Центральноазиатская интеллигенция и национальное самосознание

На протяжении всего XIX и в начале XX в. под влиянием, с одной стороны, русской культуры, российских мыслителей и политиков, с другой стороны, под влиянием политических процессов в мусульманском мире (в Оттоманской империи, в Британской Индии, у тюркоязычного населения российского Поволжья и Крыма) идея «нации» постепенно проникала в сознание центральноазиатского населения, прежде всего местной элиты.

Издательство "Новое литературное обозрение" выпустило в свет коллективную монографию "Центральная Азия в составе Российской империи". Это попытка российских ученых преодолеть стереотипы, изображающие взаимоотношения России с ее азиатской окраиной. ИАЦ публикует небольшой отрывок из книги: центральноазиатская интеллигенция и национальное самосознание. Автор раздела Сергей Абашин.

На протяжении всего XIX и в начале XX в. под влиянием, с од­ной стороны, русской культуры, российских мыслителей и поли­тиков, с другой стороны, под влиянием политических процессов в мусульманском мире (в Оттоманской империи, в Британской Ин­дии, у тюркоязычного населения российского Поволжья и Крыма) идея «нации» постепенно проникала в сознание центральноазиатского населения, прежде всего местной элиты.

Быстрее этот процесс шел в Степи, которая стала частью Рос­сийской империи уже в XVIII в. Благодаря активной политике рус­ской власти по интеграции казахской элиты в новые институты управления и включению ее в русскую систему образования, в се­редине XIX в. появилась целая плеяда ученых, писателей, обще­ственных деятелей, выходцев из казахских жузов, знавших русский язык, знакомых с западноевропейскими исследованиями по исто­рии, этнографии, праву. Они могли приподняться над родовыми и сословными барьерами, разделявшими кочевое общество, взгля­нуть на казахов как единый «народ» со своей особой культурой, историей, традицией, сформулировать задачи, стоящие перед «на­родом», как они их понимали.

Первые программы развития, которые были сформулированы в середине XIX в., носили смешанный просветительско-национальный характер с ударением скорее на первое, чем на второе. Чокан Валиханов, выходец из знатного рода потомков Чингисха­на и одновременно российский дворянин, служивший на русской службе, рассматривал себя и как представителя «киргизского наро­да» и как русского чиновника. Как писали современники, он был «киргизский патриот, в то же время он был и патриот русский». По мнению Ч. Валиханова, «киргизы» были народом «диким» и «неве­жественным», подобны детям, которые нуждаются во внимании и воспитании. Единственный путь для них - усвоение «европейско­го, общечеловеческого просвещения», возможно, даже принятие христианства. Однако необходимые реформы должны учитывать «условия племенного организма, среды, климата и почвы», основываться на «неизбежных законах прогресса», а не насилии.

Новая волна просвещения в начале XX в. имела гораздо более отчетливый национально-ориентированный характер. Получив, как и их предшественники, светское образование в русских учеб­ных заведениях, новые казахские лидеры сформулировали «наци­ональную идею» как идею сохранения своей самости. Они были за изменение архаичных обычаев, за распространение науки и техни­ки, за участие в институтах государственного управления России. Однако центральным в этой программе был пункт «национально­го» протеста против политики переселения русских в Степной край и кочевые области Туркестана. А. Букейханов, А. Байтурсунов, М. Дулатов в газете «Казах» писали о том, что переселение отнимает у казахов их землю и угрожает народу уничтожением их образа жиз­ни и культуры. На этой основе созревала постепенно идея общека­захской автономии «Алаш» (алаш - боевой клич, который объеди­нял всех казахов). В отличие от просветителей-предшественников, новая ка­захская интеллигенция делала акцент на самостоятельном нацио­нальном творчестве, а не заимствовании русских или европейских произведений. А. Байтурсунов писал, что «сама проблема существо­вания киргизского народа принимает обостренный характер», и формулировал главную задачу - «чтобы сохранить нашу автоно­мию, мы должны в первую очередь развивать национальную лите­ратуру» ¹⁹ . Новые лидеры обращались с проектами реформ не толь­ко и не столько к российской власти, но и к казахскому обществу.

