две части: одна стоит на базаре и продает, другая покупает. И плюс очень много госслужащих. А Алматы развивается очень активно. Сюда, помимо прочего, очень многие переехали из того же Семипалатинска, Павлодара, из Атырау, из Актау. Здесь, наверное, представительства всех крупных компаний находятся. Поэтому он экономически очень хорошо развивается. Единственное, что расстраивает алматинцев – это, конечно, смог. Со смогом у нас реальные проблемы. Но, вроде, акимат пытается что-то сделать. Не знаю, посмотрим, что получится. 

– А вы застали прошлогодние волнения в Алматы? 

– Да, застал. Хотя я живу в горах, не в самом городе, поэтому я такой свидетель на удалёнке. Когда всё началось, я проснулся ночью, были хлопки какие-то непонятные, и я думал – кто-то салют запускает, потому что даже у нас слышно было, хотя мне в город спуститься минут 20 надо на машине. А на следующий день мы повезли дочку в торговый центр, она записалась в парикмахерскую. Приезжаем в торговый центр, а он закрыт. Мы ничего не поняли. Потом подошёл охранник, говорит: «Ничего не работает». Я спрашиваю: «А почему ничего не работает?» А он отвечает: «Вы разве не знаете? Вчера были демонстрации». Потом мы ездили по городу, он производил странное впечатление. Во-первых, не видели ни одного милиционера, ни одной милицейской машины. Во-вторых, по проезжей части были разбросаны камни, дворники ходили, всё это убирали. Но это оказалось только начало. На обратном пути видели несколько военных машин с солдатами. Мы вернулись к себе домой и обнаружили, что интернет отключился. Через телефон я слушал радио. Появилось сообщение, что не нужно никуда выходить - «комендантский час, пожалуйста, никуда не ходите». И была, конечно, паника, потому что мы в тот же день, не помню, или на следующий день поехали в магазин, пытались что-то купить, но все крупные магазины были уже закрыты, покупали в маленьком магазине. Хорошо, что нам удалось снять деньги в банкомате. Потому что интернета не было и невозможно было расплатиться картой. А у нас наличка была. Поехали в небольшой магазин и увидели, как люди сметают всё подряд. Там вывозили чуть ли не вагонами. Ну, мы тоже подзакупились и следующие 3-4 дня просто сидели дома. Так для нас всё тихо закончилось.

– Канат, скажите, пожалуйста, а насколько вы владеете казахским языком? 

– У меня родители и бабушка, которая меня воспитывала, все говорили на казахском языке, поэтому казахский язык я хорошо понимаю. Но говорить я могу больше на таком бытовом уровне. И если я, наверное, буду говорить какие-то сложные вещи, тот, кто хорошо знает казахский язык, поймёт, что у меня есть акцент. Потому что я учился в русской школе, потом в университете опять же на русском языке, так оно и пошло. 

– Вам не доводилось слышать упрёки, что вы казах, а говорите на русском?

– Знаете, у меня, наверное, вообще такого не было, потому что у меня друзья тоже русскоязычные в большинстве своём. И когда я жил в Семипалатинске – а мы уже проговорили, что это русскоязычный город – там никто этого сказать не мог. Когда я приехал в Алма-Ату, это было, когда Советский Союз только развалился, университет тоже был более русскоязычный... Упрёки, наверное, бывают от старшего поколения. У меня уже отца нет, мама меня никогда не попрекала, но если взять, скажем, родителей со стороны супруги или более, скажем, взрослых родственников, такое бывает. Но это, знаете, не напрямую. Это бывает, за столом, когда все собираются и выясняется, что не все одинаково двуязычны – вот тогда иногда проскальзывает, что все мы должны говорить на казахском языке. И то не напрямую, в лоб не принято говорить, мы же азиаты... 

