Юрий Михайлов: авторизованная версия интервью (лонгрид)

Журнал «Хан-Тенгри» не может расстаться с Юрием Михайловым, автором книги «Пора понимать Коран».

В журнальной практике порой случается, что интервьюируемые либо не просматривают высланный на утверждение текст, либо «забывают поставить лайк». Обычно, выждав некоторое время, мы публикуем журнальную версию интервью, руководствуясь принципом «молчание знак согласия» – тем более, что многие наши авторы люди чрезвычайно занятые. Так случилось и с опубликованным нами на прошлой неделе интервью с Юрием Михайловым, вышедшим под заголовком «Нужно русифицировать ислам...» И тут приключается то ли конфуз, то ли сюрприз: через день после публикации Юрий Анатольевич присылает авторизованный, сильно дополненный вариант разговора.  Он показался нам настолько хорош, что мы решились на нестандартный шаг, и сразу вслед за журнальным вариантом интервью публикуем авторизованный. Теперь у заинтересованных читателей есть возможность сравнить оба варианта – на наш взгляд, они неплохо дополняют друг друга.

Юрий Анатольевич Михайлов, основатель и бессменный главный редактор Научно-издательского центра «Ладомир», одного из старейших и самых профессиональных российских издательств, публикующего, в частности, легендарную серию «Литературные памятники», несколько неожиданно для себя освоил новую профессию и написал книгу «Пора понимать Коран». Едва она вышла, как на нее обратил внимание Е.М. Примаков, в то время президент Торгово-промышленной палаты РФ, и по его поручению в Центре международной торговли при большом стечении политиков, ученых, дипломатов и журналистов была проведена ее презентация. Книга выдержала уже несколько изданий. Нам показалось, что читателям журнала «Хан-Тенгри» будет интересно поближе познакомиться с выводами Юрия Анатольевича, да и с самим человеком, сумевшим прочитать великую Книгу свежим взглядом и рассказать о ней современным языком.

— Юрий Анатольевич, как вы пришли к Корану?

— Создавая «Ладомир» в 1990 году, одним из главных направлений его деятельности я видел публикацию важнейших книг мировых религий. Мне стало известно, что в Главной редакции восточной литературы (ГРВЛ) издательства «Наука» лежит без движения, в пленках, готовый к сдаче в типографию новый перевод Корана, выполненный Магомедом-Нури Османовым, в то время главным научным сотрудником Института востоковедения РАН. (Заняться этим переводом, на который ушло более двадцати лет, ему предложил тогдашний директор института Е.М. Примаков, отреагировавший на соответствующую просьбу Ю.В. Андропова, на тот момент — председателя КГБ СССР.) Книжные магазины были переполнены перепечатками перевода И.Ю. Крачковского, и публикацию нового перевода в условиях галопирующей инфляции ГРВЛ считала экономически неоправданной. Я выкупил пленки и уже собрался было отправить их в типографию, как Магомед-Нури попросил внести в верстку изменения. Поскольку пленки были уже готовы, изменения были сведены в отдельную таблицу. К моему удивлению, их оказалось настолько много, что они заняли несколько страниц в конце книги. Как я и ожидал, тираж быстро разошелся. Я предложил подготовить второе, исправленное, издание. Накопившаяся обильная правка требовала повторной редактуры всей рукописи. Не ожидая особых проблем, ведь первая редактура должна была быть выполнена, как мне представлялось, на безупречном уровне, за работу взялся я сам.

Это было мое первое знакомство с Кораном, хотя с малолетства я не мыслил себя без чтения, целенаправленно собирал домашнюю библиотеку. Каково же было мое изумление, когда я осознал, что мало что понимаю как в самом тексте исламского Откровения в интерпретации Османова, так и в составленных им научных комментариях к переводу. Я с трудом продирался сквозь текст и вяз буквально в каждом предложении, пытаясь уловить внутреннюю логику нарратива. К такому изматывающему чтению я не привык. (В последующем у меня уже не вызывала удивления убежденность некоторых мусульман в том, что уразуметь сказанное в Коране дано лишь немногим. Я не раз слышал, как муллы отговаривали прихожан тратить на это силы, призывая ограничиваться беседой с шейхом, популярной литературой либо, в крайнем случае, признанными средневековыми тафсирами. Иное поведение было чревато отпадением в ересь.) Ответить на вопрос, в силу каких причин Коран занял не только одно из ключевых мест в духовном наследии человечества, стал настольной книгой сотен миллионов правоверных и очень многих инаковерующих, но и самым решительным образом повлиял и продолжает влиять на ход мировой истории, было невозможно. Отдать в печать книгу, уровень подготовки которой меня никак не устраивал, я не мог. Иное противоречило бы моим жизненным принципам, хотя бизнес-логика диктовала обратное поведение — в те годы книжный рынок был всеядным, и потребность в новом переводе Корана, как выяснилось, была весьма значительной. Изначально того не планируя, я на целых два года погрузился в работу над рукописью. Первым делом отправился в Российскую государственную библиотеку и постарался проштудировать всё, что касалось коранической проблематики, благо тогда таких книг на русском языке было совсем немного. Удалось перезнакомиться с ведущими арабистами, московскими и питерскими, многих из которых, к сожалению, уже нет в живых. Еле-еле забрезжило какое-то понимание, но «темных мест» оставалось несопоставимо больше. Огромную помощь оказывал научный редактор издания — В.Д. Ушаков, докторская диссертация которого была посвящена фразеологии Корана. В итоге перевод был основательно доработан, а научный аппарат — расширен и уточнен. Магомед-Нури остался всем очень доволен. Потраченные усилия не пропали даром: за второе издание своего перевода он получил в 2002 году Государственную премию России в области науки и техники. Такого в нашей стране еще не было: впервые религиозная книга была удостоена государственной награды.

