Белорусский этнос состоялся на цивилизационном пограничье византийского Востока и римо-католического Запада, на геополитическом пространстве между Россией и Польшей. История, национально-психическое, культурное своеобразие, менталитет белорусов несут на себе заметный отпечаток длительного взаимопритяжения и взаимоотталкивания (не без конфликтов) с этими, более могучими соседями. Но если в российско-белорусском сближении - о нем речь - «притягательная» сторона вопроса учеными-аналитиками, не говоря о пропагандистах, освещается весьма интенсивно, то вторая, «отталкивающая», чаще стыдливо замалчивается, что неизбежно обедняет и упрощает как этнический портрет белоруса, так и общую картину, равно и перспективу наших взаимоотношений.
Кавко А.К.,
доктор филологических наук, профессор
Белорусский этнос состоялся на цивилизационном пограничье византийского Востока и римо-католического Запада, на геополитическом пространстве между Россией и Польшей. История, национально-психическое, культурное своеобразие, менталитет белорусов несут на себе заметный отпечаток длительного взаимопритяжения и взаимоотталкивания (не без конфликтов) с этими, более могучими соседями. Но если в российско-белорусском сближении - о нем речь - «притягательная» сторона вопроса учеными-аналитиками, не говоря о пропагандистах, освещается весьма интенсивно, то вторая, «отталкивающая», чаще стыдливо замалчивается, что неизбежно обедняет и упрощает как этнический портрет белоруса, так и общую картину, равно и перспективу наших взаимоотношений. Заявленная выше тема, возможно, привлечет внимание читателей не только к «единительной», но и к «центробежной» направленности Белорусского исторического шляха, способствуя, полагаем, целостно объективному восприятию проблемы. Тем более, что оба народа, белорусский и русский, каждый по-своему самодостаточен, являя собой «две самостоятельные национально-культурные величины, формировавшиеся и выросшие независимо друг от друга» (М. Богданович, 1915).
В ряде белорусских источников выражения «масква», «маскоушчына», «маскале», «масковец» зафиксированы как понятийные заменители слов «Россия» («Великороссия»), «русский» (в узком смысле - солдат русской армии) - с оценочным, преимущественно негативным оттенком, антитезой собственно белорусскому - национальной, культурно-языковой, религиозной идентичности, государственной независимости Беларуси, белорусов. В этом смысле названные лексемы, воспринимаемые нами стереотипами, истолкованы в Белорусско-русском словаре языковеда и историка Я. Станкевича, с иллюстрацией соответствующего устно-поэтического и литературного материала. К примеру: «Не дуры Маскву, яна так дурная», «Маскоушчынаю пахне, смярдзщь», «Тату, тагу, лезе чорт у хату. Дарма, сынку, абы не ма-скаль». Или: «Масква стала адступащ, рэчку невялгчку праюпащ» (из песни о победе литовско-белорусского войска над московскими полками на реке Крапивна, под Оршею в 1514 г.). «Разлучила нас ш месяц, ш зара, разлучыла маскоуская слабада» (речь, по-видимому, о Мещанской слободе, заселенной в XVII веке преимущественно «белорусцами», «литовцами» - большей частью пленниками тогдашней войны царя Алексея Михайловича с Речью Посполитой). «Сына маскаль за швошта заб1у» (А. Гарун, 1913). В том же словаре представлены и производные от цитируемых, однокорневые варианты «маскалщь», «абмаскалщь» - в значении русифицировать, обрусить.
Рассматриваемая нами тема не представлена в новой белорусской литературе развернутыми художественными образами, скажем, в отличие от украинского иро-комического водевиля И. Котляревского «Маскаль-чар1вник» (184}), явившего колоритный тип местного чиновника-перевертыша, отрекшегося от национального языка, обычаев, морали. В нашем, «белорусском» случае изобразительное решение подобной проблемы состоится намного позже, пр # иных исторических обстоятельствах -в трагифарсе Янки Купалы «Тутэйшыя» (1922), в образе мелкого служащего Микиты Зносака или, на великорусский лад, Микития Зносилова - потешного комического продукта-воплотителя ассимиляторства, с его саморазоблачительными «истинно русскими» претензиями в белорусском крае.
Тем не менее, идея «маскаля» в различных отвлеченно поэтических и публицистических вариациях четко прослушивается в ряду сквозных мотивов литературного процесса на протяжении XIX - начала XX века. Отразив в себе тот национально-освободительный смысл и пафос истории поневоленной Беларуси, которые, в сущности, определили и сам характер литературного творчества. Начиная с произведения Нового времени - анонимной «Пест беларусюх жаунерау» (1794), порожденной восстанием под руководством Т. Костюшки: «Возьмем косы ды янчарк1, // Пойдзем гордыя гнуць каркг // Няхай маскаль адступае, // Ня-хай беларусау знае». Далее - в творениях едва ли не каждого мастера белорусского слова - Ф. Богушевича, А. Гуриновича и др. Наиболее объемно и остро - в публицистике К. Калиновского, лидера восстания 1863 года в Литве и Беларуси, - с трагически завещательным призывом «Из-под висельницы» к сородичам: «Бо я табе з-пад шыбенщы кажу, Народзе, што тады толью зажы-веш шчасл1ва, кал1 над табою маскаля ужо не будзе».