На мой взгляд, в этом есть свои плюсы и минусы. Знать свой язык – это безусловный плюс. Это – обязанность. Но вот сейчас я был на юге Кыргызстана, в Оше и Джалал-Абаде, проводил тренинги по лидерству и по бизнесу. Там были мои коллеги-американцы, они на английском говорили, их переводили, а я на русском языке выступал. И самое интересное, что я увидел, что многие люди сейчас на юге Кыргызстана вообще не говорят на русском языке. И, на мой взгляд, это тоже какая-то потеря. Потому что даже с точки зрения такой рациональной и практической или даже, можно сказать, корыстной…, там многие люди занимаются IT, занимаются бизнесом, маркетингом, продажами. Есть много замечательных книг по продажам, по маркетингу, по стратегическому мышлению, которые, я уверен, никогда не переведут на кыргызский язык и на казахский не переведут. Но их переводят на русский язык. И, на мой взгляд, с потерей русского языка падает в некоторой степени уровень образованности, к сожалению. Я там задавал вопросы: «Вы читали такие-то книги? Смотрели такие фильмы?» – и половина вообще, ну, было так, не знают и не читали. И я понимаю, почему. Я разговаривал с одной девушкой, она киргизка, хорошо говорит по-русски и по-киргизски, но она говорит: это не потому, что они отвергают русский язык, а потому, что нет практики. Русское население с юга Кыргызстана практически всё уехало. 

– Понятно. А вот сейчас, говорят, к вам за последний год много русских из России приехало, даже слово появилось новое, я его раньше не слышал – релоканты.  Чувствуется наплыв?

– Есть  такое. У нас, знаете, в Алматы много русских тоже. Но когда мы видим таких людей, которые более ярко одеты, или у них татуировки, или у них, скажем, причудливые причёски. Понятно, что это не местные русские. Это по манере одеваться, по поведению видно. С одной стороны, для нас это положительная тенденция, потому что приезжают профессионалы. Скажем, у меня супруга работает в реабилитационном центре, и у них уже двое, один человек из Питера, другой из Казани, работают у них. И они привнесли свой профессионализм в этот реабилитационный центр, привнесли какой-то свой опыт. Они начали проводить семинары для местных сотрудников. Это такой хороший обмен опытом. Хорошо, когда приезжают люди, знающие толк в своём деле. Единственный, на мой взгляд, минус – я его не почувствовал, но на некоторых моих друзьях сказалось чувствительно – аренда квартир начала расти. Цены резко подскочили из-за наплыва, при том, что арендного жилья в Алма-Ате всегда не хватало. 

– Спасибо, Канат. Хотите что-нибудь сказать своим первым читателям напоследок?

– Да что сказать... Может быть, повторюсь: я хотел как бы законсервировать то время, которого уже нет. Оно для нас было близким и очень понятным, но сейчас новое поколение живёт в совершенно другом мире. Хотелось рассказать о той эпохе, создать такой фотоальбом, который люди делают для себя, оставляют себе на память. Было такое желание. Рассказать о своем городе. И, насколько возможно, о своём детстве, о тех ребятах, с которыми я учился. Поэтому многие имена я даже не менял. Мне было легче писать о них настоящих – я все-таки учился на режиссера-документалиста... Хотелось быть точным, насколько это возможно.

 

Канат Есмагамбетов. Глава из повести «На том берегу реки». 

 

            В один из дней Смагулов после школы повел Маркова в районную библиотеку. Старое двухэтажное деревянное здание, окруженное панельными пятиэтажками рядом с новеньким Домом Пионеров, было тут не к месту. Покосившееся, с облупленной краской, изогнутыми досками, оно органичнее смотрелось бы на одной из центральных улиц захудалого городишка на берегу Арканзаса, в Оклахоме. В восемнадцатом веке. Но именно поэтому Арману эта библиотека нравилась больше, чем новая – та, которая открылась на первом этаже одиннадцатиэтажного дома рядом с магазином «Океан», с огромными мертвыми витражами, беспощадными стенами и ледяным полом. А за стойкой стоит младшая сестра Терминатора, которая содрала всю одежду со старой библиотекарши, и та лежит сейчас в подсобке с подвернутой ногой и истекая кровью.  

