Конец прекрасной эпохи
Автор: ИАЦ МГУ
Георгий Дерлугьян , профессор социологии чикагского Northwestern University
Интерлюдия финансовой глобализации под американским зонтиком закончилась. Мир вступает в период нового индустриального рывка третьих стран
Ричард Никсон благодаря закулисным сделкам сохранил финансовую гегемонию США
Фото: Interfoto/Photas
Кризис. Но какой? Конец рейганомики и спекулятивных финансов 80-х? Шумпетеровское «созидательное разрушение» устаревших монополий? Конец самой американской гегемонии, продолжавшейся почти столетие? А может, и подавно смещение центров мировой цивилизации и геополитической мощи, что 500 лет централизовывали всю миросистему вокруг западного ядра? Может статься, что все вышеназванное, притом одновременно.
Большая сделка
Начнем с ближайшей предыстории. В конце 1973 года ОПЕК, дотоле малозначимый картель стран - экспортеров нефти, впятеро вздул свои цены с 3 до 15 тогдашних долларов за баррель, что спровоцировало на Западе экономический кризис. От ОПЕК такого никак не ожидали. Главенствовали в картеле вовсе не радикалы, а консервативные аравийские монархии и шахский Иран да вполне тогда проамериканские Венесуэла и Индонезия. Эти клиенты США попросту решили немного перетянуть на себя одеяло, воспользовавшись предлогом очередной войны с Израилем и замешательством хозяина в Вашингтоне.
Взбешенный президент Никсон, который заведомо не мог употребить силу на фоне уотергейтского скандала и поражения во Вьетнаме, отправил к ближневосточным предателям хитроумного Киссинджера. Результатом, как считается, стала тайная сделка, которая в принципе спасала интересы США, хотя больно била по европейским союзникам, не говоря о большинстве стран третьего мира.
Вкратце: цены на нефть по-прежнему исчислялись только в долларах, которые весь мир должен был покупать у Америки, чтобы расплачиваться с ОПЕК, чьи сверхдоходы затем надлежало вкладывать в банки США. Впрочем, и без всякого тайного сговора иранский шах и арабские шейхи держали бы свои авуары на долларовых счетах, поскольку они не собирались лишиться военного покровительства США. Да и во что, как не в американские ценные бумаги, могли они вложить свои возросшие доходы?
Рональд Рейган запустил механизм финансовой глобализации
Фото: Landov/Photas
Тайная дипломатия Киссиджера в течение последующего десятилетия произвела множащиеся непредвиденные последствия. К примеру, она подпитала неожиданными доходами инертный консерватизм брежневского правления и тем самым обрекла СССР на кризис отложенного действия. Увы, в этой беде наша страна оказалась далеко не одинока, хотя никто этого еще не понимал.
Возникшая на финансовых рынках Запада горячая масса петродолларов искала хоть минимально доходного применения. При этом зрелые промышленные секторы развитых стран, в первую очередь самих США, к началу 70-х уже столкнулись с проблемой сбыта - провозвестником грядущего структурного кризиса - и, соответственно, с понижением нормы прибыли в ранее флагманских отраслях. Это и некогда славное британское судостроение, и металлургия немецкого Рура, и автопром Детройта.
Добавьте к этому массу «евродолларов» и прочих экспортных долларов, которыми США в 50-60-х годах щедро расплачивались за свои военные базы по всему миру и тем самым мощно субсидировали многочисленных союзников, особенно в период войн в Корее и во Вьетнаме. В 1974-1980 годах американские банкиры буквально осаждали правительственные приемные по всему миру, предлагая весьма льготные займы.
Новый МЭП
Брали многие, и, теряя самоконтроль, брали много. Во-первых, многим режимам срочно требовалась наличность, чтобы откупиться от протестующих масс студентов, молодых специалистов и полуквалифицированных рабочих, которые сформировались в период колоссального послевоенного бума. Всевозможные молодые шестидесятники, оптимистично настроенные на постоянный рост, бунтовали повсюду с 1968 года.
В отличие от прежних крестьян и традиционных пролетариев, довольствовавшихся надежным куском хлеба и сильной отечески заботливой властью, студенты требовали привести устаревшие авторитарные структуры управления в соответствие с их потенциально ведущей ролью в новой научно-индустриальной экономике. Собственно, это интрига и Пражской весны, и польской «Солидарности», и нашей перестройки. Но также итальянского, французского или японского левачества, латиноамериканских герильерос, южнокорейских профсоюзов, индийских наксалитов, да и китайских хунвейбинов-красногвардейцев, раскачавших коммунистическую бюрократию Поднебесной настолько, что «правоуклонистские» реформы Дэн Сяопина самой номенклатурой воспринимались как куда меньшее зло.
Во-вторых, влезавшие в долги правительства стремились поддержать высокие темпы индустриального роста и создать передовые секторы в надежде, что к моменту погашения кредитов новые источники доходов покроют долги. Именно так Египет, Бразилия и Югославия начали создавать собственные фармацевтику и автостроение. Никто еще не видел, что вскоре эти проекты неизбежно перерастут свои национальные рамки, столкнутся с протекционизмом Запада и жесткой конкуренцией восточноазиатских «тигров».
