Акимбек Текешов: «За нами русская культура, отступать некуда...»

Журнал «Хан-Тенгри» побеседовал с худруком Русского драматического театра имени Чингиза Айтматова Акимбеком Текешовым.

- Акимбек Анарбекович, вы здесь, в Бишкеке, третий сезон возглавляете Русский драматический театр им. Ч. Айтматова. Как это произошло?   

- У нас художественный руководитель назначается Министерством культуры.

- А что этому предшествовало?

 - Я окончил Московский государственный университет культуры и искусства в 1981 году, до этого работал и учился в театральной студии при Киргизском драматическом академическом театре. Вернулся в Бишкек, тогда ещё Фрунзе, меня по своей линии Министерство культуры направило в Институт искусств. Я проработал там долгие годы, был заведующим кафедрой, деканом, потом в консерватории был проректором, потом пригласили в Министерство культуры. начальником управления по развитию искусства, я там проработал несколько лет. В 2007 году меня назначили заместителем министра, и в 2016 году я стал статс-секретарем Министерства культуры. В общем-то, находился на государственной службе в Министерстве культуры порядка 10-ти лет.

Параллельно занимался творчеством. У нас по местному законодательству государственный чиновник имеет право работать, заниматься педагогической деятельностью, творческой деятельностью и научной деятельностью по совместительству. Так что я из профессии не уходил, занимался, ставил спектакли. Много ставил на национальном уровне, на государственном уровне, за рубежом ставил, очень много у нас было в тот момент театрализованных массовых представлений, вот этим всем мы занимались. В общем, старался не уходить далеко от творчества. 

- Статс-секретарь министерства? Это очень прилично. То есть вы лучше всех знаете, каким образом Министерство культуры влияет на культурный процесс в республике... 

- Вы имеете в виду, сейчас?..

- Да. 

- Сейчас, в общем-то, влияние Министерства культуры на профессиональное искусство минимальное. С чем это связано? Видите ли, в хорошие, добрые наши старые времена театры имели финансирование. То есть, каждый театр в год получал целевое финансирование на выпуск 4-х спектаклей. Это была очень четкая и продуманная схема. Каждый театр должен был поставить одно классическое произведение, один спектакль по местной драматургии, один спектакль детский должен был быть в репертуаре, и еще один спектакль братских республик. Эти четыре спектакля финансировалось ежегодно. Плюс еще деньги на восстановление двух спектаклей, поскольку обычный спектакль живёт лет пять, потом устаревает морально, устаревают декорации, костюмы и так далее. 

Это была продуманная общая схема, и она работала. Театры жили. Помимо этого, были гастроли, то есть очень много было гастролей, театр не варился в своем соку, были какие-то творческие встречи, обмены творческие, и все это финансировалось. 

С развалом Советского Союза всё это прекратилось. Теперь государство оплачивает две защищенные статьи – заработную плату и коммунальные услуги – а все остальное театры зарабатывают сами. Но не все деньги, которые мы зарабатываем, к нам возвращаются. Это сложная и не до конца прозрачная схема.

Вдобавок пошла такая система, что ввели тендеры, то есть закупки через тендеры. Мы всё, вплоть до мелочей, обязаны официально закупать через государственный портал. Тут возникает большая проблема, ведь выпуск спектакля – это творческий процесс, режиссер очень многое может изменить в трактовке. Есть то, что режиссер готовит сам, то есть лаборатория и внутренняя кухня – это одно, он это защищает на худсовете, а потом начинается процесс работы с актерами. И в этот момент очень многое меняется, потому что актер тоже привносит что-то свое, соответственно, режиссер переосмысливает какие-то моменты, соответственно, могут измениться декорации, костюмы, решения какие-то могут измениться. Причем зачастую требуются даже не дополнительные средства, а то, что нужно было в заявке вначале при защите, это может оказаться ненужным в процессе работы, соответственно, нужно опять объявлять тендер. На самом деле, это очень тормозит в итоге творческий процесс. А потом, исходя из правил тендера, выигрывает тот, кто предлагает наименьшую сумму, естественно, от этого страдает качество. Мы берем самые дешевые ткани, материалы, также и все остальное, что требуется для постановки, по самым дешевым ценам. Очевидно, что это отражается на качестве и зрелищности спектакля. 

Теперь к вашему вопросу. После всего этого министерство утратило рычаги влияния на творческие учреждения, потому что раньше министерство выделяло какую-то сумму на определенный спектакль, соответственно, они приходили и принимали спектакль. При этом могли задаваться вопросы: почему вот тут так, а тут вот так, ведь у вас же деньги есть, мы же вам выделили ту сумму, которую вы запрашивали, соответственно, почему это и другое не соответствует?..  Возможно, были какие-то вопросы и по идеологическим акцентам – как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку. А сейчас они приходят, спрашивают, почему так? – потому что денег нет. И они таким образом не влияют никак, то есть не контролируют ситуацию.