            Скрип иссохшей двери был тайным для него знаком, потом он проходил внутрь, ни с кем не здороваясь (библиотекарша не отрывалась от своей книги), садился на пол перед полками и вытаскивал одну книгу за другой. Читал, смотрел картинки, если были, и нюхал. Это он любил больше всего. Кто не знает – книги можно не только читать или слушать, когда тебе читают, но и нюхать, а принюхавшись, закашляться от удушливого дыма дикарской трубки Квикега^[i] или подставить щеку теплому ветру на палубе «Наутилуса» вместе с профессором Аронаксом и капитаном Немо. 

            Апа говорила, что всевышний сотворил весь мир обычным словом. И если все создано словом, то потом все созданное – океаны, горы, ущелья, леса, степи – все это в слово и возвращается. И вернувшись, ограниченные формой знака, они томятся и рвутся на свободу. 

            Арман открыл дверь, отошел в сторону и пропустил Валеру. Тот вошел и сказал:

           ‒ Здравствуйте! 

            ‒ Здороваться не обязательно – шепотом сказал Арман. 

            Библиотекарша подняла голову и опустила. 

            Перед ними было небольшое помещение, вдоль и поперек заставленное рядами стеллажей. В глубине находилась стойка регистратуры. Арман обошел один ряд, положил портфель и уселся сверху. 

            ‒ Садись рядом, только портфель подложи, пол холодный. 

            Валера положил портфель, но не стал садиться, начал смотреть на книги на верхних полках. 

            ‒ Там вверху ничего интересного нет.  

            Валера вытащил одну голубую тонкую книжку и показал: — Вот это я читал. У сестры такая книга есть. Агния Барто. Стихи. Про природу пишет. 

            ‒ Какие стихи?! – Арман встал и показал книгу. – «Таинственный остров». Читал такую? 

            ‒ Нет. 

            ‒ Возьми почитай. 

            Валера взял книгу в руку и начал листать. 

            Арман опустился вниз, стал дальше перебирать книги. Вытащил одну, другую. Поставил. Снова взял. Потом поднялся. 

            ‒ Я вот эту возьму. 

            Валера посмотрел на обложку. Там был изображен волк посреди деревьев, покрытых снегом. «Белый клык». Джек Лондон. 

            ‒ Кстати, пойдем, я тебе кое-что покажу. – Арман потянул Валеру за рукав. Они прошли мимо трех рядов, стоявших горизонтально друг к другу. К шкафу, стоящему у стены. Арман открыл дверь. Достал одну книгу, найдя нужную страницу, показал.  

            ‒ Смотри. Видишь этого мужика с трубкой? Это великий художник. Ван Гог. Видишь, у него голова повязкой перемотана? Ты думаешь почему? 

            ‒ Это шарф, по-моему. 

            ‒ Какой шарф?! Шарф так не носят. 

            ‒ Почему тогда? 

            ‒ Он влюбился в одну девушку. Позвал на свидание. Она не пришла. Тогда он вернулся к себе домой, отрезал ухо и принес ей в конверте. Круто, да? 

            Валера взял у Армана книгу и долго разглядывал. Потом спросил: 

            ‒ А что он рисовал? 

            Арман перевернул страницу. 

            ‒ Вот его рисунок. Звездная ночь. Весь рисунок как шерсть барашка. Все у него закругленное. И небо, и деревья, и дома. 

            ‒ А еще? 

            ‒ Вот. – Арман ткнул в рисунок ниже. – Подсолнухи в горшке. Их походу в то время тоже на горшках учили рисовать. 

            Арман отобрал у Валеры книгу, вернул в шкаф и сказал: 

            ‒ Ладно. Пойдем. Книги записать нужно. 