Но загадка Корана, феномен его действенной силы продолжали оставаться для меня едва приоткрытыми. Мысли о нем не давали покоя. Я всё время задавался вопросами, искал ответы на них в книгах по исламу, как сугубо научных, научно-популярных, так и прозелитических, и конечно же у профессиональных исламоведов. Если говорить о последних, то вскоре меня осенило, что вопросы, ставившие их подчас в тупик, я задавал не по адресу, ведь за редчайшими исключениями эти исследователи были сосредоточены на изучении истории взглядов крупнейших мыслителей исламской цивилизации, прежде всего суфиев. Коран и Сунна как источники всего спектра учений и мировоззрения ислама в целом не находились в центре внимания востоковедного сообщества, не говоря об актуализации восприятия всех этих дисциплин. Обращаться к мусульманскому чиновничеству, воспитанному на традиции бездумного начетничества, было бесполезно.

У меня, выросшего на постоянном чтении классики мировой литературы, с каждым днем крепло убеждение, что коранический текст не может быть плодом художественного творчества человеческого гения. У этого текста совсем иная природа!

Когда голова занята размышлениями над какой-то захватывающей проблемой, рано или поздно обязательно возникает потребность поделиться мыслями с окружающими. Но мои попытки говорить популярно о Коране с немусульманами наталкивались на неприспособленность для этого сложившегося языка — из-за его чрезмерной нарочитой арабизации и косноязычия, стимулированного, в частности, буквалистским сырым переводом И. Ю. Крачковского (изначально представлявшим собой разрозненный рабочий материал ученого, не предназначавшийся им для печати и увидевший свет лишь благодаря его вдове, привлеченной возможностью получения изрядного гонорара). Делалось это якобы с благой целью — исключить возможную путаницу, когда об одних и тех же реалиях, присущих основаниям авраамических религий, ведут речь как мусульмане, так и христиане. Прямым следствием этого глубоко порочного укоренившегося у нас подхода являются невежественные — имеющие далеко идущие негативные последствия — утверждения, которые порой приходится слышать от российского обывателя, вроде такого: «У нас, православных, — свой Бог, а у них, мусульман, — свой».

Постепенно ко мне пришло понимание, каким должен быть дискурс об исламе, адресованный отечественным немусульманам, чтобы им открылась специфика взгляда последователей Пророка Мухаммада на окружающий мир, чтобы особенности поведения правоверных перестали восприниматься как нечто асоциальное и в корне чуждое.

Много бесед у меня состоялось с российскими политиками и политологами, живо интересовавшимися вероучением и социальной практикой ислама под прикладным углом — в свете нейтрализации религиозно мотивированного радикализма и борьбы с терроризмом, в те дни как никогда актуальной. В этих разговорах оттачивалась моя аргументация.

Я опубликовал пару статей, успех которых подтолкнул меня к написанию книги, получившей довольно претенциозное название — «Пора понимать Коран». Адресована она была, конечно же, не мусульманам, а российским политикам, подчас выступавшим в роли костоломов по отношению к социально активным правоверным и с фанатичным упорством, достойным лучшего применения, накалявшим атмосферу в нашей поликонфессиональной стране.

Мне казалось, что в своей книге я написал об общеизвестных вещах и никаких особых открытий не сделал, но, к моему удивлению, она приобрела популярность и среди мусульман. Разумеется, были и сильно недовольные, причем не только со стороны отдельных правоверных, взвинченных религиозной ревностью.

К моменту выхода книги я много общался с профильными сотрудниками Администрации Президента. Ясности в те смутные времена не было по многим проблемам. В частности, остро стоял вопрос о том, какое место в жизни современной России должен занять ислам с его сущностно неотъемлемыми политическими амбициями. Меня не покидало ощущение первопроходца, и я с энтузиазмом принялся за разработку программы позиционирования ислама в нашей стране. К сожалению, лишь некоторые из положений этой большой программы были озвучены с высоких трибун и приняты к практической реализации.

Если говорить о евразийском пространстве, то ислам мог бы стать здесь мощнейшим объединяющим фактором, причем цивилизационным. Мир будущего, контуры которого проявлены в Коране, — это, без всякого сомнения, постиндустриальное общество, то есть то общественное устроение, к которому в XXI веке устремлена человеческая цивилизация. Такое понимание «стрелы времени» социальной доктрины ислама задает отчетливую и привлекательную для каждого перспективу. Развивая социальное учение ислама, просветляя головы, ведя разговор о нем на языке, понятном аудитории, к чему, кстати, настойчиво призывают и Коран, и Сунна, можно строить мощные государственные образования, в которых не останется почвы для сохранения любых форм межрелигиозной напряженности. 

— Вы убеждены?

— Абсолютно. В каждом государстве, имеющем развитое мусульманское сообщество, доминирует свое понимание социального измерения ислама, учитывающего местное историческое прошлое и национальные традиции. Вот и у России должно быть свое понимание, а не его импортированная откуда-либо версия. Но, чтобы такое понимание было разработано (с опорой на творческое усвоение и осмысление интеллектуального наследия исламской цивилизации) и переведено в практическую плоскость, уровень просвещения российской уммы должен быть серьезно повышен. Страна должна обладать своей влиятельной исламской элитой, являющейся органической частью элиты общенациональной.