На сегодняшний день министерство на культурную политику влияние утратило. Театр сам выстраивает свою репертуарную политику, сам решает творческие проблемы. С одной стороны, это замечательно и здорово, но когда у тебя нет возможности финансовой поставить спектакль, который нужен театру сегодня, который нужен актерам и нужен зрителям... Как говорится, бедность – это не порок, нищета – это порок, а мы на пороге нищеты. 

- И что – никаких спонсоров?.. 

- Да, мы ходим к спонсорам, мы просим помочь чем-то, и кто-то нам помогает. Например, фирма, которая занимается пошивом, мы у них просим ткани, просим их что-то нам сшить, а к кому-то мы ходим и что-то еще просим, и вот таким образом спектакль, в принципе, и создается. 

Что же касается крупных компаний... У нас не работает закон о меценатстве. То есть, у нас принят закон о меценатстве, но он не состыкован с налоговым кодексом. И когда мы приходим, говорим, товарищи, пожалуйста, помогите, вроде как, они не против этого. При этом они говорят, что вот мы вам поможем, соответственно, будет видно то, что мы такую-то сумму перечислили театру или куда-то еще, соответственно, к нам придет налоговая инспекция и скажет, что мы скрываем какую-то прибыль. То есть это для них серьёзно. А вот так, чтобы были преференции тем компаниям, которые поддерживали бы, как во многих странах, образование, культуру и здравоохранение – это было бы хорошо, но пока не работает. Либо работает в виде исключения, в силу уважения к театру, из любви к искусству, то есть из личных таких добрых побуждений, но это сложно. 

А если говорить про период пандемии, то сейчас, когда мы обращаемся в среду бизнеса, когда мы просим какую-то поддержку, нам говорят: простите, мы тоже в таком же положении; мы бы с удовольствием, но дело в том, что у нас тоже очень много всего остановилось, то есть бизнес остановился у нас. И вот таким образом, к сожалению, все происходит. 

- Есть ли какая-нибудь разница между финансированием русского театра и национальных театров?

- Нет, никакой разницы нет, все находятся в одинаковом положении. Сейчас вроде как рассматривается вопрос о повышении заработной платы творческих работников и работников театра, но, поскольку ситуация в стране не очень хорошая, мы не знаем, когда это произойдет. Ведь государство должно вкладывать в развитие, в развитие мы 30 лет не вкладываем. Тем не менее, спектакли ставятся. 

Мы ставим классику: «Грозу» Островского, «Ревизор» Гоголя – молодой режиссёр из Москвы, ученик Хейфеца, поставил Гоголя. Ставим комедию «Мой бедный Марат». Кое-как находим деньги на это. 

Тут обязательно нужно добавить, что Русский театр, наш театр всегда был очень популярным театром, у нашего театра есть свой зритель, и это не только русские. Я могу сказать, что к нам очень много ходит людей других национальностей, у нас очень много ходит коренных киргизов. Это еще связано с репертуарной политикой, потому что во многих наших театрах национальных репертуар, национальной драматургии, а у нас есть классика, русская классика, у нас также ставится зарубежная классика, то есть у нас больше свободы в этом плане. И это более интересно зрителям, потому что они могут посмотреть другие спектакли. Потом я могу сказать, что мы приглашаем на гастроли, также мы выезжаем на гастроли, то есть можно сказать о том, что возникают постоянно какие-то такие интересные ситуации, какие-то событийные вещи, которые интересны зрителям, и мы это прокручиваем через наш портал театральный, официальный, через социальные сети, и к нам люди очень хорошо идут.

Понимаете, современный мир совсем другой, люди в онлайн могут посмотреть все, что угодно, то есть могут посмотреть любой театр, любую постановку. И очень много вещей сейчас связано с такими моментами, как то, в каком состоянии находится театр. То есть, когда ты входишь в храм искусства, ты понимаешь, что это храм – это одно, ведь каждое какое-то здание, какое-то помещение имеет свою ауру. Ты входишь в церковь, там одна атмосфера, а когда ты входишь в мечеть, там совершенно другая атмосфера, и когда ты входишь в театр, там третья атмосфера. А когда около 50-ти лет в театре нет ремонта, причем я не говорю о капитальном ремонте, а просто о косметическом ремонте... Молодёжь приходит в театр. Мы с ними общаемся. Они очень хорошие, дружат с головой, им это интересно. Это совсем не то, что ночные клубы. Это такое место, куда можно привести свою девушку в вечернем платье, я тут имею в виду под молодежью людей до сорока лет, тех, кто ходят в театр. Им хочется прийти сюда в красивой одежде, посмотреть, ведь очень важен момент общения, важна атмосфера. А встречает их запустение, сырые потолки.  Для них это прошлый век, заброшенная локация. 