Говоря о более быстром развитии национальной идеи у казах­ской элиты, можно добавить, что, несмотря на противоречия между жузами, различными родовыми группами, конфликты между хана­ми и султанами, сама кочевническая генеалогическая традиция оказалась лучше приспособлена к формированию национальной классификации. Генеалогическое родство, которое было всегда аморфным и открытым для проникновения чужаков, было легко переосмыслено как национальное единство, а генеалогическая ис­тория легко превратилась в национальную. Правда, некоторая дву­смысленность сохранялась: имея собственное имя «казахи», интеллигенция активно использовала и российские термины «кирги­зы» и «киргизский народ», не видя в этом какого-то противоречия и проблемы.

Данный факт сильно отличал ситуацию в Степи от ситуации в Туркестане. Первые попытки осмыслить проблемы туркестанско­го оседлого населения в терминах «нации» были предприняты джадидами, представителями наиболее модернизованной части центральноазиатского общества, лишь в 1910-е гг. Это обсуждение было спровоцировано младотурецкой революцией в Османской империи в 1908 г., которая проходила под знаменем возрождения «турецкой нации». Программа джадидов содержала в себе как элементы про­свещения и усвоения европейских достижений, так и отстаивания самости населения Центральной Азии, его права на определение своей судьбы. Местная элита особо была озабочена поиском еди­ного национального самоназвания, а также тех границ, в рамках которых будут складываться новые национальные формы.

Большое внимание джадидские интеллектуалы уделили терми­ну «сарты». Так, дискуссия о сартах развернулась в одной из ува­жаемых в татароязычном мире оренбургской газете «Шура» (Совет) в 1911-1912 гг. Ее начал Бехрам-бек Давлатшаев - переводчик, состоящий на бухарской службе. «Мы сарты или тюрки? - задавал он вопрос в газете. - Туркестан - это «земля тюрок», тогда поче­му мы называемся сартами? Раньше здесь жили тюрки, которые покинули страну, оставив ей свое имя? А где тогда жил народ сар­ты, откуда пришел и когда?» На эту реплику откликнулся самаркандец Махмуд-ходжа Бехбуди, один из самых влиятельных людей в джадидском движении Туркестана. В своей статье «Слово "сарт" неизвестно» он пояснял, что происхождение слова непонятно, что сами себя сартами местные жители не называют, что так прозвали их северные соседи - казахи и татары, и у последних это имя за­имствовали русские.

В 1914 г. в самаркандской газете «Ойна» («Зеркало») была вновь развернута кампания против названия «сарт». Газета опубликова­ла открытое письмо с семью подписями, в котором выражалось несогласие с тем, что сами «туземцы» используют термин «сарт», тогда как «каждый знает, что население Туркестана состоит из уз­беков, т.е. тюрков, таджиков, т.е. персов, и арабов (ходжа)». Мах­муд-ходжа Бехбуди, редактор газеты, повторно опубликовал свою старую статью, при этом сославшись на мнение известного татар­ского джадида Исмаил-бея Гаспринского, писавшего, что жители Туркестана скорее готовы называть себя «узбеками или турками», нежели «сартами».

В защиту названия «сарты» выступила официальная «Тур­кестанская туземная газета», редактором которой был Остроумов. Газета печаталась на местных языках и бьша своего рода рупором власти. В ней было опубликовано письмо жителя г. Оша, он кри­тиковал тех, кто протестует против использования слова «сарт». Автор утверждал, что «сарт» - это не уничижительное прозвище, а скорее - уважительное «философ», и предположил, что такое на­звание могло бы сделать население Туркестана «более развитым». Другой автор в той же газете писал, что споры о названии не так важны и только разделяют мусульман. Он делал ссылку на назва­ние немцев, имя которых означает «немой», но тем не менее нация не выражает желания изменить его. Третий автор, подписавшийся «Сарт, сын Сарта», заявлял: «...Мы, сарты, не отвергаем это имя».

Вопрос о том, употреблялся ли термин «сарт» в качестве само­названия на рубеже XIX-XX вв., большого значения не имеет. Раз­личные источники (в том числе и цитированные выше) говорят об этом по-разному. Важно другое: споры о слове «сарт» из русской литературы и академических рассуждений перетекли в «туземный» дискурс, стали частью - негативной или позитивной - самосозна­ния местного населения, что указывает на процесс становления национальной (или этнической) самоидентификации, который, несомненно, уже имел место в центральноазиатском обществе в то время. Однако это было только понимание потребности в нацио­нальном самосознании и не привело еще к ее кристаллизации в ка­кую-либо точную формулу «этничности».

По материалам книги:

"Центральная Азия в составе Российской империи".