Документальное свидетельство алтайского чуда

Журнал «Хан-Тенгри» прочитал книгу киносценариста Михаила Коновальчука.

В нашем журнале мы много писали и пишем об Алтае, о его трансцендентальной значимости для всей Евразии. Это и легендарная прародина всех тюрских народов, и мистическое Беловодье русских бегунов-старообрядцев, и, по мнению многих, ключевое место вселенского равновесия. Мистикой Алтай и впрямь насыщен весьма. Рецензируемая сегодня книга – прямое тому свидетельство. Более того – она и сама в некотором роде представляет собой мистический артефакт.

В той литературоцентричной стране, каковой была и во многом ещё (по инерции?) остаётся Россия, уместной будет следующая вводная: помимо Василия Макаровича Шукшина, Алтай во второй половине ХХ века дал нам двух гениальных поэтов. В селе Усть-Тулатинка Чарышского района родился Иван Жданов (1948). В селе Гоношиха – Александр Ерёменко (1950). Почитав алтайские литературные сайты, я с удивлением обнаружил, что этих двух своих выдающихся земляков, прославившихся в далёкой Москве (а не через краевую разнарядку), сами алтайцы не больно-то привечают. И в этом, согласитесь, тоже есть какая-то мистика.

Про Ивана Жданова, одиннадцатого ребёнка в крестьянской семье, щипавшего по весне первую зелень, дабы прокормиться и выжить, и ставшего одним из самых изысканных и мощных русских поэтов прошлого века (и начала нынешнего), мы обязательно расскажем нашим читателям. Но не сегодня. Сегодняшний наш рассказ – о книге «A.V.E. СУМАТРА», где A.V.E. – инициалы Александра Викторовича Ерёменко, а СУМАТРА – название самиздатского литературного журнала, на протяжении нескольких лет издаваемого двумя подростками-одноклассниками в рабочем посёлке Заринский всё того же Алтайского края.

Понятно, что слова такого – «самиздат» – в Заринске второй половины 60-х годов не ведали. Но честолюбивые молодые ребята, обжегшись на школьной стенгазете, решили свои литературные дарования до поры до времени не выпячивать. Можно сказать, в какой-то степени интуитивно вышли на правильное решение. Журнал, тиражом в один экземпляр,  задумывался как иллюстрированный, с фотографиями – а как  иначе? С потом, болью и кровью разгрузили железнодорожную платформу с кирпичом (два четырнадцатилетних подростка!), на вырученные 25 рублей купили фотоаппарат – и дело пошло...

Первый номер издали в 9-ом классе, второй – в 10-м. Третий, разбежавшись после школы, готовили несколько лет по переписке, но... Рискну предположить, что книга, изданная в 2024-ом году, стала третьим, итоговым номером журнала СУМАТРА.

Пора, наконец, представить читателям автора рецензируемой книги (он же многолетний соавтор и главный хранитель журнала): Михаил Иванович Коновальчук, искренне рекомендую. По его рассказам и сценариям нынешний суперпродюсер Сергей Сельянов подпольно снимал легендарные фильмы «День ангела» (закончили в 1988 году, закадровый текст читали Лев Дуров и Алексей Герман) и  «Духов день» (1990 год, в главной роли – Юрий Шевчук). Автор сценариев к фильмам «Время печали ещё не пришло», «Цветы календулы», «В нашу гавань заходили корабли» и др., многолетний главный редактор киностудии «Ленфильм», зам. директора «Ленфильма» по творческим вопросам и прочая-прочая; лучший, по авторитетному мнению Алексея Германа, киносценарист России.

Михаил Коновальчук

В книге, между прочим, довольно подробно прослеживается становление будущего киносценариста. Не могу отказать себе в удовольствии – привожу письмо Михаила Коновальчука Александру Ерёменко, написанное в апреле 1972-го года, и его последующий комментарий к письму:

Дорогой Алекс! И вот я оказался в Биробиджане. Здесь есть речка Бира и Биджан, поэтому город назвали Биробиджан, столица ЕАО. Еврея видел только одного, писателя Х., но он знаменит не как писатель, а тем, что, получив билет члена СП, так напился, что потерял его. Когда жена спросила, где он шароэбился три дня, он полез в карман за доказательством, но билета не обнаружил. Был бит скалкой. Народ печальный, как и во всех этих безжизненных городках, но этот как-то по-особенному, накладывается и своя, особая печаль. Я тут, смейся, паяц, в качестве... ассистента, да, я оставил своё психоделическое образование из-за ненужности его и эфемерности. Но прежде я связался с замечательной компанийкой, которая занимается, цитирую афишу: «Необычайный концерт. Гипноз на эстраде. Перед вами выступает психоэкспериментатор Владислав Орлов». Это всё от филармонии. Официально. Афиши. Концерт. Небольшая группка авантюристов, гастролирующая по краю. За деньги. Демонстрируются гипнотические возможности и способности. Я со своим багажом прочитанных книг для учащихся ПТУ по психологии и психиатрии и знанием различных приколов и фокусов из жизни цыган здесь себя чувствую, ха-ха, прекрасно. Тут-то и пригодились мои наблюдения за знахарством бабки Шепотухи, смотри ведь, вспоминается как гадание матери на картах и прочие штучки мистического характера. И чем больше я наблюдаю за процессом, тем меньше я понимаю. Возьмешь отдельный случай, событие, историю, думаешь над ней, всё кажется внешне просто, ан нет, пустячная история тянет за собой черте-что, от шаманизма до какой-нибудь бесовской мессы или же церковной службы. Не всё так просто в этом мире, мой друг. Сам Орлов человек странный, но порядочный, считает себя учеником Мессинга, не пьёт, не курит. Иногда по-своему шутит. Например, ужинали в ресторанчике, он так закомпостировал мозги официантке, что она бегала и приносила ему то две вилки, то две ложки, вместо просто необходимого столового набора. Он похохатывал... Второй ассистент Лора Лобжанидзе, грузинка, та может творить всякие чудеса, излечивает руками, читает мысли, но порой непонятно, она мистификатор или что-то в ней есть эдакое запредельное. Её слушать – уши вянут. Пока идёт концерт, с чёрного хода пробирается народ, слухи об излечении различных хвороб идут впереди наших гастролей. Народ свято верит во всё мистическое. У людей просто потребность во всём, что необъяснимо, непостижимо. Народ просто тянется к вере. То место, где стояла церковь, разрушено, и его заполняет всё, что хоть как-то может удовлетворить потребность в мистическом...

Далее Коновальчук поясняет:

«Конец письма утерян. Но тем не менее моя деятельность в этой мистической шарашке повлияла на мою дальнейшую жизнь. То, чем я занимался, носило характер примитивной режиссуры, о чём мне и рассказали знающие люди из филармонии и посоветовали поступить в соответствующий вуз... Фирма потерпела крах отчасти по моей вине. Для Орлова я придумывал сценки, которые он проделывал на эстраде. Там были и «каталиптический мост», и излечение от заикания, от курения, впадение в детство и прочая развлекательная чушь. Народ развлекался и безмолвствовал. Кино! Но тут я предложил сцену «Всемирный потоп», во время сеанса зрителям внушили, что зал наполняется водой. Самые внушаемые полезли с ногами на кресла, за ними и остальные. Знамо дело, психопаты первыми подаются панике. Всё бы ничего, но на сцене стоял молодой офицер в форме, самоуверенно вышедший разоблачить сеанс гипноза (ох, Булгаков прав, гений). И когда вода стала прибывать и прибывать, офицер упал на колени и стал молиться, чтобы прекратить этот потоп. С потопом всё обошлось. Но на следующий день об этом случае знали все соответствующие органы, а в то время слухи доносились мгновенно. Лавочка была закрыта. И поделом! Нечего заниматься тем, чем должны заниматься специалисты. Я имею в виду врачей и священников. Политиков я не имею в виду (пошли вон, мошенники). А вот о кино задумался и придумал несколько своих идей, может быть ложных, но вполне живучих. Например, кино – это сон о жизни. Я и раньше записывал некоторые свои странные сны, пытаясь разгадать их, проникнуть в тайну сновидения. И как тут не обратить внимание на некоторую схожесть структуры сна и структуры кинематографического повествования...»