            Они подошли к стойке регистратуры. Арман расстегнул портфель, достал несколько книжек и выложил перед библиотекарем. Девушка с двумя длинными косами, в светлой шерстяной кофте и ярко-оранжевой юбке, отодвинула свою книгу в сторону и отставила кружку с какао. Взяла со стойки книги, порылась в картотеке, достала нужные карточки, ручкой вычеркнула и начала вставлять их в кармашки, вклеенные на изнанку переплета книги. Засунув последнюю карточку, подняла голову и уставилась черными глазищами. 

            ‒ Смагулов, ты еще две книги не принес. 

            ‒ Я еще не дочитал. 

            ‒ Вот так жадничаешь. Набираешь книг. А потом не приносишь. – Девушка почесала концом ручки нос. – Хорошо, я тебе еще на две недели продление сделаю. 

            Она посмотрела на книгу, которую держал в руках Арман, и сказала: ‒ Ты еще что-то хочешь взять? 

            ‒ Да. Эльмира Мухтаровна, я вот еще одну книгу беру. И вот. – Он выхватил из рук Валеры книгу и сказал: ‒ Одноклассник хотел тоже взять почитать. На меня можете записать? 

            ‒ Зачем на тебя? Пусть сам на себя возьмет. 

            ‒ Он не записан. 

            ‒ Так я его запишу. У тебя есть свидетельство о рождении? – Эльмира Мухтаровна вопросительно посмотрела на Валеру. 

            ‒ С собой нету. 

            ‒ Я же говорил, что на меня запишите, – встрял снова в разговор Арман. 

            ‒ Нет. Я ему заведу карточку. И дам книгу. А потом он принесет документ, и мы ему оформим членский билет. И в нашей библиотеке будет плюс один читатель. – Девушка повела ручкой перед лицами их обоих и широко улыбнулась. ‒ Ну, классно я же придумала?.. 

            Когда они подходили ко двору, Арман увидел приближающийся новенький «москвич» молочного цвета и побежал навстречу, размахивая свободной рукой. Машина остановилась, из окна высунулся Марат, отец Армана. 

            ‒ Уже со школы пришел?! Хочешь со мной прокатиться, я на работу по делам заеду. Потом назад приедем. 

            Десять лет прошло, и месяц назад до Марата наконец дошла очередь на покупку автомобиля. Родители Армана «ловили» автомобиль в двух очередях: отец в своей «милицейской», мать на «камвольской». В конторе отцу предложили купить Москвич–412 сейчас или подождать полгода и купить Жигули. На следующий день он снял деньги со сберкнижки и положил им на стол. А на следующей неделе написал заявление о выходе на пенсию по собственному желанию. 

            Кстати, своевременная покупка автомобиля оказалось верным решением, потому что никто не мог гарантировать, что через полгода придут жигули. И никто не мог предугадать, что произойдёт с деньгами после декабря 1991 года. На семь тысяч советских рублей счастливчики смогут купить телевизор, остальные сходят в столовую. 

            ‒ Конечно, – выдохнув, ответил сын. 

Арман протянул руку Валере чтобы попрощаться. Тот, опустив голову, сказал: 

            ‒ А можно, я тоже поеду? 

            Марат услышал Валеру и, высунув в окно голову, прокричал:

            ‒ Конечно, это даже кстати. 

            Арман подбежал и открыл заднюю дверь, сделал реверанс и рукой указал внутрь машины. Валера полез на заднее сиденье, Арман плюхнулся рядом и хлопнул дверью. 

            Отец повернул ключ зажигания, провел ладонью по приборной панели (конечно, тем ребятам, кому повезет пережить девяностые и удасться погонять на BMW X5 или Porsche Cayenne, поймут, что это название тут чисто символическое), отпустил сцепление и нажал на газ. 

            Марат остановил машину на стоянке напротив проходной завода. Отец Армана, теперь уже отставной офицер МВД, неделю как устроился на «Семипалатинский Водочный Завод» – начальником охраны. 

