Новый фильм Анджея Вайды «Катынь», наконец, добрался до Москвы. На этой неделе прошло два сеанса для творческой интеллигенции. Сначала в Доме кино, затем в Доме литераторов. Оба раза в присутствии автора и при большом стечении публики, из чего не следует, что если бы его выпустили в российский прокат, то он собрал бы сколько-нибудь значительную аудиторию. Сегодня «моральный непокой», который призвана возбуждать новая картина Вайды - не то, что более всего востребовано российским обществом.
Новый фильм Анджея Вайды «Катынь», наконец, добрался до Москвы. На этой неделе прошло два сеанса для творческой интеллигенции. Сначала в Доме кино, затем в Доме литераторов. Оба раза в присутствии автора и при большом стечении публики, из чего не следует, что если бы его выпустили в российский прокат, то он собрал бы сколько-нибудь значительную аудиторию. Сегодня «моральный непокой», который призвана возбуждать новая картина Вайды - не то, что более всего востребовано российским обществом.
Примечательны раздавшиеся справа и слева голоса после просмотра.
Радикальные либералы: эту картину надо выпустить в широкий прокат и показать по всем федеральным каналам в самое смотрибельное время.
Национал-патриоты: никогда и нипочем, поскольку в момент, когда Россия встает с колен, негоже душу русского народа обременять комплексом вины, да еще накануне очередной годовщины Великой Победы.
Обе позиции сомнительны. Во-первых, душа обязана трудиться. Во-вторых, через не хочу или через не могу ее, душу, никто не обяжет трудиться.
«Катынь» - кино до востребования.
***
Зал Дома кино оказался так забитым пожелавшими увидеть картину, как этого не было на моей памяти с того вечера, когда показывалось «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. (К слову, картина, когда она вышла в широкий прокат, практически провалилась).
Те, кто прорвался нынче в Дом кино, как и тогда, заняли все ступеньки проходов снизу доверху, пренебрегая правилами противопожарной безопасности. Появившийся в последний момент омбудсмен Владимир Лукин нашел себе местечко на ступеньке боковой лестницы, ведущей к балкону, откуда можно видеть изображение на широкоформатном экране только по касательной, почти под нулевым углом, то есть искаженно.
Из этой вроде бы незначительной частности следует вывести: сугубо эстетическая составляющая картины была в этот вечер не на первом плане. И возможно, не на втором. Не исключено, что и не на третьем.
Вряд ли из тех, кто заполнили зал, сомневался в достоверности фактов, лежащих в основании вайдовской «Катыни». Просто большинству из них был важен, насущен моральный урок, извлеченный автором «Пепла и алмаза» из трагической ситуации, накрывшей мрачной тенью взаимоотношения наших стран.
Урок получен, по крайней мере, теми, кому довелось посмотреть это кино. Усвоен ли? И насколько глубоко?
Последнее зависит как раз от угла зрения. Важно увидеть фильм не по касательной. Важно не ограничиться поверхностью историко-политических обстоятельств. Важно увидеть его не как мемориально-публицистический очерк, а как многоплановое, многоуровневое художественное произведение. Тогда станет понятно, что автор еще не все точки над «i» поставил.
***
В 1939-м стало понятно, что Польша, как отдельное гособразование перестало существовать. Тоталитарный Восток сошелся с тоталитарным Западом. Гражданским лицам некуда было бежать; военные - не могли сопротивляться. Демократический Запад предусмотрительно остался в стороне.
Фильм как раз начинается на мосту, где встречаются те, кто бегут от Гитлера, с теми, кто спасается от Сталина. Затем мы видим рукопожатие советских и немецких офицеров.
Рукопожатие, не оставляющее надежд цвету нации по обе стороны границы.
Гестаповцы отправили в концлагерь польскую профессуру.
Подразделения НКВД взяли в оборот военную аристократию.
Сдержанно, без надрыва Вайда на этом историческом грунте прорисовывает судьбы и чувства нескольких польских семей. Той, что потеряла сына в советской Катыни и мужа в гестаповских застенках. Рядом две сестры, чей брат (как и тысячи других его соотечественников) сначала был расстрелян и закопан в той же Катыни, а потом снова (как и тысячи других) погребен во лжи о Катыни советско-польской пропаганды.