Понятно, что при таком подходе ислам перестанет быть некой этнокультурной музейной ценностью. «Но такое усиление ислама, — возражали мне бдительные чиновники, — способно обрушить Православную церковь». Удивительный прогноз, не правда ли? Странное представление об одном из мощнейших и влиятельнейших институтов нашего государства. Да и что это за Церковь такая, которая способна зашататься только от того, что в полную силу раскроется потенциал социальной консолидации, заложенный в исламе? «Вы просто недооцениваете силу православия», — отвечал я. К сожалению, IQ (айкью) некоторых наших администраторов, наделенных серьезнейшими полномочиями, далеко не всегда соответствует сложности стоящих перед ними задач. Проще бесконечно плодить верноподданнические бумаги с изощренным фантазированием на тему угрозообразующих факторов и на этом основании блокировать (в духе чеховского героя: «Оно, конечно, так-то так, всё это прекрасно, да как бы чего не вышло») любые оздоравливающие инициативы, чем заниматься созидательной деятельностью, предполагающей высокую степень ответственности.

— Одно из основных положений Вашей книги гласит, что выстраивание баланса интересов между основными религиями, между людьми разных вероисповеданий — это один из важнейших аспектов внутренней политики, тем более в России и для России, которая всегда этим занималась и которая, в общем, имеет уникальный пятисотлетний опыт сосуществования православной и мусульманской религии. Тем не менее, я прочитал в Вашей книге, что нам всем надо несколько переосмыслить этот опыт с учётом того, что довольно скоро мусульман у нас будет не меньше, чем православных... 

— Это неизбежно, и на сей счет есть общепризнанные прогнозы рождаемости. В свете данной перспективы должен быть актуализирован и по-новому осмыслен не только опыт сосуществования религий, но и сам ислам — ислам, если так можно выразиться, в его российском изводе. Догматизация, деинтеллектуализация ислама — это то, что ему органически претит. Это религия, которая требует от ее адепта постоянного интеллектуального напряжения. Плох тот мусульманин, который позволил своему разуму расслабиться, погрузиться в состояние анабиоза. Плох тот мусульманин, для которого волеизъявление, подконтрольное разуму, выродилось в вакханалию своеволия, когда «бал правят» прихоти и страсти, а разум состоит в их бесхребетной обслуге. Когда верующему навязывают поведение (в данном случае речь не о ритуальной практике), сводящееся к бездумному исполнению чьих-либо указаний, к механистическому, рационально не осмысленному повторению неких действий только потому, что кто-то, упирая на свой религиозный авторитет, считает такое поведение благочестивым и потому требует от своего приверженца слепой покорности, налицо форма идолопоклонства, иными словами то, с чем ислам изначально и бескомпромиссно боролся. Ислам — это религия интеллектуального выбора, и, если мы хотим опереться на него в построении успешного высококонкурентного общества и государства, в нем должна возродиться интеллектуальная рефлексия. Всякие попытки мумификации ислама будут неизбежно оборачиваться самыми серьезными проблемами для общества. К несчастью, эту проблему мало кто сознает, а потому столь успешны вреднейшие попытки консервации исламской мысли и практики, перевода их в разряд этноконфессиональных ценностей далекого, пусть даже прославленного прошлого. Ислам — религия активного социального действия, и именно от нас зависит, каким это действие окажется — разрушительным, что неизбежно в случае попыток закостенения ислама, либо созидательным, при создании условий для выработки его социального учения, отвечающего требованиям современности.

Надо возродить тот ислам, с которым некогда связывалось прогрессивное развитие человечества, тот ислам, который открыл людям новые горизонты понимания своего назначения и смысла своего существования, тот ислам, с которым пророк Мухаммад пришел в этот мир.

— Вы пишете, что ислам, как и многие другие религии, после основоположников был «приватизирован» жреческой кастой, и эта подмена живого, непосредственного общения с Богом общением через посредников способствовала омертвлению самого учения.  Прочитав, я подумал: ого-го, Михайлова будут обвинять не только в том, что он, не будучи мусульманином, смеет рассуждать о Коране — он ещё и проповедует некий протестантизм в мусульманстве. Это ведь чисто протестантская позиция: убираем посредников, убираем касту жрецов...

— Согласен, внешне это так и выглядит. Но дело в том, что если мы возьмем сегодняшний ислам, не его учение, а тех его представителей, кого можно было бы назвать лицом сегодняшней мировой уммы, то эти люди никогда бы не создали того выдающегося государственного образования от Кордовы до Памира, которое было основано при пророке Мухаммаде и которое закрепилось в анналах истории как Великий халифат. Одно из самых передовых государств своего времени. По сути, цивилизация, в которой определяющую роль играло передовое естественно-научное знание.

Даже поверхностное знакомство с историей европейской науки показывает, что она стоит на плечах этой цивилизации. Мусульмане спасли наследие античности, осмыслили его и развили. В своей замечательной монографии «Торжество знания» Франц Роузентал написал: «Логика Аристотеля была, возможно, среди наиболее ранних греческих материалов, появившихся в арабском переводе, и, вполне вероятно, оказала влияние на мусульман на самых ранних стадиях проявления их интереса к знанию. Как бы то ни было, в результате переводческой деятельности в IX в. греческая логика стала основой всей мусульманской эпистемологии. С тех пор она и оставалась единственной систематической научной структурой, служившей мусульманским ученым инструментом интеллектуального самовыражения. <…> Ее влияние распространилось настолько, что она легла в основу систематического богословия и юриспруденции и тем самым проникла в самое ядро мусульманского мышления». Аристотеля мусульмане называли Первым Учителем, Вторым же Учителем был его главный комментатор — Абу Наср аль-Фараби. Именно благодаря аль-Фараби, который сумел не только осмыслить и растолковать работы Аристотеля, но и развить его идеи, а также комментариям Ибн Рушда (Аверроэса) к аристотелевским сочинениям европейцы открыли для себя наследие гениального древнегреческого мыслителя, определившего развитие всей европейской философии. Без трудов крупнейших исламских ученых — Бируни, Ибн аль-Хайсама, аль-Кинди, Абу Хамида аль-Газали и др. — немыслима история науки на Западе. Труды Ибн Сины (Авиценны) были основой университетских курсов XIII—XIV веков, а его «Канон врачебной науки» оставался основным учебным пособием в европейских университетах вплоть до XVII века. Саму идею университета европейцы заимствовали у мусульман, познакомившись во времена крестовых походов с образовательными центрами, сложившимися вокруг крупнейших мечетей. Благодаря Аверроэсу Колумб узнал о существовании Нового Света. Секрет производства бумаги, изобретенной китайцами, европейцы переняли у арабов. Алгебру открыл европейцам Леонардо Пизанский по прозвищу Фибоначчи, а узнал он о ней от арабских учителей, когда бывал по торговым делам в Алжире. Отсюда, между прочим, арабские цифры — изобретение индийцев, но превращенное в основу математики мусульманами. Само слово «цифра» тоже арабского происхождения. Вряд ли кто-то не слышал слово «алгоритм». А ведь образовано оно, как и слово «алгебра», от имени одного из величайших математиков в истории человечества — Мухаммада аль-Хорезми, жившего в первой половине IX века. До 16-го столетия переводы его книг по арифметике использовались в европейских университетах в качестве основных учебников по математике.

Подлинный ислам — это мощная традиция рационализации религиозного знания, не исключая и мистических истин.

С именами выдающихся исповедников ислама мы связываем передовое научное знание, потрясающие успехи в математике, медицине, астрономии, физике, химии, географии, ботанике, зоологии, архитектуре, промышленности, и, как следствие, — успешную и непрерывную модернизацию социальной жизни в их странах на основе постоянных инноваций.

То, что из научных трудов публиковалось на арабском языке, воспринималось средневековыми европейцами как истина в последней инстанции. Владение арабским языком было признаком высокой учености. Так, например, будущий император Священной Римской империи Фридрих II Гогенштауфен был воспитан в Палермо руководителем местной исламской общины. Наряду с латынью и греческим и еще несколькими языками Фридрих владел арабским как родным, был страстным поклонником исламской культуры. Недаром в Европе его прозвали Изумлением Мира, «крещеным султаном». В императорской канцелярии существовал — можете себе такое вообразить? — арабский отдел, который даже на формально-стилистическом уровне, в том числе в документах на латыни, придерживался арабских образцов.

Пиетет европейцев перед мусульманами был настолько высок, что порождал многочисленные легенды. Так, согласно одной из них, Альберт Великий, католический святой, избранный Ватиканом на роль небесного покровителя ученых (поскольку он сам был крупнейшим ученым своего времени), наставник Фомы Аквинского, большой поклонник научных трудов мусульман, якобы создал с помощью заимствованного у арабов магического искусства удивительную машину в виде говорящей головы. Однако ученику Альберта, унаследовавшему этот аппарат, пришлось разбить его вдребезги, поскольку излишняя разговорчивость головы мешала размышлениям. Как видите, европейцы были настолько впечатлены достижениями мусульман, что готовы были поверить в самое невероятное.

К слову, мало кто знает, что в основе знаменитой «Суммы теологии» Фомы Аквинского, признанной официальным учением Католической церкви, лежит метод тафсира. А такой христианский святой, как Иоанн Дамаскин, один из Отцов и Учителей Церкви, первый систематизатор церковных догматов, устроитель церковной службы и церковного песнопения, первый литературный защитник иконопочитания, вообще вырос в халифате (его дед руководил налоговой администрацией Дамаска), с раннего детства воспитывался вместе с будущим халифом Йазидом I, получил прекрасное образование, по воцарении Йазида стал при нем визирем, а с приходом к власти Валида I оставил вопреки желанию этого нового государя должность визиря и отправился из Дамаска в Палестину, где в одном из монастырей постригся в монахи, приняв имя Иоанн Дамаскин. Кстати, родовое имя Иоанна такое же, как и у его деда — Мансур ибн Сарджун. Вы только представьте себе: Мансур, будучи визирем, по сути, премьер-министром халифата, не скрывавшим своего христианского исповедания, сочинял трактаты в защиту иконопочитания и переправлял их в Византию, где в это время правил император-иконоборец Лев IIIИсавр, который настолько озлобился из-за икон на их поборника Мансура, что решился даже на изготовление поддельного письма на собственное имя, якобы написанного самим Мансуром, в котором он, Мансур, призывал главу Византии напасть на халифат. Это письмо Лев переправил халифу с пожеланием разобраться с изменником. Но повелитель правоверных не поверил хитрому византийцу. Для нас же самое главное, что благодаря восприятию от мусульман научного подхода к кодификации знаний Иоанн Дамаскин смог выстроить православие как стройную логическую систему. Об отличной подготовке Иоанна в точных науках говорит также и то, что средневековый способ расчета пасхалии (даты Пасхи) известен как «рука Дамаскинова».

Раз я упомянул выдающихся деятелей католицизма и православия — Фому Аквинского и Иоанна Дамаскина, вооруженных научными инструментарием, созданным в Исламском мире, не могу пройти мимо и представителя иудаизма — Маймонида, также прославившегося, как и два его авраамических собрата, на почве систематизации религиозных оснований.

Маймонид родился в Кордове, находившейся под мусульманским владычеством, образование получил в одном из знаменитых исламских университетов Марокко — аль-Карауин. Естественные науки, медицину, астрономию и философию ему преподавали лучшие арабские учителя — ученик знаменитого философа Ибн Баджи и сын астронома Ибн Афлаха. Как-то раз один из недоброжелателей обвинил Маймонида перед властями в отходе от ислама (из чего прямо вытекает, что Маймонид, будучи евреем, по-видимому, вел себя как практикующий мусульманин), но марокканские власти считали насильственную исламизацию незаконной, а потому хода делу не дали. Маймонид служил личным врачом визиря султана Салаха ад-Дина. Основные свои труды он написал на арабском, в том числе знаменитый «Путеводитель растерянных», который ряд исследователей расценивает как скрытое доказательство того, что его автор, почитающийся как один из величайших мудрецов иудаизма, никогда не покидал ислама. Прославился он также своими комментариями к Аверроэсу, а также сочинением «Мишне Тора» («Повторение Торы») — первым в истории иудаизма кодексом классифицированных по содержанию талмудических галахических текстов. Самую широкую популярность приобрели его тринадцать принципов иудаизма, актуальные по сей день.

Я привел лишь несколько наглядных примеров тотального влияния рациональности исламской цивилизации на цивилизацию иудео-христианскую, цементирующую пресловутый Запад, пусть даже временами и манкирующий своими важнейшими историческими истоками. Напомню известное высказывание Великого муфтия Египта, шейха Мухаммада Абдо: «Я поехал на Запад и увидел Ислам, но не мусульман, я вернулся на Восток и увидел мусульман, но не Ислам». А вот что сказал Марк Цукерберг о труде «Мукаддима» («Введение») Ибн Хальдуна, считающегося одним из основателей современных социологии, историографии и экономики: «<…> это история мира, написанная интеллектуалом».

Вот каким был подлинный ислам в человеческой практике! Сейчас же мы наблюдаем лишь его внешнее жалкое подобие.

Быть мусульманином — это огромный повседневный труд и предельная самоотдача во имя Бога. 

— А что же случилось, Юрий Анатольевич? Как это огромное живое пространство, давшее миру медицину, образовательную систему, элементарные понятия о гигиене — как оно погрузилось в многовековой застой?

— На поднятую Вами тему существуют самые разные точки зрения. Она словно незаживающая, постоянно саднящая рана, то и дело напоминающая о себе. Мусульмане сознают себя авангардом, передовым отрядом человечества. Такое понимание — ядро их ментальности, питаемое в том числе и историческим прошлым (Коран учит относиться к человеческой истории как к назиданию от Бога). Но в реальной жизни ситуация очевидным образом иная, и перспективы к ее изменению явным образом сейчас не просматриваются. Все ждут какого-то прорыва. (Но это больше похоже на полуторатысячелетнее ожидание прихода Махди, своего рода мессии, призванного «обновить веру» и возглавить человечество на пути к счастью.) Наиболее харизматичными в этом плане были те интеллектуалы, которых принято называть исламскими фундаменталистами. Налицо негативно-уничижительный и даже зловещий оттенок в этом определении. Их желание одним махом переломить ситуацию, «стереть до основания... а затем...» во многом напоминает революционную романтику большевиков, изнанка которой — неисчислимые жертвы на пути в мир земного благоденствия. Поражение «Братьев-мусульман» (запрещены в РФ), пришедших по итогам выборов к власти в Египте и не сумевших предложить реалистичную программу реформ (что неудивительно!), а потому бесславно выброшенных с политического олимпа, — яркий пример из недавнего прошлого. Всем известное террористическое формирование, самоназвавшееся Исламским государством (запрещено в РФ), — это некий эрзац ислама, ислам наизнанку, именно тот псевдоислам, какой неизбежно возникает в случае выхолащивания великой религии от интеллектуальной жизни, от актуализации ее социального учения сообразно требованиям современности.

Мы не имеем сегодня разработанной концепции современного исламского государства. Поэтому всякие попытки его строительства неизбежно выливаются в реализацию неких фантасмагорий, предельно далеких от реальной жизни и, как правило, радикальных.

Я полагаю, что застойные явления в исламской мысли возобладали в момент, когда политические режимы в мусульманских государствах озаботились наследственной передачей власти. В стране, живущей по законам ислама, власть в обязательном порядке должна обладать религиозной легитимностью. Но наследственность как основание для передачи трона явным образом противоречит основаниям религии пророка Мухаммада. Ислам требует, чтобы каждый человек занимал в обществе то место, которому он в наивысшей степени соответствует. В Священном Писании мусульман говорится, что при рождении каждый человек вдыхает от Бога частицу Его Духа. По сути, речь идет о той индивидуальности и, в частности, способностях, которые в дальнейшем определяют личность человека. Жизненная миссия человека — реализовать таланты, данные ему Всевышним, а это невозможно, если не занять в жизни правильное место, то есть то место, где человек сможет в наибольшей степени раскрыться, что позволит приумножить благо в этом мире. Ведь именно этого Всевышний и ожидает от того, для кого Он является главным жизнеустрояющим ориентиром.

Как только вы ставите в религиозном ключе вопрос о легитимности монарха, вы неизбежно оказываетесь в его глазах смертельным врагом. Поэтому власть озаботилась проблемой нейтрализации не только конкретных ее критиков, но и исключения самой возможности вынесения критических заключений с религиозных позиций, лишения права самостоятельного богословско-правового суждения. Ясно, что обладать указанным правом должен лишь компетентный человек. Оставалось выдвинуть такие критерии для оценки компетентности, которым практически никто не мог бы соответствовать (к примеру, знать на память сто тысяч хадисов со всеми их иснадами). Парадоксальным образом даже некоторые признанные корифеи прошлого оказались, следуя этим критериям, «непроходными». «Врата иджтихада» были наглухо закрыты, и всем было предложено следовать путем таклида, иными словами прекратить вольнодумство и беспрекословно руководствоваться ранее вынесенными — порой в очень давние времена и совсем в другой общественно-политической ситуации — решениями, не пытаясь подвергать их сомнению либо приспосабливать к меняющейся жизни. Постепенно интеллектуальная мысль была задушена. Власть деградировала. Застойные явления распространились на многие сферы жизни. Общество погрузилось в стагнацию. Исламская цивилизация, некогда локомотив мирового развития, начала безнадежно отставать от Запада.

— И тогда естественно возникает вопрос: почему даже в странах, высоко вздымающих зеленое знамя ислама, никак не удается построить государства, соответствующего нормам и канонам ислама?

— На первый взгляд, ответ прост, хотя на самом деле это колоссальная проблема. Как я уже говорил, на сегодняшний день не существует разработанной концепции современного исламского государства. Нет даже перечня ключевых признаков, базовых характеристик, которым это государство должно было бы соответствовать. В Коране и Сунне — что естественно — очень многое намечено, лежит на поверхности, но не так-то легко понять, как претворить эти установки в повседневность, построив не просто жизнеспособное, а лидерское государство XXI века. На меньшее мусульмане претендовать никак не могут.

С позиций ислама социальное мироустроение должно быть гармоничным. Когда каждый член общества находится на своем месте, занят, тем, что лучше всего у него получается, в таком обществе торжествует гармония, и, как следствие, оно процветает, процветает прежде всего за счет реализации людьми своих дарований. А уж какими полезными ископаемыми располагает такая страна, оказывается не столь важным. Но ведь именно за счет эксплуатации последних процветают ныне флагманские государства исламского мира. Человеческий ресурс в них фактически обесценен.

Движение на пути к социальной гармонии предполагает, к примеру, радикальную реформу всей системы образования, от дошкольного до высшего. Любой родитель твердо знает, что его ребенок в чем-то талантлив. Но многие ли из детей имеют возможность понять, какими конкретно талантами они наделены на самом деле, чему им стоит посвятить свою жизнь, какое образование и профессиональные навыки получить? Ответ очевиден: таких счастливчиков сущие единицы. С позиций ислама, ситуация, когда ребенок получает образование в зависимости от толщины кошелька его родителей, абсолютно порочна. Да и нужное ли образование он таким образом приобретает? Не занимает ли он при этом место, на котором мог бы находиться действительно одаренный ребенок?

Заботу о раскрытии и развитии дарований ребенка, причем с малолетства, исламское государство возьмет на себя в полной мере и, понимая, что лишь такой подход — залог его (государства) процветания, сделает расходы на эти цели приоритетными в бюджете. Образование в подлинно исламском государстве не может быть платным. Ребенок, получивший в школе возможность понять, к чему он склонен, сможет в таком государстве поступить в любой из понравившихся ему вузов без каких-либо экзаменов. Отсев в процессе учебы при означенном подходе к выбору учебного заведения окажется самым незначительным. Исчезнут такие понятия, как «престижный вуз» и «престижная профессия».

Поскольку в состоявшемся исламском государстве признаваться будет лишь высокоинтеллектуальный труд, такой труд, когда яркие таланты смогут раскрываются с предельной отдачей, когда озарение (инсайт) станет обычным делом, оно, это государство, обеспечит тотальную роботизацию всего, что может быть алгоритмизировано, и на самом первом этапе — низкоквалифицированные виды деятельности. Уровень оплаты труда перестанет играть значимую роль при выборе места работы, поскольку зарплата в таком сверхэффективном социуме будет повсеместно высока. При трудоустройстве на первый план выйдет комфортность условий труда, возможность в полной мере отдаваться любимому делу. Выборы в органы власти станут состязанием самых достойных, политика перестанет быть «грязным делом» и превратится в открытую и честную соревновательность.

Всё это — родовые признаки развитого постиндустриального общества, о котором я уже говорил как о коранической перспективе.

Аналогично рассуждая, несложно понять, что в центре внимания исламского государства должны оказаться вопросы образования, семьи, материнства и детства. Семья должна стать фундаментом малого бизнеса, ведь от ее благополучия будет зависеть и благополучие всей страны, а потому государство должно быть озабочено не столько налогообложением малых предприятий, сколько созданием условий для их успешного функционирования.

Если на время забыть об исламской маркированности описанного мной общества и задаться вопросом, найдутся ли иноверующие, которые бы не захотели жить в нем, то, думаю, утвердительный ответ не вызовет затруднений и будет единым.

Любопытно, что в исламе гармония равнозначна красоте. Гармонично то, что находится на своем месте. А какое место следует считать таковым? То, которое задано Богом — творцом этого мира, его законоустроителем. Нахождение на своем месте следует понимать как соответствие Божьему Замыслу. Пророк говорил: «Бог красив, и Он любит красоту». Всевышний — единственный источник красоты. Нет иной красоты, кроме как от Бога. Всё, что не от Бога, то некрасиво. А красиво то, что отвечает Его правящей воле, то, что оказывается на своем месте.

