Визит в «Поленово»

Журнал «Хан-Тенгри» побывал в гостях у бесподобного Камариддина Артуа.  

В районе «Рисового завода» таксист свернул с освещенной дороги, и мы моментально въехали в ночь, в лабиринт узких проулков – осенью в Ташкенте темнеет стремительно. Свет фар запрыгал по стенам-заборам, выхватывая из мрака калитки, ворота, водоколонки, кошек с горящими фарами глаз, стайки играющих у ворот детишек. На мой взгляд, мы мчались с недопустимой скоростью. Дети вжимались в стены, прижимая к груди игрушки, кошки брызгали в щели, а дорога неумолимо сужалась – каждый следующий проулок выглядел уже предыдущего. Наверное, следовало заказать эконом-класс, какой-нибудь Spark, Getz или  Matiz; тут-то я понял, почему ташкентские таксисты предпочитают малолитражки. Но – поздно.  

- Дальше никак, - сказал водитель.

Я расплатился и пошёл по проулку, сверяясь с навигатором (очень полезная штука в махаллях). В конце проулка нарисовались две фигуры. Подойдя, я разглядел мужчин, пожилого и молодого. Внешность обоих была столь выразительна, что я тут же облегченно вздохнул и протянул им, по здешнему обычаю, обе руки. Меня ждали. 

Старшего, седобородого, звали Камариддин Артуа, он же Камариддин Артыков – искусствовед, театральный критик, художественный руководитель театральной студии Шамс-и-Камар, куратор множества арт-проектов. Мы были знакомы по Фейсбуку. Камариддин-ака назвал своего спутника – Жамшид – и мы пошли  к студии. 

Вряд ли бы я нашёл её сам. 

Ветхий дом, в отличие от соседских, был окружен не сплошной стеной, а покосившейся деревянной оградкой, за которой угадывался не по-узбекски запущенный сад. Главными украшениями двора служили поленница и мощенная булыжником площадка перед дверью, явный новодел. Мне рассказали: когда-то дом принадлежал забытому русскому художнику Виктору Губскому. Художник умер, дом перешёл сестре, живущей где-то за пределами Узбекистана, чуть ли не в Тбилиси, сестра согласилась отдать его под театральную студию-галерею – не за деньги, а за присмотр. Теперь эта локация на культурной карте Ташкента значится как «Поленово».

Внутри было прохладно и, что называется, без излишеств – ну, совсем без излишеств – однако «зала», она же большая комната, оказалась отделана довольно тщательно: камин, дерево, плитка, картины Губского, диван для гостей и стол, один на всех, плюс по стенам всякие художественные подделки и вышивки. Мне понравилось: стильная, лаконичная простота. В горенке обнаружился ещё один молодой человек. Нас познакомили. Молодых людей звали Жамшид Валиев и Мухтор Асроров. Первый – режиссёр и художник студии Шамс-и-Камар, второй – актёр. Хороший актёр, в чём довелось убедиться по ходу вечера.

Как раз поспел плов. Мы сели за стол, на котором было всё, что нужно для хорошего вечера, включая волшебные лепёшки, зелень, закуски, две бутылки местного виски – вдобавок совершенно роскошный собеседник, а если точнее, рассказчик. Парни, похоже, не очень хорошо говорили по-русски – а я, быстро насытившись пловом, мог только слушать, кивать и понимающе улыбаться.

О чём рассказывал Камариддин-ака?

О себе. Он окончил факультет театроведения Ташкентского театрально-художественного института – оттуда, по его словам, вышли все лучшие режиссёры сегодняшних узбекских театров. Учился в аспирантуре ГИТИСа. Работал во многих узбекских театрах – и не только узбекских: успел, ещё в советские времена, поработать в тартуском театре «Ванемуйне». Посещал мастер-класс у Адольфа Шапиро. Вёл – и продолжает вести – передачи на радиотелевидении, пишет сценарии, активно выступает в качестве театрального критика, курирует целый ряд арт-проектов, в том числе самый для него актуальный – театральную студию Шамс-и-Камар. Хотя, конечно, все проекты для него дорогие, все его дети.  