...Сколько правду не закапывали, она окольными, извилистыми путями пробивалась наружу. Сначала: из уст в уста. Потом: документ за документом. Сколько память об этой трагедии не утрамбовывали, она все равно тревожилась. Сначала: едва-едва. Потом: все сильнее и сильнее. Сколько совесть выживших и уцелевших не морочили, не оперировали под наркозом и без, она не переставала саднить. И чем дальше, тем больше.
Обо всем этом фильм. И сам фильм - продолжение, а не просто описание катынской трагедии.
Конец польских офицеров реконструирован по дневниковым записям одного из персонажей. Зловещие черные гробы на колесах подруливают к месту казни. Убить несколько тысяч живых людей, оказывается, не так-то просто. Особенно, когда убивать приходится в розницу. По отношению к высшим чинам еще соблюдалась какая-никакая проформа: их заводили в глухой подвал, зачитывали приговор, тут же скручивали руки, пистолет к затылку и по стене расползалась лужа крови. С остальными церемоний было гораздо меньше: связанные руки за спиной, у самого края рва человеку набрасывают петлю на шею, опять же выстрел в затылок, и труп валится в яму. За сим, бульдозер надвигает гору земли на густую кашу из трупов. Эдак гораздо рациональнее. Но до фашистской технологии массового умерщвления человеков энкеведешникам было далеко.
Камера Вайды на всем протяжении повествования бесстрастна; мы видим лица казнимых, но лица палачей не различимы и неотличимы. Убивает обезличенная машина, как тот бульдозер, что накрывает траншею землей.
***
Если бы Вайда ограничил себя одной только задачей - напомнить всем нам о жертвах, понесенных его страной во Второй Мировой Бойне, то он не был бы Вайдой.
О преступлениях против человечности сказано-пересказано и в книгах, и на сцене, и на экране. В том и дело, что режиссер, излагая историю катынского ужаса, тянет еще ниточку другого сюжета.
...Старый профессор понимал, к чему дело клонится, когда был вызван немецким комендантом на общее собрание университетских преподавателей. И жена его догадывалась. И просила его остаться, но он не мог перебороть свою шляхетскую гордость.
Его сын, оказавшийся в советском плену, имел возможность спастись, воссоединиться с семьей. Его догнала Анна, у него на плечах повисла дочка Ника. Они его умоляли бежать с ними. Шляхетская гордыня ему не позволила бежать своей участи.
Недостаточная гордыня позволила его другу избежать катынского рва; он пошел на сотрудничество с властью народной Польши. Уже в Кракове, после войны шляхетский «гонор» его догнал, и он застрелился.
А был еще поступок молодого паренька, чей отец тоже сгинул в советском плену. Чтобы поступить в художественную школу, ему и требовалось-то добавить толику неправды в бездну лжи относительно Катыни, но он не позволил себе этого.
По разному для себя решили сестры погибшего брата вопрос: придать забвению правду о его гибели, или предать ее. Бескомпромиссная Антигона оказывается в руках польской Госбезопасности. Конформистка Исмена, возглавляющая Художественную школу, надеется спасти то, что еще живо.
...Если бы противоречивую, зигзагообразную Историю можно было бы упростить до двух принципов, коими руководствовались эти две античные барышни...
***
Анджей Вайда, отец которого тоже погиб в советском плену, поступил после войны в Художественную школу, созданную, возможно, одной из Исмен и снял несколько потрясающих фильмов во славу польских Антигон и во славу шляхетской традиции, из которой выросла Польша и без которой бы польская государственность не возродилась.
Сталин и Гитлер знали, что делали, когда приговорили к испепелению аристократию этой страны.
***
Он влюбился в русскую литературу. Проза Достоевского для него стала Библией. В своих мемуарах он записал: «...Общность наших культур корневая, различия поверхностны».
К слову. В родной для режиссера Польше «Катынь» местная публицистика встретила не однозначно. Были критики, которые нашли эту картину недостаточно патриотичной. Уликой фигурировал эпизод с советским офицером (эту роль исполнил Сергей Гармаш»), спасшим польскую семью.
Прохановы, они и в Польше - прохановы.
Напоследок, еще одна цитата из Вайды:
«...В Польше надо постоянно оправдываться: почему в такие-то годы ты не сидел в тюрьме или как могло случиться, что тебя не расстреляли. У меня не было выхода, требовалась самореабилитация. Ею стало мое кино».