- Вы сравнивали посещаемость русского театра и киргизского драматического театра?  

- У нас гораздо больше посещаемость. Как минимум, на треть больше. У нас аншлаги на премьерах, то есть мы обычно месяц играем премьеру спектакля, он выпускается, и у нас аншлаги. 

- А театральная труппа у вас тоже многонациональная? 

- Да. Это связано с подготовкой актеров. У нас, в основном, группы на киргизском языке набираются, и вот из них мы хорошо пополняем свою труппу. Они чисто говорят на русском языке. Ну, какая-то такая тенденция есть, я не знаю, как все это будет дальше развиваться, я боюсь, что со временем, как это происходит во многих странах, в русском театре будут работать киргизские актеры на русском языке. Да, конечно, не хотелось бы этого, потому что это русский театр.

Вот с этим прекрасным чистым владением русским языком… Мы сейчас ставим Островского. Пытаемся найти тот диалект, ту среду. Ну, это же теряется в театре сегодня, сейчас все как-то нивелировано, не очень чистый русский язык, к сожалению, у нас тоже. Мы, на самом деле, занимаемся с нашими актерами техникой речи, педагоги у нас сценическим движением занимаются тоже, тем не менее, происходят какие-то вещи. В современной драматургии… Вы знаете, что там и ненормативная лексика, и все что угодно, но мы пытаемся этого не пускать, потому что мы главный форпост русской культуры в стране, поэтому мы пытаемся говорить чисто. 

Мне кажется, что мы теряем уровень культуры, мы теряем уровень культуры профессиональной, мы теряем какие-то классические вещи. Очень большое внимание уделяется национальной культуре, это хорошо, это здорово, потому что мы не должны забывать свои истоки. Мы должны знать свою историю, свою культуру, но при этом знакомить новые поколения с классическими произведениями, с классической музыкой, с оперой, с балетом, с русским театром – без этого мы обкрадываем самих себя.

Мир меняется. Вот сегодня я прочитал о международной выставке ЭКСПО, там какие-то новые технологии, там какие-то фантастические павильоны другие страны показывают. И это перспектива, это развитие на будущее, умные города в пустынях и прочее, шикарные павильоны, российский павильон очень интересный, китайский павильон очень интересный. В нашем павильоне стоит одна юрта!

Там стоит одна юрта, соответственно, о какой перспективе у нас может идти речь? У нас голова повернута назад. Мы даже не отталкиваемся, мы сидим в прошлом, мы не шагаем вперед, мы не делаем какие-то движения вперед, что очень плохо. 

Наши близкие соседи решили, что искусство, в целом, им не нужно, в частности, не нужен балет, симфоническая музыка, театры не нужны, и они все это успешно ликвидировали. 

- В Таджикистане?

- В Туркмении. Прошло 20 лет, они поняли то, что неправильно это все, неверно, и они начали отстраивать театры. Я был там, посмотрел, там театры строят французы, турки тоже построили театры, и нам этих театров не видать, я боюсь, что я живьем это не увижу. Там просто настолько все технологично, настолько современно, то есть оборудование, условия, но актеров-то нет, и артистов-то балета нет, и музыкантов тоже нет!.. А музыканта воспитывают, как минимум, лет 20, начиная со школы музыкальной, потому училище, потом консерватория. То есть, это долгий процесс, это огромная проблема, и вот у нас эта проблема тоже вырисовывается. 

Почему сейчас многие театры адаптируют классику под современность? Да потому что, опять же, это связано с языком, потому что мы забываем классический чистый русский язык. Мы не вникаем в ту эпоху, ведь театр имеет свои функции, в том числе воспитательные, эстетические, коммуникативные функции и так далее. Образовательные функции. И если мы ставим, например, Гоголя, я прошу художника по костюмам шить исторические костюмы, реально, чтобы я видел каждый ваш шов, то есть погружение в эпоху. Это и есть образовательная функция: как садились, как вставали, как подавали даме руку, как танцевали, как кушали, как носили костюмы. Проще, конечно, дать «современное прочтение», как это делают в Москве – но тут, в Бишкеке, мы не можем себе этого позволить, потому что за нами, как говорится, вся русская культура, отступать некуда. У нас Островский должен быть Островским, а Чехов – Чеховым.