Это я даю выжимку, а рассказывал Камариддин-ака весело, артистично, искренне. По тому, как внимали ему молодые люди, чувствовалось, что для них он – Мастер с большой буквы. Устод. При внешней расслабленности и непосредственности – отточенное изящество в каждом жесте, в каждой фразе,  в деталях одежды. Чем-то Камариддин-ака напоминал Параджанова – та же аура вольного, повседневного творчества, преобразующая не только людей, но и саму среду.

О чем ещё говорили? Разумеется, о театре.

Сегодняшние узбекские театры, за редкостным исключением (тут был упомянут театр «Ильхом» Марка Вайля), превратились в «театры теней» – так говорил Камариддин-ака. Это государственные институции, влачащие жалкое существование на мизерные бюджетные подаяния. Они отрабатывают репертуар, окостеневший ещё во времена режима Каримова. В них десятилетиями нет ремонта, нет зрителя, театральной ауры, божьей искры. Актёры вынуждены думать прежде всего о том, как бы обновить гардероб, а ведь актёр, подумайте только – актёр! – он не может, не должен ходить в стоптанной обуви! Актёры зарабатывают не в театре, а в дешевых телесериалах – это кому повезёт – а чаще на свадьбах, юбилеях, корпоративах. «Хлопочут лицом». 

Лучшие узбекские режиссёры (тот же Овлякули Ходжакули) ставят свои спектакли в Лондоне, а не в Ташкенте. Государственная бюрократия душит театр.

Более того. Театр в том виде, в котором он достался сегодняшнему Узбекистану со времён советской власти, вообще не вписывается в рамки национальной культуры. Его надо ломать и менять, строить заново. 

Театр Востока – это караван-сарай, базар, площадь или узкий промежуток между пиршественными столами. Актёр Востока всегда немного суфий, дервиш, факир, канатоходец, танцор, кукловод. У нас, на Востоке, театр в крови, в генах, в самой сути суфизма – но это не тот «театр теней», которым заправляет государственная бюрократия. 

Не случайно студия Шамс-и-Камар базируется при Высшей школе танца и хореографии. Это правильно, потому что закономерно.

Тут Камариддин-ака взял паузу, а Мухтор, сидя на стуле, спел старинную, очень красивую песню о неразделенной любви юноши к девушке. Он пел не только голосом, но и руками, глазами – получилось, не сходя со стула, маленькое театральное волшебство.

Так вот, мы поставили силами нашей студии «Мартина Идена», продолжал Камариддин-ака. Это история про таких, как Мухтор и Жамшид, обычных узбекских мальчиков, выросших в период резкого социального расслоения и упадка культуры. Вот приехали они в Ташкент, где какие-то очаги культуры ещё тлеют, попробовали себя в театре, прикоснулись к Настоящему, Вечному, – но жизнь берёт своё, надо как-то зарабатывать на хлеб, заводить семью, обустраиваться. Ребята приходят в студию и уходят из студии в обычную жизнь, потому что студия камерная, на билетах не заработаешь, а что такое обычная жизнь узбека? – Построить дом, родить и воспитать сыновей-дочерей, уехать в Россию на заработки и вкалывать там до седьмого пота лет десять, чтобы заработать на свадьбу старшего сына, потом женить его и опять уехать в Россию, чтобы заработать на свадьбу дочери или среднего сына. У нас если что и строится в Узбекистане, так это залы для свадебных празднеств – сотни залов по всей стране! Вот главный смысл жизни: заработать на свадьбу и отгрохать её так, чтобы не стыдно было смотреть людям в глаза. У соседа было пятьсот человек на свадьбе – а у меня будет восемьсот! – Когда культура в загоне, людьми овладевают ложные смыслы...

Молодые люди не столько слушали, сколько впитывали речь своего Устода. Чистейшая русская речь на окраинах Рисового завода журчала как ручеёк.

По правде сказать, это был мой лучший вечер в Ташкенте.

В тёмных проулках, из которых одному не выбраться ну никак. В прохладном, поскрипывающем деревянном доме с удобствами во дворе. С людьми, похожими на членов древнего гонимого ордена. 

С тлеющим очагом.

 

Студия Шамс-и-Камар: