О. Соболев: «Террор и голод обрушили гитлеровцы на ленинградцев…»

Блокадный Ленинград вошел в историю Великой Отечественной войны как город-герой, устоявший под напором врага. О буднях ленинградцев, полных тягот и трагедии, воспоминания ветерана.

В преддверии 75-летия Победы в Великой Отечественной войне ia-centr.ru  публикует серию материалов из повести «Под Ленинградом в дни блокады» Олега СОБОЛЕВА.

Представляем вниманию читателей отрывок из главы «Наш первой бой».

В конце октября поступил приказ – батальонам перебазироваться в Ленинград. Переброска – самоходными баржами по Финскому заливу, ночью. Командиры отправились изучать место предстоящей погрузки в Ораниенбаумской гавани, а личный состав стал собирать нехитрое военное имущество. С сожалением я посмотрел на велосипеды, стоявшие под лестницей школы. Среди них был и мой «верный конь», заржавленный и грязный. «Эту рухлядь не брать», - сказал начальник штаба, и я знал, что машину придётся бросить, но не мог избавиться от чувства жалости, как будто, оставляя велосипед, разрывал последнюю ниточку, связывавшую меня с домом.

…Сильно изменился Ленинград! Теперь это настоящий город-воин. Жители держатся с особым достоинством, но лица у всех усталые, сильно похудевшие, озабоченные. Как отрезан от Ленинграда Ораниенбаумский «пятачок», так теперь отрезаны от Большой земли и сам Ленинград, и войска Ленинградского фронта, и Балтийский флот. Лишь полоска водного пространства по Ладожскому озеру связывает осаждённый город со страной. Но и эта полоска под непрерывным обстрелом артиллерии и авиации врага.

Особенно тревожно этими осенними ночами. Над погружённым в темноту городом то и дело раздаются сигналы воздушной тревоги. С неба доносится гул моторов вражеских самолётов и вскоре всё сливается в общий грохот от разрывов бомб, залпов зенитной артиллерии, обвалов рушащихся зданий. Пожарные, аварийные команды, отряды МПВО, сандружинницы не знают покоя: тушат пожары, извлекают из-под руин пострадавших, спасают раненых. В перерывах между воздушными налётами, фашисты бьют по наиболее важным кварталам и многолюдным местам из орудий. Снаряды с воем и свистом проносятся над улицами, врезаются в стены домов, разрываются на площадях. 

Террор и голод обрушили гитлеровцы на ленинградцев, которые в ожесточённых боях на подступах к городу обескровили вражеские силы и заставили перейти к обороне. Гитлер мстит 2,5-миллионному населению Ленинграда за провалившуюся мечту овладеть колыбелью Октября и устроить банкет в гостинице «Астория».

Иногда население остаётся в бомбоубежищах почти сутками. Вместе с ленинградцами в постоянном нервном напряжении живём и мы, бойцы истребительных батальонов, на время прибывшие в город-крепость. Можно только догадываться, насколько сложны в условиях осады проблемы обеспечения фронта вооружением, боеприпасами, обмундированием, организации работы промышленности, снабжения топливом, энергией, сырьём, и, конечно, продовольствием. Мы знаем, о Ленинграде думают в Москве, во всей стране. Но доставка грузов в город возможна лишь водным путём через Ладожское озеро, да частично самолётами. Разве этого хватит?

Несколько раз сокращались суточные нормы питания и в войсках Ленинградского фронта. В частях первой лини выдают 300 граммов хлеба и 100 граммов сухарей в сутки. Истребительные батальоны получают ту же норму суррогатного хлеба, но без этих драгоценных ста граммов сухарей, драгоценных потому, что сухари насушены ещё из довоенного, до блокадного хлеба.

Я прочёл в «Ленинградской правде»: «Пока длится блокада, нельзя рассчитывать на улучшение продовольственного снабжения. Мы вынуждены уменьшить нормы выдачи продуктов, чтобы продержаться, пока враг не будет отброшен, пока не будет прорвано кольцо блокады. Трудно это? Да, трудно, но другого выхода нет. И это должен понять каждый…». 

