"Где могут находиться ключи от мира и спокойствия в Центральной Азии"

Об "управляемом хаосе" как инструменте мировой политики, о Центральной Азии, как возможном плацдарме новых цветных революций и «дестабилизирующем» афганском факторе мы беседуем с руководителем экспертной группы Информационно-аналитического центра «CaspianBridge», доктором исторических наук, действительным членом Русского географического общества Александром Князевым.

— В последнее время все чаще и чаще приходится сталкиваться с примерами того, как в различных частях мира происходят события, больше напоминающий хорошо срежиссированный и управляемый хаос. Как Вы сами относитесь к теории «управляемого хаоса» и какие его особенности и вектора направленности могли бы обозначить в контексте Центральноазиатского региона.

— В принципе, история никогда не была спонтанным процессом, большинство ключевых исторических событий есть результаты неких проектов. Причем, в широком применении понятия «история», я говорю не только о новом или новейшем времени. Великая французская революция 1789 года уже несет в себе вполне очевидные следы британского, австрийского, испанского участия. О революции 1917 года, как и о развале СССР, и говорить нечего — это внешние проекты, реперно опирающиеся на внутристрановые сложности и противоречия. В естественном историческом процессе антагонизмов быть не должно, за исключением тех, что относятся к сфере конкуренции. Такие антагонизмы разрешаются либо военными способами, если это конкуренция междустрановая, либо на основе права — если речь идет о цивилизованной стране, либо в сфере криминальной… То, что вы подразумеваете под «срежиссированным и управляемым хаосом», таковым и является, это набор проектно подготовленных событий с просчитанными последствиями и взаимосвязями. Я абсолютно не вижу оснований сомневаться в том, что теория «управляемого хаоса» довольно успешно осуществляется на практике. При этом действия, осуществляемые США в целом ряде евразийских стран, в определенном смысле важны не сами по себе, но как компоненты стратегического дизайна, некие опорные площадки выстраиваемой системы управления процессами по созданию новой мировой структуры управления. Только в отличие от предыдущих веков эти проекты носят уже не точечный характер, скажем, только для какого-то отдельного региона, они жестко комплиментарны друг к другу, глобализация, знаете ли… Эти процессы давно уже имеют свою теоретическую базу, в англосаксонской политологии подобные трансформации, совершаемые посредством подобных парамилитарных действий, традиционно описываются простым технологическим понятием — смена режима («regime change»). Сценарное сходство «бархатных революций» в странах постсоциалистического мира и так называемой «арабской весны» отнюдь не случайно. В отличие от многосложных электоральных методик, технология «regime change» в своих принципах проста, а потому — удобна и эффективна. Вертикаль власти последовательно расшатывается изнутри, на всех уровнях административной иерархии, но обязательно — в массовом, всеохватывающем порядке. Параллельно последовательно формируется соответствующее общественное мнение, хотя бы для нескольких социальных групп и категорий, используемых затем в качестве орудия главного удара: его наносит как раз стихия толпы, которой не могут сопротивляться потерявшие контроль над ситуацией власти и вооруженные силы страны. Еще в начале 1960-х гг. русский ученый-эмигрант Евгений Месснер выявил принципиальные особенности нового типа войн, среди которых он называл отсутствие линий фронта и четких границ между противниками, превращение общественного сознания в основной объект воздействия, четырехмерность пространства войны. А сама концепция «сетевых войн» впервые была сформулирована в 1996 г. сотрудниками «RAND Corporation». Основой ведения «сетевых войн» является проект создания глобальной информационной сети Пентагона (DefenseInformationGrid), который координируется Агентством информационных систем (DISA). По логике сетевых войн, они ведутся как против врагов, так и против нейтральных и даже дружественных держав во всех ситуациях (мира, войны и кризиса) с тем, чтобы манипулировать их поведением, подчинять их действия интересам субъекта, ведущего такие войны. Происходит трансформация понятия «поле боя» в понятие «боевое пространство». В него помимо традиционных целей для поражения включены также и цели, лежащие в виртуальной сфере: эмоции, восприятие и психика противника. Процессы, происходящие в этой сфере, измерить значительно сложнее, чем в области физической, но их ценность и эффективность подчас намного важнее. Социальная область — это поле взаимодействия людей. Здесь преобладают исторические, культурные, религиозные ценности, психологические установки, этнические особенности. Социальная область является контекстом сетевых войн. При этом упор «наступающей стороны» делается, прежде всего, на приобретение позиций в административной и интеллектуальной элитах, в средствах массовой информации, среди молодежи и социально маргинальных слоев населения. Так было везде — бывшей Югославии, бывшем СССР, потом уже применительно к Сербии, Грузии, Киргизии, более долгоиграющий проект — Украина, есть и другие примеры.

Центральноазиатский регион — это фактически центр Евразии. Россия, Китай, Кавказ, Средний Восток, все сходится здесь. Естественно, что в той глобальной конкурентной борьбе, которая сейчас происходит в мире, и в которой управление хаосом — один из важных инструментов, в это борьбе такой регион обойти вниманием нельзя. Среди коллег можно услышать утверждение, будто наш регион оказался на периферии мировых событий. Это намеренно лоббируемое и внедряемое в экспертную и политическую среду, в общественное мнение, утверждение, призванное на необходимое время отвлечь внимание от региона. Но рано или поздно, все, или практически все, сойдется здесь. Центральная Азия — это Ближний Восток замедленного действия…

— На ваш взгляд могут ли события, происходящие сейчас на Украине, повториться здесь в ЦА. Что для этого нужно и кто за этим будет стоять?

— Вполне допускаю, другое дело, что само течение событий может быть иным, все-таки слишком по многим параметрам отличается Украина от стран Центральной Азии, а эти страны еще и друг от друга… Для успешности таких проектов главным является наличие неэффективного государства, избранного в качестве объекта действия. Причем, абсолютно неважен в данном случае тип политического режима: демократия ли это, или автократия, важен критерий эффективности государственных институтов. На протяжении уже достаточно большого времени я, и ряд моих коллег, считали и продолжаем считать такими «слабыми звеньями» в регионе Киргизию и Таджикистан, но в последнее время вызывает внимание к себе и Туркмения. Если мы говорим о неких внешних центрах, заинтересованных в дестабилизации нашего региона, я бы исключил из этого списка сразу же три соседние страны: КНР, РФ и Иран. Доктрина «экспорта исламской революции» когда-то была актуальна и присутствовала во внешней политике Ирана, но это закончилось, на мой взгляд, максимум в начале 1990-х годов. Сейчас, в условиях глобальной мировой поляризации, шедшей давно, но откровенно проявившейся на фоне украинских событий, Иран в максимальной степени заинтересован в стабильности своих связей с Китаем и Россией и в основном — через центральноазиатское пространство. Географию пока никто не отменял. Китай всегда считал наш регион своим тылом, для Пекина важно, чтобы из стран региона не происходило угроз для Синьцзяна, не было поддержки тамошним деструктивным силам. Это условие худо-бедно странами региона выполняется все постсоветское время. А сейчас у Китая появился еще один интерес — это энергоносители, это казахстанская нефть, это туркменский и узбекистанский газ. Сразу хочу отметить, что этот китайский интерес не вступает в серьезные противоречия с региональными интересами России. Китайский рынок таков, что так еще очень долго будет хватать спроса для всех поставщиков. Сейчас в Казахстане и России обсуждается сразу несколько вариантов строительства трубопроводов, где поставщиком будут российские компании, а Казахстан — дополняющим транзитером. Здесь нет серьезных противоречий и конфликта интересов, а значит, есть общий интерес к сохранению стабильности. Вот, для США и в определенной мере Европы такой интерес — в дестабилизации — присутствует. Любой конфликт способен стать средством консервации энергоресурсных и вообще коммуникационных проектов. США и европейским странам хотелось бы направить центральноазиатско-каспийские ресурсы не на восток, где они стимулируют экономический рост Китая, а на запад.

— В одном из своих комментариев несколько лет назад вы называли Каспий «мостиком между двумя конфликтогенными регионами». Насколько вероятны, на ваш взгляд, дестабилизация Каспия и объединение Кавказа и Центральной Азии в единое хаотизированное пространство? Этот вопрос относится к предмету деятельности экспертной группы Информационно-аналитического центра «CaspianBridge»?

— Да, это предмет нашей работы. Будучи сложным и сам по себе, объединяя различные политические системы каспийских стран, являясь узлом переплетения различных цивилизационных общностей, он привлекает к себе огромное количество интересов внерегиональных игроков мировой политики и, в силу этого объективно обладает высоким конфликтогенным потенциалом. В этих условиях переосмысление основных парадигм развития Прикаспия и граничащих с ним регионов — Центральной Азии, Кавказа, Среднего Востока, юга России — является чрезвычайно актуальной задачей экспертного сообщества. ИАЦ CaspianBridge работает с конца прошлого года, функционирует интернет-сайт, к сотрудничеству с которым привлечено уже немало экспертов, авторитетных и в профессиональной среде, и обращающих на себя внимание в кругах принятия политических решений в ряде стран.

Каспийский регион, объединяющий пять стран — Азербайджан, Иран, Казахстан, Россию и Туркмению, — является одним из важнейших узлов евразийской и мировой геополитики и геоэкономики. 18 сентября мы проводим в Актау уже четвертую, ежегодную международную конференцию «Парадигмы международного сотрудничества на Каспии». Раньше обсуждали и энергетику, и экологию, в нынешнем году единогласно вынесли в подзаголовок названия короткую формулировку — «военно-политический аспект». Это как раз на фоне всех тех процессов, о которых мы говорили выше… Конференция экспертов — к слову, не первая и не последняя, не решит, конечно, всех проблем, такой задачи и не ставится. Но провести мозговой штурм по наиболее актуальным, наиболее интересным, попробовать озвучить какие-то новые подходы — это мы стремимся делать. Информационно-аналитического центр «CaspianBridge» из Актау и мой «Общественный фонд Александра Князева» — это исследовательские, экспертные организации.

Без создания механизмов коллективной безопасности для Каспия, которые были бы взаимоувязаны с региональной архитектурой безопасности Кавказа и аналогичной структурой в Центральной Азии, невозможна нормальная работа с пользой для каждой из стран этих регионов. А такой архитектуры безопасности нет ни на Кавказе, ни на Каспии, ни в Центральной Азии.

Существует джентльменская, по сути, декларация пяти президентов каспийских стран о решении всех проблем безопасности собственными силами, не допуская в акваторию некаспийские страны. Но это декларация. Нужны механизмы взаимного контроля. Если какая-либо из прикаспийских стран допускает на Каспии военное присутствие некаспийских стран, это будет концом той неуверенной, но все-таки стабильности, которая есть в прикапийском регионе сегодня. Есть вполне обоснованные предположения многих экспертов о том, что целью США в ближайшие несколько лет станет создание военно-морской базы на территории Азербайджана с целью контроля акватории Каспийского моря. Каспий — это часть «дуги нестабильности», спроектированной когда-то Збигневом Бжезинским. И любая дестабилизация на Каспии — это высочайшая вероятность начала широкомасштабной войны, которая распространится на все пространство от китайского Синьцзяня, куда сегодня идут трубопроводы с туркменским газом и казахстанской нефтью, до Балкан, где какой-либо устоявшейся долгосрочной стабильности пока не появилось. А теперь между Кавказом и Балканами есть еще и украинское пространство, и это, подозреваю, очень надолго…

— Насколько предстоящий вывод международного воинского контингента из Афганистана, а также внутриполитический кризис в стране могут стать детонатором обострения ситуации к северу от афганских границ, и где слабое звено?

— Я осторожно отношусь в словам о «предстоящем выводе», пока он совсем не очевиден, в отличие от вполне реального внутриполитического кризиса. Вот, второе с точки зрения безопасности региона, значительно важнее. Идет дальнейшее ослабление возможностей афганского государства контролировать свою территорию. Дестабилизационный потенциал, направленный на наш регион, в виде международных террористических группировок типа Исламского движения Узбекистана, Глобального Исламского Джихада, различных салафитских, такфиристских группировок, в Афганистане существовал и существует независимо от того, кто занимает президентское кресло в кабульском Арке (резиденция президента ИРА). Наркотрафик с Кабулом также не согласовывается. Гораздо важнее наличие, либо отсутствие, заинтересованности в дестабилизации региона теми или иными центрами, координирующими деятельность вышеназванных группировок. А координируют их спецслужбы многих западных и исламских, да и не только этих, стран. Состояние стабильности и безопасности в странах региона определяется более глобальными процессами. Это уровень внутренней стабильности в социально-экономической и политической сферах, то, что порождает как массовые протестные настроения, так и уровень и формы конкуренции внутриполитических элит в каждой стране. Это уровень лояльности руководства той или иной страны к интересам США, возглавляющих список кураторов террористических группировок, базирующихся в Афганистане. Впрочем, ситуация меняется, и Афганистан теряет монополию как источник угроз. К примеру, отвоевавшие в Сирии боевики — выходцы из Средней Азии и Казахстана — сейчас концентрируются на территории Турции. Где им найдут применение — в странах их происхождения, в Ираке или на Украине — вопрос к заказчикам… Хотя, конечно, значимость Афганистана с точки зрения безопасности в регионе, доминирует. Но с передислокацией американских войск я бы эти процессы связывать не стал.

— В контексте возможности дестабилизации ситуации в ЦА можно ли говорить о том, что со стороны России появились признаки выстраивания долгосрочной стратегии в регионе, или она по-прежнему носит больше рефлекторный характер на внешние раздражители.

— На мой взгляд, о какой-то концептуальности региональной политики России говорить очень преждевременно. Собственно, говорить можно об адекватности или отсутствии таковой по отношению к каждой из стран региона, общей региональной политики я вообще не вижу. Что касается постранового взгляда, тут тоже слишком много противоречий и рефлекторики, что не соответствует ни интересам самой России, ни интересам стран региона.

Олег Столповский, главный редактор интернет-портала Antiterrortoday.com

Источник: antiterrortoday.com