Да и была ли катастрофа проектов ускоренного развития такой уж неизбежной?
Сегодня никто уже не спорит, что националистические проекты автаркии и импортзамещения к тому времени себя исчерпали. Но именно в конце 70-х годов возникает перспектива перехода к экспорториентированному промышленному росту. Для этого, однако, требовалось обеспечить новоиндустриальные экономики доступом на мировые рынки, без чего эти проекты просто бы сорвались.
Поэтому в конце 70-х в повестке дня устойчиво возникают требования нового мирового экономического порядка. По сути, это была первая попытка политической координации экономических требований на уровне всего тогдашнего третьего мира - нечто вроде гигантского ОПЕК. Целью было заставить развитые страны «Севера» поделиться рынками и технологиями, а не отделываться помощью.
Кроме того, страны, как теперь выражались, «Юга» собирались сознательно стимулировать торговлю внутри своего блока. Упрощенный пример: Бразилия по умеренной контролируемой цене поставляет в Анголу свою технику, взамен получая нефть, хлопок и другое сырье - тоже по устойчивым ценам, защищенным от крайних рыночных колебаний с тем, чтобы Ангола сохраняла платежеспособность. По мере усложнения технологической цепочки бразильская промышленная продукция выходит на мировой рынок, а Анголе передаются менее технологичные компоненты промышленного производства и (непременно!) соответствующие каналы сбыта.
Сигнальный кризис семидесятых
Утопия? А как тогда происходила индустриализация Южной Кореи и Тайваня, куда с начала 60-х передавались менее прибыльные звенья японских производственных цепочек с соответствующими экспортными навыками и связями?
Конечно, огромную роль играли капиталы, сбытовые возможности и политическая воля США, исключительно заинтересованных в выживании и самоокупаемости своих антикоммунистических форпостов в Восточной Азии. Но со своей стороны и правящие элиты Кореи и Тайваня еще должны были суметь воспользоваться предоставленными возможностями. Именно за этим следили извне и сверху, направляя даже коррупционные доходы в производство. Это обретало смысл для самих коррупционеров, потому что устойчивые экспортные доходы делали производство по крайней мере в более долгосрочном плане привлекательнее рисков сиюминутного казнокрадства. Сегодня подобное прагматичное, если не циничное отношение к коррупции стало негласной политикой и в коммунистическом Китае - приворовывать позволительно только тем, кто при этом ловит мышей.
При Билле Клинтоне финансовая глобализация достигла своего апогея
Фото: Landov/Photas
Собственно, идея нового мирового экономического порядка и заключалась в создании политических механизмов, способных воспроизвести для всех стран «Юга» то, что США (а также Северная Европа по отношению к Испании, Португалии и Греции) некогда предлагали своим стратегическим клиентам по сугубо геополитическим соображениям холодной войны.
Но тут в игру вступил структурный ограничитель - сами размеры мировой экономики. В ХХ веке элиты Запада согласились поделиться доходами с собственным кадровым пролетариатом перед лицом совершенно реальной катастрофы мировых войн, фашистских завоеваний или коммунистических революций. Результат превзошел все ожидания. Западный пролетариат успокоился и стал ездить на собственных машинах за пособиями, тем самым продолжая потреблять даже в периоды безработицы, а страны советского блока столкнулись с совершенно для них невыносимым демонстрационным эффектом. Но одно дело поделиться долей пирога с не таким уж и многочисленным, но центрально расположенным (и, добавим, белым) населением Запада, и совсем иное дело делить пирог уже со всем (цветным) третьим миром.
К тому же, казалось бы, уже задобренный пролетариат Запада к началу 70-х, оставаясь вполне лояльным капитализму, попросту стал требовать большего. В ходе потрясений 1968 года для всех правительств было исключительно важно предотвратить смычку левых студентов и массы кадрового пролетариата. (Чем для властей могла обернуться такая интеллигентско-рабочая смычка, показала в 1981 году польская «Солидарность».) Профсоюзы на Западе тогда покупались материальными предложениями сверх их собственных ожиданий. Это, конечно, обеспечивало социальное спокойствие, но и гарантировало со временем дальнейший рост запросов. И все это на фоне понижения норм прибыли в устаревающих промышленных секторах.
Вот почему вызванный ОПЕК рост сырьевых издержек произвел в 1974-1975 годах кризис, сломавший прежние компромиссы и приведший к деиндустриализации Запада.
Экономист Джованни Арриги называет этот кризис сигнальным, за которым последовало мощное восстановление нормы прибыли - на основе спекулятивных финансов и одновременного снижения доли зарплат в национальном доходе. Однако подобное восстановление в принципе не могло быть устойчивым.