Цель, с которой наши потрепанные, потерявшие более половины личного состава батальоны переброшены в Ленинград, оказалась простой – переформирование. Ах, сколько тут было надежд! Кто надеялся попасть в кадровую часть, на переднюю линию фронта, кто – в военное училище. Но мечты остались мечтами. Пришло время и нам снова скомандовали – в путь, обратно, в Ораниенбаум! Это ошеломило нас. Во-первых, тяжело расставаться с Ленинградом. Нам казалось, что здесь, прямо в воздухе витал дух стойкости и непобедимости. Ведь где-то рядом – Смольный. Во-вторых, переправляться назад, в Ораниенбаум, по уже замерзающему заливу – удовольствие, хуже не придумаешь! Но приказ есть приказ.

И вот наш истребительный батальон – теперь уже под номером 79 – грузится на транспортное судно и морозной ночью, по фарватеру залива на Ораниенбаумский «пятачок». Снова мы занимаем холодную, с разбитыми стеклами школу, снова обживаем её, готовясь к предстоящей зиме. Настроение немного поднимается, когда нам выдают тёплое бельё, ватные фуфайки и ватные брюки, шинели, валенки. Но с желудком просто беда.

300 граммов хлеба – зеленоватый, сырой массы, пахнущей жёваной травой, да котелок воды, в котором плавают одна-две кожурки от гороха, составляют всё наше меню. 

Кусочек суррогатного хлеба стал основным средством поддержания жизни и у жителей Ораниенбаума. Из этого кусочка многие ухитряются делать несколько сухариков. Эти крошечные сухарики распределяются на целый день. Один-два сухарика и кружка горячей воды – вот тебе завтрак, обед и ужин! Другие продукты, которые полагаются по карточкам, получаются не регулярно и не полностью. За не имением мяса, крупы, жиров, сахара, иногда, по карточкам, выдают студень. Картофельный крахмал, яичный порошок, всё – в мизерном количестве. Да и эти продукты ещё надо привезти сюда из голодающего Ленинграда – каждый это понимает. 

Чтобы притупить мучительный голод, люди едят всё, что только имеет хоть какую-нибудь питательную ценность. Жестокий голод усугубляется наступившими сильными морозами, недостатком топлива, отсутствием электричества. 

Город стоит тихий, заваленный сугробами снега, как бы прислушиваясь к звукам переднего края, где то и дело возникает пулемётная перестрелка, сериями рвутся снаряды и мины. Ко всему этому все привыкли, так же как и к регулярным огневым налётам на мирные кварталы Ораниенбаума. Немцы бьют по улицам, по гавани, по отдельным наиболее крупным зданиям. Но убегающих в укрытия не увидишь – люди не могут бегать. От истощения, движения их стали медленными, а чувство опасности притупилось.

Страшно это лицо голода, с неподвижными глазами, бескровными щеками, с отсутствием мимики. Человек любого возраста выглядит как старик: дряблая кожа, кости, жилы. Больше хочется лежать, потому что даже сидеть – больно. А желудок, словно напрямую соединён с мозгом и шлёт туда лишь одно требование: «Есть!», «Хлеба!». 

Никогда раньше я не знал, что такое чувство голода – не перед обедом, а из недели в неделю, из месяца в месяц. Я не пытался даже представить себе, что чувствует путешественник, затерявшийся в снежной пустыне без продуктов, когда читал об этом в каком-нибудь романе. Умозрительно, с ходу это не получается. Ведь читая это, ты знаешь, что подойдёт час и сядешь за обычный обед из трёх блюд. 

Написал я эти строки, и вспомнил один эпизод. Как-то на телевидении шла передача, в ходе которой обсуждалась ситуация о голодающих ленинградских блокадниках. Тогда мне заполнилась реплика одной девушки, которая высказалась в том смысле, что она, эта девушка, запросто могла бы прожить целую неделю без хлеба. Не иначе, она рассчитывала на пирожные.

Мы, блокадники, связываем чувство голода со зверским обликом врага, фашиста, потому что, делая ставку на уничтожение советских людей, он взял на вооружение и голод. Я – уже опытный блокадник знаю, что излишняя изобретательность в поиске съестного, убийственна. Я понял это, съев «кашу» из семян редиса, купленных за 50 рублей стакан. А какой вид был у этой «каши»! Настоящая гречка – коричневатая и рассыпчатая. Но уже после третьей ложки, проглочённой тошнотворной массы, я почувствовал себя плохо. Голова закружилась, в желудке начались спазмы. Наверно меня выручил тренированный организм бывшего спортсмена. На другой день я с трудом поднялся, чтобы заступить в наряд, ноги были, как из ваты. 