Конец цитаты.

С приведенным отрывком хорошо рифмуется рассказанная в начале книги история о том, как на окраине Заринска, в Уляхином логу, поселился табор цыган, которых неистовая бабка Бендариха именовала почему-то «яуреями» и «втуне-ядцами». Любопытные подростки отправились поздно вечером на разведку в Уляхин лог. Выяснили, что «яуреи» говорят на каком-то подобии санскрита (грамотные, черти!). Наконец, самый отважный, то есть Саша Ерёменко, пошёл знакомиться, стал читать «яуреям» свои стихи, а те, в знак признания, пустили по кругу банный ковшик с одеколоном...

Тут два примечательных момента. Во-первых, стойкое ощущение, что цыганский табор нагрянул в Заринск прямиком из Макондо, из зачина бессмертного романа Габриэля Маркеса «Сто лет одиночества», а мистика Алтая и Приамурья, которой насыщены рассказы Коновальчука, переливается через край, через Тихий океан, в джунгли Колумбии (по ходу накрывая остров Суматра):

Каждый год в марте месяце у околицы селения раскидывало свои шатры оборванное цыганское племя и под визг свистулек и звон тамбуринов знакомило жителей Макондо с последними изобретениями ученых мужей...

И второе потрясение – сами стихи, которые шестнадцатилетний Ерёменко читает обитателям табора. Вот они:

Схватили парня и зажали рот,

и вывернули руки, и покуда

сбегался, улюлюкая, народ,

всегда до зрелищ падкий, и покуда

искали гвозди, волокли пилу,

 покуда где-то, спрятавшись в углу,

монеты пересчитывал иуда,

покуда, озверев от торжества,

под ним толпа гудела, напирая,

любовь росла, вздымалась, выпирала,

и приняла размеры божества.

А сам не бог, а человек из плоти,

с губой, разбитой в кровь под бородой,

улыбку мучил, сильный, молодой.

Не смерть была страшна, был страшен плотник,

с размаху гвоздь вгоняющий в ладонь.

Тут, конечно же, поражает прежде всего поэтическая зрелость пятнадцатилетнего автора, ощущение полной свободы самовыражения и, в профессиональном плане, абсолютная лёгкость версификаторства. Стих выливается сам, как яркая лента из горла цирковых иллюзионистов, только записывай. Книга, спасибо Михаилу Коновальчуку, строго документально фиксирует чудо: не рождение, не становление, а явление поэта. (Пушкин, Лермонтов, Мандельштам, Цветаева – их не так много, явленных готовенькими, в генеральских мундирах зрелых поэтов.) Это, конечно же, было открыто и самому Ерёменко: он знал себе цену, так что с публикациями в иных изданиях, кроме СУМАТРЫ, можно было не торопиться.

Вот стихотворение, датированное 8-м мая 1966 года:

Мы большие и маленькие.

Мы качаемся плавно.

Мы не люди. Мы маятники.

Это самое главное.

Мы живём ощущением

необычного мига —

прохождения линии,

понимания мира.

Мы живём не из корысти,

наша участь известная,

мы проходим на скорости

 наслажденье отвесное.

Мы не славим молчания

измеренья четвёртого.

В мёртвых точках качания

мы действительно мёртвые.

Мы качаемся, странствуем,

 ограничены крайне.

Мы стремимся из крайности

в неизбежную крайность.

Предвкушенье фиктивное —

к необычному ринуться,

суждено нам фиксировать

только плюсы и минусы.

Только точки молчания.

И об этом рассказывать.

 А момент понимания

суждено нам проскальзывать.

А момент равновесия

удивительно маленький.

Нам живётся невесело —

мы не люди, мы — маятники.