— Да, прекрасно сказано. Увы, гармония труднодостижима. Вот мы, по Конституции, строим социальное государство, и с каждым годом индекс Джини, то есть разница между доходами богатых и бедных, только растёт. А вот интересно, насколько идея социального государства как такового соответствует духу и постулатам ислама?  

— На все сто процентов. Иному государства, на взгляд ислама, в будущем не место. Власти государства, в котором меньшинство жирует за счет грабительской эксплуатации большинства, в котором общенациональные богатства присвоены группой сросшихся с властями казнокрадов и аферистов, такие власти, по сути, стоят на богоборческих позициях, даже если правящая верхушка окружена сонмом духовенства, денно и нощно пекущегося о воспевании заслуг власть предержащих.

От критиков мусульманского образа жизни часто можно услышать утверждения о том, что в мусульманской семье женщина в сравнении с мужчиной тотально ущемлена в правах. Жена тем самым отделяется от мужа, после чего права каждого из них взвешиваются на весах феминизма. При этом не учитывается, что на вершине социальной пирамиды в исламе находится не отдельно взятая замужняя женщина либо женатый мужчина, а семья как одно нерасчленимое целое. В рамках этой общности, во многом устроенной на договорных началах, жена обладает достаточными возможностями, чтобы ни в коей мере не чувствовать себя хоть в чем-то ущемленной. Именно в тех семьях, где ислам перестал быть живым учением, превратился в собственную противоположность, окостенел и переродился в одну из форм язычества — обрядопоклонство, торжествуют домостроевские порядки, превращающие жену в бессловесную рабыню мужа.

Кстати, с позиций ислама (для которого всё, чем наделен человек, дано ему Богом в долг и по завершении жизненного пути подлежит возврату к Нему с отчетом о том, как оно было использовано) нахождение мужчин и женщин репродуктивного возраста вне брака — это неприемлемая аномалия, разрешением которой должны быть озабочены не только сами эти одиночки и их родня, но и специальные государственные и общественные учреждения.

— Цитата из вашей книги: «Чего нет в современном исламском мире – это интеллектуального центра, который обеспечивал бы мир ислама современными идеями». И таким интеллектуальным центром, по-вашему, могла бы стать Россия. «Россия могла бы стать центром притяжения всех здоровых сил в исламском мире». 

— В этом я глубоко убежден. Сегодня в арабском мире вы не найдете страны, в которой одна лишь идея создания такого влиятельного центра не вызвала бы сильного напряжения со стороны властей, поскольку рано или поздно вопрос об их религиозной легитимности, а также о легитимности всего местного политического устройства в той или иной форме обязательно будет поставлен. Не может быть заинтересован в создании такого мощной интеллектуальной институции и Запад, поскольку неизбежно будут подвергаться сомнению сами устои, на которых он зиждится.

А вот в России принципиально иная и во многом уникальная ситуация. Исторически наша страна сложилась как центр притяжения народов разных культур, традиций и вероисповеданий. Быть вместе с Россией было выгоднее, нежели оставаться вне ее границ и, соответственно, вне ее защиты. Языком лингва франка стал, естественно, русский язык. В нынешних условиях очень важно, чтобы на евразийском и постсоветском пространствах он укоренился еще и в качестве языка межрелигиозного общения. В этом плане, в частности, надо русифицировать ядро исламского вероучения, заново перевести на новых принципах Коран, представив в комментарии к переводу все главные школы его толкования, перевести, систематизировать и научно прокомментировать полный корпус хадисов, для начала — шесть их главных сборников. Такая работа немыслима, если не создать отечественную школу научного перевода исламских богословско-правовых текстов. Надо научиться давать ответы на актуальные вопросы современности, возродив традицию иджтихада. Выносимые заключения должны быть авторитетными для мусульман всего мира.

В Коране постоянно рефреном звучит обращение к «людям разумеющим», то есть к тем, у кого не зашорен разум, к тем, кто открыт к анализу и самоанализу, к диалогическому мышлению. А потому в исламе столь сильна интеллектуальная рефлексия. Абу Ханифа, основоположник и эпоним ханафитского мазхаба, доминирующего в нашей стране, говорил, что, если вы не можете прийти к тем же выводам, к каким пришел он сам, этими выводами можно пренебречь. Логичность того, что он утверждал, доступность к повторению слушателями цепочки его умозаключений, были для него главенствующими. Из этого следует, что выработка правоверных суждений (во всяком случае, значительный объем таких операций) может быть алгоритмизирована. Иначе говоря, можно попытаться математически описать то, что наработала исламская цивилизация в сфере фикха. Для этого существует достаточно развитый математический аппарат. Отрасль знаний, связанная с изучением человеческой логики, постоянно развивается в мире. Если бы такую новаторскую школу удалось создать в России, она бы приковала внимание всего исламского мира, духовенство которого в своем подавляющем большинстве никак не может выбраться из тенет Средневековья.

Давно пора создать российский музей ислама. Наши соотечественники должны иметь возможность узнать, какова роль мусульман в развитии России. Это должен быть и просветительский центр. В нынешней ситуации «поворота на Восток» следовало бы построить несколько специализированных бизнес-центров и жилых кварталов для предпринимателей из исламского мира со всеми сопутствующими учреждениями (средней школой, поликлиникой и прочими).

Как ни странно, в нашей стране нет ни одного учебного заведения, где готовили бы к ведению бизнеса со странами исламского мира, изучали национальные экономики, местные языки, религиозные и культурные традиции. Даже в Высшей школе экономики готовят по программе «Востоковедение» не страноориентированных предпринимателей, а преимущественно классических востоковедов. 