            Водочный завод стоял на самом берегу Иртыша и был окружен со всех сторон неприступными стенами, поверх них шли ряды колючей проволоки, прожектора, и со стороны реки что-то вроде вышки. Отдыхающим на летней палубе теплохода «Чокан Валиханов» могло бы показаться, что они проплывают мимо спецобъекта КГБ или колонии строгого режима. По сути, внешне эти организации были похожи, но одни не пропускали людей наружу, а другие внутрь. 

            Отец расписался на проходной в журнале и повел ребят следом. Они прошли во внутренний двор, справа стояло здание администрации, дальше производственные цеха: по очистке и фильтрации, разливу, упаковке; лаборатория. Отец наказал ребятам никуда не отходить и зашел в розовое здание администрации. Арман с Валерой покрутили головы и заинтересовались рядом огромных ворот в самом конце двора. Несколько лет назад их заново отстроили: площадь расширили, стены подняли, крышу заново постелили, ворота из дубовых досок обили железом. 

            Со временем Марат понял, зачем Кусаинову, директору завода, понадобился начальником охраны офицер и почему он попросил его обновить команду, набрать новых охранников из числа бывших сотрудников, и не «конторских крыс», а оперативников, которые и в людской психологии разбираются, и вовремя пальнуть смогут. Он начал понимать, что бывшие следаки, служебные собаки, строгая пропускная система оберегают вовсе не бутылки с жидкостью. 

            В конце восьмидесятых у многих предприятий были проблемы с наличностью, поэтому директора приноровились работать по бартеру. Но Кусаинов менял социально-необходимую продукцию не на все подряд. У него хватало и своей пряжи, и тушенки, и дубленок. Он менял пусть на меньшее, но лучшее. А водка у него была самой лучшей пробы. И отправлял он ее по всему Советскому Союзу. Поэтому за несколько лет на складах скопилось то, чему бы позавидовали заведующие спецмагазинов для партийной элиты. Полки ломились от японских видеомагнитофонов, монгольских кожаных курток, французских духов, американских сигарет, армянского коньяка… На склад можно было попасть только в присутствии завсклада, одного из руководителей администрации и начальника охраны. Те, кто там был, рассказывали байки тем, кто там не был – «как там жизнь по ту сторону». Если сжать смысл всех этих россказней, то оно сводилось к одной фразе - «кроме рейтуз Королевы Британской Империи – там есть все». Правда, многие видели, как на склад завозят, но редко видели, чтобы выносили. 

            Кусаинов Аманжол был одним из «отцов города», наряду с другими директорами – Семипалатинского машиностроительного завода, кирпичного завода, цементного, пушно-мехового комбината, «Большевички» и других предприятий, а также учебных заведений: Педагогического института, Медицинской Академии, Технологического института …  Сюда же, в эту когорту, входили прокурор города, секретарь горкома, главный милиционер, гбист и армейский генерал. Все «отцы» друг друга знали, некоторые дружили семьями, помогали, чем могли, сводили с нужными людьми. Могли вместе встретить новый год, поехать кататься с детьми на горки зимой, в сосновый бор, зарезервировать летом быстроходный теплоход «Зарницу» и рвануть всем скопом в Павлодар. Только руководство городского КГБ СССР, которое олицетворялось в лице тщедушного, неразговорчивого, маленького подполковника, ни с кем не общалось, ни в чем не участвовало и никуда не ходило. 

            Аманжол разговаривал с ним только однажды, и то по телефону. И позвонил тот сам. Вышло это так. Кусаинов, который усиленно думал, что он еще может сделать для безопасности складов, решил выписать для завода собственную пожарную машину. И даже впоследствии нанять на работу бывших пожарных, или даже не бывших, а переманить действующих, и устроить их к себе на работу в качестве охранников, или кого-то еще (не важно). С этой целью он выходил на нужных людей, даже пробовал разговаривать с местной партийной организацией, давил на руководство пожарной части. Пока к нему не позвонил «очкастый», как за глаза называли его другие «отцы города», и объяснил ему, чтобы он успокоился, пока его не успокоили. 