Но вообще в батальоне лучше, чем в городе. Тут коллектив, спасительная сила товарищества. Тот же Лёшка Панфилов, который три месяца назад рассказывал мне о смерти Бушуева, сам бледнее смерти, увидев, что я отравился варевом, тут же влил мне в горло кружку воды, заставил промыть желудок…

… Не раз видел я на улицах блокадного Ораниенбаума, как идёт закутанный во что только можно человек, потом остановится и мешком опускается в снег. Помощь ему уже не нужна – его убил голод. Но больше всего запомнилась та трагическая пассажирка, очень пожилая женщина, погибшая в пути к ребёнку, которого думала спасти, отдав последний кусок сахара. 

Наступает весна. Выйдешь из прокопчённого, затхлого помещения, вдохнёшь потеплевший воздух, взглянешь на капель, на голубеющее небо и думаешь: «Скорей бы растаял снег, а там и травка появится – лебеда, крапива, может на огородах что-то взойдёт – всё еда!». 

Мечты, мечтами, а голод не отпускает. И я думаю не только о травке, но и о «мясе». Оно представляется мне в виде толстеньких, лягушачьих лапок. Идея! И однажды утром я отлучаюсь из батальона и оказываюсь в ближайшей сосновой роще. Влажный воздух, сырая травка, стоячая вода в низинах, - рай для лягушек. Но что-то никакого кваканья. Спят они что ли, думаю я.

Чтобы не затягивать эту грустную историю, скажу сразу, - в роще не было ни одной лягушки. Хватился охотиться на лягушек, думал я, сердясь на самого себя, там и без тебя давно всё очистили любители лягушачьего мяса. Зря только силы потратил, а их и так нет.       

Вместе с надеждами на перемены к лучшему, весна принесла и дополнительные заботы. Власти города развернули борьбу за ликвидацию последствий голодной зимы, за жизнь каждого человека. Город сильно загрязнён, на улицах встречаются не захороненные трупы, груды их свалены на кладбище. С наступлением тепла это может повлечь эпидемию. В конце марта трудоспособное население мобилизуют на очистку дворов и улиц ото льда, снега, нечистот. Вышел на такую работу и весь личный состав истребительного батальона. 

Вместе со всеми я скалываю лёд возле школы. После нескольких ударов ломом, дыхание перехватывает, а руки отказываются повиноваться, но «ездовые» с листами фанеры или железа подходят и подходят и надо грузить отколотые глыбы, чтобы снова долбить ломом…

После всеобщих субботников город преобразился. В нём даже начала работать баня. И вот мы строем отправляемся смывать накопленную за зиму грязь. В бане холодина, промёрзлый цементный пол согреется наверно только летом, но горячая вода есть. А это совершенно небывалое чудо! Кости блаженно ломит, когда окатываешь себя из тазика. Но что за вид у всех моющихся?! Настоящие дистрофики со старческой кожей, тонкими ногами и руками и словно разбухшими суставами. Я гляжу на своё невесомое тело и не могу сдержать вздоха: «Разве это я? Да, я! Только совсем другой. Мои мускулы сожрал голод, натравленный на нас Гитлером. 

Не хочется думать, что железная рука войны лишила меня юности, хотя многих таких как я, она лишила и жизни. Впрочем, смерть на войне ждёт солдата постоянно, ждала она и меня, да промахнулась. Однако это – тема другой книги.   

Но будет и на нашей улице праздник, мы отомстим за все муки ленинградцев, проклятый Гитлерюга! 

Яростно ругая фашистов, я в который раз вспоминаю слова отца: «Смотри, война – дело серьёзное…».

И я теперь отчётливо осознаю, что железная рука войны лишила меня юности, молодости, тех перспектив, которые я связывал с мирным будущим.  

Продолжение серии материалов следует... 

Благодарим за предоставленную возможность публикации материалов книги Олега Дмитриевича Соболева и его супругу Валентину Филипповну Кондракову!