— Да, я помню, эта идея — создание Исламского университета в Москве — излагается у вас в книге достаточно подробно. Однако прошло уже несколько лет. Что-нибудь сдвинулось?

— Ничего. Словно глас вопиющего в пустыне. Наверное, не к тем лицам обращался или не так, как следовало бы. Звучали недоуменные возгласы, с чего это вдруг бюджет возьмет на себя финансирование религиозного вуза, когда у нас — светское государство. Но моя идея состояла как раз не в том, чтобы создавать религиозный вуз. Предлагалось открыть международный университет, учрежденный и финансируемый несколькими странами, в котором студенты со всего исламского мира совмещали бы на первом этапе начальное религиозное и бизнес-образование, изучали бы языки (для иностранцев — русский) и национальные особенности стран исламского мира (для иностранцев — всё, что связано с Россией), а на втором — посвящали бы себя глубокому изучению либо религии, либо бизнеса. Если вы хотите добиться больших успехов на коммерческом поприще, связанном с зарубежными мусульманами, а это далеко не всегда транснациональные корпорации, работающие преимущественно по западным методикам, вам волей-неволей придется учитывать все особенности миропонимания этих людей. Те, кто отучился в предложенном мною университете, смогли бы завязать друг с другом не только товарищеские отношения, но и установить коммерческие связи, создать совместные предприятия. Впору было бы говорить об эффективной народной дипломатии.

У нас странная ситуация в целом с экономическим образованием в стране. Если взглянуть на предметный профиль соответствующих факультетов ведущих отечественных вузов, то возникает ощущение, будто мы собираемся поддерживать деловые связи исключительно с Западной Европой и американцами, хотя, помимо западной цивилизации, с которой ныне отношения стремительно сворачиваются, мы всегда стремились расширять партнерство с китайской и индийской цивилизациями. Понятно, что этой парой перечень наших перспективных незападных партнеров не исчерпывается. Все они имеют свои национальные особенности, так или иначе отражающиеся на национальных традициях ведения бизнеса. Спрашивается, в каком отечественном вузе можно получить образование, которое позволяло бы профессионально строить деловые отношения с такими регионами? Ни одного подобного вуза нет. Основным движителем является предпринимательская смекалка и энтузиазм. В России надо бы открыть пять или шесть специализированных университетов (бизнес-школ), ориентированных на определенные регионы и, возможно, на паях с ними.

Предлагал я создавать и международные детские лагеря, например, в Иране — для российских детей, а в России — для иранских. По меньшей мере, русский и персидский языки получили бы в обеих странах хороший стимул для закрепления и популяризации не только самих языков, но и национальных культур. Детская дружба — отличный залог для будущего взрослого добрососедства и взаимного доверия. 

- Подведём итоги, Юрий Анатольевич. Итак, на евразийском пространстве ислам мог бы стать одним из важнейших цивилизационных факторов интеграции, включая как мусульман, так и... 

- Да, верно, я действительно убежден, что у ислама огромный потенциал к консолидации. Ведь с самого момента своего появления он был обращен ко всему человечеству, которое должно было сплотиться на платформе единобожия, когда человек оказывается в зависимости от одного лишь Вседержителя, находящегося за пределами этого мира, но им правящего, и полностью освобождается для "возделывания" земного мира, полученного в доверительное управление с пожеланием соблюдения Завета, заключенного человечеством (в лице Адама и всех его потомков) с Богом.

Так что, когда сегодня имам-хатыбы в своих пятничных проповедях, по сути, разделяют людей на мусульман и немусульман, они совершают серьезную ошибку. Другое дело, что надо уметь обращаться к немусульманам на понятном им языке, а нынешнее исламское духовенство не только этому не обучено, но и не сознает эту проблему. Когда пророк Мухаммад оглашал окружавшим его людям Коран, среди которых поначалу были преимущественно язычники, хадисами не зафиксировано ни одного случая, чтобы кто-то упрекнул его в том, что он произнес нечто невразумительное. Чаще всего Коран воспринимался не просто как понятное воззвание, не оставляющее никого равнодушным, но как потрясающе красивый и завораживающий текст, пробуждающий то, что у идолопоклонников было запрятано в самых дальних уголках их души. Коран – это единобожный призыв, обращенный к каждому человеку, независимо от его вероисповедания. Если брать авраамическую платформу, то фактически это третий, причем заключительный, Завет после Ветхого и Нового Заветов. 

На одной из мусульманских конференций я попросил собравшихся дать определение Корану, которое было бы адресовано инаковерующим и сформулировано доходчивым языком. В ответ я услышал множество шаблонных, трафаретных фраз, не только не вносящих никакой ясности и ровным счетом ничего не объясняющих, но вызывающих еще и много вопросов к тем, кто давал ответы. 

Коран – это научение о человеке, отвечающее на вопрос, как перестать быть существом, внешне похожим на человека (человекообразным), и стать настоящим Человеком (с большой буквы). Это откровение, которое призывает нас задуматься, напрячь разум, всмотреться в окружающий мир, увидеть его красоту, гармонию, связанность всего этого многообразия единым замыслом и волей и в итоге прозреть – уже сердцем, – что за этим, привычным для всех нас миром, есть подлинная Реальность, задавшая ему систему законов, определившая характер его развития и прописавшая правила пребывания в нем человека. Остается всё это уразуметь, воспрять духом, взять себя в руки, раскрепостить свой разум, собрать в кулак волю и, ухватившись за "вервь Божью", начать правильно жить.