            Кусаинов был грузным мужчиной с квадратной головой, ходил всегда нараспашку и в лютую стужу, и в знойную жару. Выглядел он всегда так, как будто его только разбудили, заставили одеться и явиться на работу. Но, несмотря на помятый и апатичный вид, на эту видимость, от него не укрывалось ничего – ни брошенный на территории окурок, ни опоздание сотрудника, ни спущенное колесо. Однажды с охраной произошла оплошность, к проходной подъехал камаз с пустым бортом и начал истошно сигналить, охранник переполошился, впустил машину, но потом, как оказалось, это был чужой камаз, и направлялся он, судя по документам, на другой завод. Охранник быстро выгнал камаз обратно. Потом приехал Кусаинов, который, едва вступив на территорию завода, спросил начальника охраны – откуда на территории завода появилась чужая фура. Начальнику пришлось сознаться, что камаз действительно был, но с ним разобрались, и он сразу уехал. Но тогда у директора появился следующий вопрос, как чужая фура вообще смогла заехать на территорию. Препирательства перешли в ругань, а ругань чуть не доросла до кулачного боя. Начальник охраны написал заявление по собственному желанию. 

           Так отец Армана получил эту должность. 

            Помимо завода, у Кусаинова Аманжола в жизни было две радости. Первой была охота на волков. Особенно зимняя. Ночью он выезжал со своими друзьями на уазиках. В степи, вдали от людских глаз, они прикручивали съемные рамы с прожекторами, вынимали из чехлов карабины, понадежнее и попроще. А так у Кусаинова в особняке, в рабочем кабинете, на специальной подставке стояло то, чем можно было стрелять, но не нужно, потому что оно не для охоты, но для души – ружье МЦ 109, сделанное штучно и по спецзаказу, ручной работы, с вырезанными воющими волками на ложе из ореха, и золотой степи на серебряном цевье. Еще доставали провизию. Подкрепившись и тяпнув родной продукции, они загоняли обезумевших от голода и страха волков. 

            Вторым было – мордобойство. Но он уже не был дворовым хулиганом, занимал солидную должность, год назад стал дедушкой. Поэтому водителем он нанял Степана. Крупного телосложения, с большими ручищами, глубоко посаженными глазами. В молодости тот занимался боксом. Его даже как-то показали по телевизору. Как он всем говорил – «ни разу не был в нокауте». Однажды, когда они жили в многоэтажке и он пошел в гараж, его пытались ограбить, ударили штыковой лопатой по голове, но даже тогда он не упал и смог дать отпор преступникам. Потом, обливаясь кровью, дошел до остановки, где люди вызвали скорую. Наложили шесть швов. Только вот что осталось, говорил Степан, и, схватив себя за шевелюру, тянул ее взад-вперед, так что скальп опускался на глаза, а лоб уходил за место волос. 

            Поэтому Степан посмеивался над теми водителями, которые бегали по базарам в поисках молодой картошки, или теми, кто встречал родственников на вокзале и покорно нес за ними тяжелые чемоданы с соғымом^[ii]. У Степана была особая прерогатива, которую он всегда был рад встретить полной грудью. Время от времени шеф подходил к нему,  бил его в грудь и говорил: «Жүр, төбелесіп келейік».^[iii]

             Они ехали в сосновый бор, уходили подальше в лес в поисках ровной площадки, без торчащих коряг. Больше всего Степан любил драться зимой, потому что в драке холода не чувствовалось, а когда падал – то падал не на твердую землю, а в мягкий сугроб. Скидывали верхнюю одежду и дрались по-настоящему. И уже не было ни директора, ни водителя, а только два дворовых пацана. 

            Если Кусаинов рвал в драке на Степане рубашку, то вместо дарил его жене цигейковую шубу. А однажды, после особенно хорошей драки, Аманжол вошел, пошатываясь, на территорию завода, щека уже начала опухать, а с левой ноздри стекла струйка крови. Он пошел в сторону складов, подозвал заведующего, попросил отпереть третий бокс, зашел, и его долго не было, потом вынес большую квадратную коробку с красивыми иностранными надписями. Директор завода махнул Степану, чтобы тот подогнал уаз. Крикнул кладовщику, чтобы принес ящик водки. Освободил пол-ящика, ставя бутылки прямо на брусчатку, потом с ним подошел к пятому боксу и постучал. 