Хотя, справедливости ради, та же литература наряду с аристократически протестной, «антимосковской» (включая и «Дзя-ды» А. Мицкевича, отразившие польским языком и белорусскую освободительную идею) отметилась и другой, благожелательной - крестьянско-патриархальной, в некотором смысле верноподданической нацеленностью белоруса к своему восточному соседу. Показателен в данном случае стихотворный сказ («былща») В. Дунина-Марцинкевича «Хал1мон на каранацьп» - трогательно лирический репортаж устами белорусского мужика Заболотно-го, - участника всенародного торжества в Москве по случаю восхождения на престол императора Александра П. Для него, всего московского люда автор не поскупился искренно живописующими красками в сопереживании общих освободительных ожиданий и устремлений обоих народов.
С наступлением XX столетия качественно ускоряется белорусское движение, процесс национального самопознания белорусского, в основном «мужичьего» социума. Литература, общественная мысль выступают в роли весомого, динамизирующего данный процесс фактора. Решая при этом крупнейшую проблему белоруса-мужика, его исторической эволюции от узко социальной, крестьянско-«тутошней» локальности до общенародной, национально-государственной белорусскости. В начале 1900-х гг. окончательно закрепляется за данной общностью и этноним «белорусы» (капитальный труд Е. Карского «Белорусы». Т. 1. Варшава, 1903), вытеснив прежние преходящие этномаркеры типа «литвины», «кривичи», «русины», «русские». Тогда же иерихонской трубой зазвучали и пророческие голоса Купалы, Якуба Ко-ласа, Максима Богдановича - будительский клич новой, возрождающейся Беларуси, посягнувшей из затяжного исторического забытья на собственное равноправное место среди славянских народов, преодолевая тернистый путь от уничиженного объекта к деятельному субъекту собственной и мировой истории: «Зашмай, Беларусь маладая мая, Свой пачэсны пасад М1ж народами (Я. Купала, 1912).
К этому времени национально «самоопределяется» и белорусская литература, перед тем региональная ветвь белорусско-польского, отчасти белорусско-российского культурного погра-ничья. Ее идейно-художественному самоутверждению неизбежно сопутствует мотив собственного отмежевания от «опекунческих» притязаний господствовавших в крае русской и польской культур, что отнюдь не означало творческого отгораживания от них; напротив, русская и польская литературная классика в белорусских переводах становится неотъемлемой частью и ускорителем национально-культурного возрождения. Что иное - «литературное», как правило, оборонительное препирательство с наскоками официальных и консервативных кругов России и Польши, начисто отрицавших и шельмовавших белорусское движение, его культурно-национальную заявку как нечто искусственно надуманное, зловредное русским интересам в Северо-Западном крае (тогдашний административный «статус» Беларуси) или польским -на «кресах всходних».
В этих условиях идея национального прозрения, гражданского возмужания соотечественников в противостоянии внешнему иноземному закабалению, а также собственному внутреннему холопству, притерпелости с особой вулканической силой выплескивала мятежно-романтическая лира Купалы. Являя, среди прочего, собирательный, публицистически контрастный образ чужака-насильника, в различных художественных, нередко ок-сюморонных ипостасях: «опекуны», «свояки-соседи», «близкие и далекие», «чужак-дикарь», «сосед поганый», наконец, «маска-ли да ляхи», «Варшава панская и царская Москва». Воздержимся, по недостатку времени и места, от развернутого цитирования. Заинтересованный читатель может ознакомиться с примерами в новейшем купаловском сборнике «Молодая Беларусь» (М., 2008). Завершив нашу тему лирико-эпическим обобщением Якубом Коласом многовековых драматических тщаний белорусов над своей самобытностью и независимостью:
Толъкг ж, брацъце, край не згинуу,
Не пагнууся яго стан.
I гз нас душы не выняу
Ш Маскаль, ш польет пан.
И следом - целительно-христианский жест поэта к тем же соседям, с надеждой на понимание ими белорусского вызова:
Гэй, Ьуседзг, нашы брацъце! Не згубш мы свой шлях, Не уломала нас няшчасъце, Не сагнуу нас жыцъця шлях. Дык хгба ж мы прау не маем, Сты - шлях свой адзначацъI свагм уласным краем Край свойродны называць.
(«Сымон-музыка», 1918)
Иначе - называть этот край исконным именем Беларусь. Вовсе не Северо-Западной окраиной прежней царской России или, в представлении иных нынешних лукавых политиков, иже с ними пристяжных «ученых» экспертов, очередными областями российского государства. Впрочем, наша тема - не о политиках, но -о культуре, способной просветлять и врачевать мировоззренческие заблуждения и недуги тех последних.
Обобщая выше сказанное. Тема «маскаля» - перевернутая, но отнюдь не забытая страница литературной истории Беларуси. Она, страница, читается-перечитывается новыми поколениями, заново оживляясь, актуализируясь в общественном сознании, непременно «участвуя» в утверждении полнокровной, свободной от идеологических передержек этнической идентичности, если угодно, - национальной гордости современного белоруса. Известного настолько своей толерантностью, «щхам1рнасцю», насколько и решительной непримиримостью, когда кто-либо норовит посягать на его национальную независимость, человеческое достоинство.
Остающегося самим собой - ничем не лучше и не ущербнее других.