Запасёмся терпением,

ночи зимние длинные.

Мы живём ощущением

продолжения линии.

Мы её догоняем, объясняем, стараемся.

А когда затихаем,

с ней зачем-то сливаемся.

Мы большие и маленькие,

мы качаемся плавно.

Мы не люди, мы — маятники.

 Это самое главное.

Приведу ещё одно чудесное по мелодике стихотворение того же периода, а потом уже постараюсь закончить мысль:

В стране семи цветных карандашей,

где лунный свет тонюсенький, как волос,

мы ловим зарождающийся голос

отверзнутыми ранами ушей.

В стране семи цветных карандашей,

где лунный свет тонюсенький, как волос,

где застывает капельками голос,

серёжками на кончиках ушей.

В стране семи, в стране семи цветных

карандашей, в стране карандашиной,

забрызганные известью машины

летят сквозь разлинованный цветник.

А у мышей стеклянные глаза.

Пристреливая загнанную лошадь,

мы выбегаем радостно на площадь,

а площадь нам бросается в глаза

пустынностью. Полно было людей,

и надпись вдруг нас углубиться просит

на площадь, именуемую «Площадь

всех загнанных на свете лошадей».

И тени лошадей бредут по кругу.

Безмолвный, отрешённый карнавал.

И мы в глаза не поглядим друг другу,

поглубже гильзы спрячем мы в карман.

И жаром задохнувшийся цветник.

И небо из тугого крепдешина

в стране семи, в стране семи цветных

карандашей. В стране карандашиной.

Так вот, к сведению: сам Ерёменко стихи этого своего периода считал ученическими, что ли, и потрёпанную желтую тетрадь, в которую они были записаны, незадолго до поступления в Литинститут выбросил на помойку. Хорошо, что рядом оказался Коновальчук – не поленился, не побрезговал, слазил на помойку и сохранил тетрадь у себя. Пути их сошлись в Москве – один поступил во ВГИК, на сценарное отделение, другой в Литинститут. Таким образом, в книге представлен значительный массив раннего творчества Ерёменко – более 70-ти нигде никогда не публиковавшихся стихотворений. И в этом, возможно, главная ценность книги для будущих исследователей русской поэзии конца ХХ века.

Александр Ерёменко

Но для тех, кто имел счастье общаться с Ерёмой по жизни, книга бесценна и дорога не только стихами, но и перепиской, бережно сохраненной всё тем же Михаилом Коновальчуком. Переписка двух молодых людей, искренне верящих в своё высокое предназначение, интересна и сама по себе – тем более, что в советские времена эпистолярный жанр был, пожалуй, наименее подцензурен – но тут дело в том, что в письмах Ерёменко магически и неотразимо сохранены все его позднейшие интонации, сам строй речи, образ мышления, даже интонационные паузы. Голос, жесты, мимика воскресают при чтении этих писем – готов лично свидетельствовать, что за последующие сорок лет мало что поменялось.

Уже три года, как его не стало – но книга дарует всем, кто знал Ерёму, магическое ощущение прямого общения с ним.

И вот за это дорогому Мише Коновальчуку отдельное большое спасибо.

Cкажу ещё о редактуре, поскольку мы имеем тот самый случай, когда редактора можно считать полноправным соавтором книги – и вдвойне удивительно и приятно, что таким соавтором, таким профессиональным редактором стал замечательный писатель, лауреат премии «Ясная Поляна» Евгений Касимов. Он же, после кропотливых текстуальных сверок, составил на основе первой книги Александра Ерёменко поэтический сборник «Модели и ситуации», гармонично дополняющий документальный роман Михаила Коновальчука.

Чтобы действующий писатель так рьяно, так тщательно работал с чужими текстами – это, доложу вам, редкость из ряда вон. Тут тоже, надо полагать, не обошлось без мистики.

Эргали Гер

Михаил Коновальчук

A.V.E. СУМАТРА

Александр Ерёменко

МОДЕЛИ И СИТУАЦИИ

Екатеринбург, ГОНЗО, 2024