            ‒ Открой. Че ты встал? – рявкнул Кусаинов на завсклада. 

            Зашел внутрь, в освободившиеся ячейки начал вставлять бутылки армянского коньяка, аргентинского вина и одно французское шампанское. Вынес ящик, поставил на снег. Вернулся на склад, снял с крючка одну из пропиленовых сумок, предназначенных для такого случая. Потом начал шарить по полкам, открывать ящики и мешки и складывать в сумку. Консервированные бананы, одну банку с красной икрой, маринованные огурцы, сбоку засунул коробку польских конфет. 

            Когда Кусаинов вышел, Степан уже поставил коробку в машину и держал заднюю дверь уазика открытой. Взял у директора сумку, положил, припер ее ящиком со спиртным. Потом спросил:

            ‒ Куда поедем?

            ‒ Я никуда не поеду. – Кусаинов высморкался. ‒ Это тебе. На сегодня свободен. Завтра, до обеда, чтобы я тебя не видел. 

            Степан отпер ключом дверь своего частного трехкомнатного дома, жил он в районе Затона, и втащил коробку, сверху которой лежала сумка. Он сгреб со стола на диван: журнал «Крокодил», коробку с шашками, которые дробью посыпались на пол, и плоскогубцы. Поставил коробку. И сел на табуретку напротив. Посидев немного, подошел к телефону, позвонил на перчаточную фабрику и попросил жену не задерживаться, сразу идти домой. 

            К вечеру Оксана, жена Степана, вбежала во двор и несколько раз оббежала вокруг машины, даже присела на корточки и заглянула под бампер. Степан сидел в «зале» на табурете. Она прошла, не снимая сапог, бросила шапку на диван, обхватила руками его голову и, заглянув в глаза, спросила:

            - Ты попал в аварию? Ты сбил человека? Дед умер? 

            Муж кивнул в сторону стола. Только сейчас Оксана заметила коробку. 

            ‒ Аман подарил. – добавил Степан. 

            ‒ Это что? 

            ‒ Не знаю. Без тебя не хотел открывать. 

            У Степана и Оксаны не было детей, поэтому они учились радоваться друг другу. 

            ‒ Для холодильника он слишком маленький, для магнитофона – большой. 

            ‒ Мне кажется, это телевизор, – сказала Оксана, и, указав на иностранные надписи, добавила: – Импортный телевизор. 

            ‒ Нож принеси. 

            Степан открыл коробку и вытащил пенопласт. Пока он держал содержимое, Оксана тянула коробку. Степан водрузил телевизор на стол. 

            ‒ Слушай, а что это такое? – спросила Оксана, засовывая палец в щель под экраном телевизора. 

            ‒ Я слышал о таком, но никогда сам не видел. Теперь вижу. Это видеодвойка. Телевизор и видеомагнитофон вместе. А вот еще… ‒ спохватился Степан. 

            Он достал из ящика бутылку шампанского и поставил на стол. Потом показал банку с красной икрой и польские конфеты. 

            ‒ И много здесь еще чего. – добавил Степан. 

            Оксана подняла трубку и обзвонила всех друзей. Виктора с Катей с пушно-мехового комбината, Женю и Галю с машиностроительного, Кайру и Тому с «Большевички», а также своего брата, младшего инженера Андрея с женой. Каждому она наказала взять с собой видеокассеты: у Виктора были свои, видеомагнитофона у него не было, но кассеты были, Женя зашел к соседу, а Андрей забежал в прокат видеокассет, взял две кассеты на сутки и в залог оставил паспорт. 

            Женщины сели лепить манты; мужчины поставили стол и сели смотреть фильмы. Количество просмотренных фильмов было эквивалентно количеству выпитых бутылок. А посмотрели пять фильмов подряд: «Кошмар на улице Вязов», «Харчевня на колесах», «Зубастики», «Лучший стрелок» и «Назад в будущее»; только Дюша, брат Оксаны, позднее утверждал, что под утро, когда все уснули, посмотрел шестой фильм – «Танго и Кэш», про двух полицейских. Кассету все равно нужно было возвращать...

            Дверь администрации распахнулась, оттуда вышло несколько человек, последним шел Марат. Он позвал Валеру, а сыну наказал оставаться на месте. Они с Валерой пошли к производственным цехам. Завернув за угол, между двумя корпусами по узкой нише спустились в подвал, где находился пошивочный цех. Марат толкнул тяжелую металлическую дверь, за которой находилась небольшая комната, в которой за швейными машинами сидело несколько женщин. За ними вдоль стены стояли стеллажи, на полках которых лежали шкуры, дубленки, унты, пряжа…Слева от входной двери стояло несколько стульев. Марат показал на один из них Валере и сказал: - Отыр. Садись. 

            Валера сел. Марат опустился на колено и снял Валерин сапог. Подошел к крайнему левому столу, протянул сапог и спросил: ‒ Таня, можно что-нибудь сделать? 

            Пожилая женщина Таня провела в этом подвале провела больше времени, чем в своем общежитии Её возраст можно было посчитать по количеству морщин на лице, но она не уходила на пенсию и продолжала здесь всем командовать. Таня говорила, что, пока ее пальцы чувствуют боль от укола иголки, ее отсюда никто не выгонит. Она пригляделась, потом взяла в руки сапог, отогнула края, заглянула во внутрь, подергала пальцем нитки и ответила: ‒ Можно. 

            ‒ Только нам сейчас надо. 

            ‒ Ну, это мы понимаем. 

            Она встала, взяла с подоконника тряпку и вытерла подошву сапога. 

            ‒ Лариса. – обратилась Татьяна к рядом сидящей долговязой девушке. – Можешь молнию поменять? – Девушка подняла голову – Бросай все. 

            Швея взяла сапог, внимательно изучила, встала, подошла к коробкам, стоящим у стены и начала шарить. 

            ‒ Не надо. – остановила ее Татьяна. – Зайди в подсобку. Там в сейфе, в самом низу, лежат импортные застежки. 

            Через пятнадцать минут швея протянула Марату сапог. Он повернулся и сказал: ‒ Таня, на меня запиши. 

            ‒ Смеешься, что ли?  – Она покачала головой. ‒ Когда мы со своих денег брали?.. 

            Арман стоял во дворе, не зная, чем себя занять, когда увидел Кусаинова. Директор завода подошел к нему и стал кругом разглядывать, при том Смагулов физически ощущал на себе его взгляд, как будто он не весть откуда взявшаяся бородавка, которую тычут сейчас заскорузлым пальцем. 

            Тут, к радости Армана, подошел отец с Валерой. Кусаинов протянул руку, поздоровался, и спросил: ‒ Твои? 

            ‒ Мои. 

            Директор зашагал к лаборатории. 

            Вернулись в свой двор. Арман с Валерой выбрались из автомобиля. Отец Армана протянул на прощание Валере руку. Тот проскользнул мимо руки и обнял Марата двумя руками.  

            Валера пошел на свою половину дома, остановился возле четвертого подъезда, положил на снег портфель, наклонился и еще раз поводил бегунком молнии туда-сюда. Она бегала как мышь в поле: легко и бесшумно. Вдруг Валера почувствовал чью-то руку на спине. Это был Арман. 

            ‒ Забыл тебя предупредить. Пацанам во дворе не ляпни, что я в библиотеку хожу. 

            Валера кивнул. 

    

---

1 Отсылка к роману Германа Мелвила «Моби Дик или Белый кит».

[ii] Соғым – мясо, заготавливаемое на зиму, одна из традиций тюрских народов.

[iii] С каз. Пойдем сходим подеремся