Глобализация
Впервые это модное слово возникло в 1984 году в редакционном комментарии «Уолл-стрит джорнэл» по поводу решения кабинета Маргарет Тэтчер, открывавшего иностранным банкам прямой доступ на финансовый рынок лондонского Сити. Показательно, что до 1991 года неологизм «глобализация» употреблялся только с прилагательным «финансовая».
После разгрома профсоюзов в некогда ведущих, но теперь низкоприбыльных отраслях угледобычи и машиностроения Тэтчер остро требовалось создать новый ведущий сектор. С распадом Британской империи Сити утратил было свое значение мирового денежного насоса, но теперь воспрял благодаря родовым связям с Америкой и близости к Европе. Ожил и Лондон, где резко выросли цены на недвижимость, скупаемую своими и пришлыми рыночными игроками.
Тем временем некогда славные Глазго, Белфаст, Манчестер и Бристоль переживали повальное закрытие шахт, заводов и судоверфей с соответствующим букетом социальных патологий от алкоголизма и распада семей до терроризма ирландского и мусульманского (пакистанцев в 50-е годы завезли в качестве лимитчиков для давно устаревших текстильных фабрик). Но дело было сделано, капиталы высвобождались из привязанного к конкретной стране и местности материального сектора и утекали в глобальные финансы.
Утекали куда? Финансы - штука эфемерная, подвижная и по натуре космополитичная. Вот что показывают изыскания моей чикагской коллеги Моники Прасад, проработавшей тысячи страниц документов западных банков и центров политических разработок (почти все это ныне доступно в интернете). В 1979 году президент США Джимми Картер под угрозой поражения на выборах призвал своих экономистов сделать хоть что-то для обуздания экономического кризиса. Новый глава американского центробанка Пол Волкер предложил тогда отчаянные меры, не использовавшиеся с 1920 года. Это было почти как пустить пациенту кровь, коль скоро все известные науке антибиотики перестали работать.
К тому времени кризис на Западе продолжался уже десятилетие, с никсоновской вынужденной девальвации доллара 1971 года и формального краха Бреттон-Вудской системы международных финансов, которая после 1945 года служила барьером против повторения больших депрессий. Правительства западных стран вкачивали ликвидность в свои экономики в надежде на повторение кейнсианского эффекта мультипликатора, который так выручал со времен Великой депрессии и послевоенного восстановления. Попросту говоря, и капиталистам, и рабочим по-всякому раздавались деньги в расчете на стимуляцию потребительского спроса и технического переоснащения. Но на сей раз почему-то деньги вызывали только инфляцию вкупе с деловым застоем (стагнацией) - стагфляцию.
Капиталисты попросту боялись инвестировать в производство в ситуации, когда будущие прибыли оказались под угрозой из-за дальнейших профсоюзных требований и новоявленных конкурентов из развивающихся стран. У всех на глазах был легендарный, помпезный, хромировано-крылатый «бьюик» образца 60-х, поникший вначале перед дешевенькими, но вполне пригодными японскими «тойотами», к которым вскоре добавились бразильские лицензионные «фольксвагены-жуки», а теперь еще и угловатый, но вовсе дешевый югославский «юго».
Пол Волкер, как показывают документы тех лет, жал кнопки практически вслепую. Конечно, в идейном поле уже набирала обороты монетаристская ортодоксия Милтона Фридмана, однако конкретные шаги предстояло делать все-таки политикам, которые, как всегда, действовали по сиюминутной интуиции, а не по идеологическому плану.
Итак, в 1979 году Волкер резко поднял ставки по кредитам. Расчет был на ускорение вялотекущего кризиса, чтобы выжившие сильнейшие перехватили активы и рыночные секторы у старых и немощных и поскорее запустили следующий подъем. Суетливый президент Картер не успел поносить лавры. Они после выборов 1980 года достались артистическому мастеру консервативного пиара Рейгану и сохранившему свой пост Волкеру.
Волкер не предвидел размаха и дальнейших последствий - а также мировой цены - своего успеха. Его ориентир был на внутренние процессы в экономике США. Повышение ставок должно было стимулировать приток капитала, что позволяло и далее финансировать дефицит баланса текущих операций. Именно в силу своего размера и особого положения в мировых делах США, в отличие от прочих стран-должников, еще долго (вплоть до сегодняшнего дня) могли избегать болезненной структурной перестройки - сокращения импорта и увеличения экспорта. Меры Волкера, таким образом, виделись паллиативом, призванным помочь президенту Картеру избраться на второй срок, а вовсе не эпохальным переворотом на мировых рынках.
Результат превзошел ожидания. Против всех левых, да и правых теорий в «центр империализма» со всего мира хлынули инвестиции. Из экспортера капитала США стремительно превращались в импортера, из мирового кредитора - в крупнейшего должника. Рейган и Волкер если и были озадачены таким поворотом, но вовсе ему не противились.
После шока начала 80-х экономика США вступила в длительный период процветания, по крайней мере для инвесторов и политиков, которым больше не требовалось решать бюджетные головоломки. Рейган получил средства и на пушки (колоссальные ассигнования на техническое и психологическое перевооружение новой профессиональной армии после поражения во Вьетнаме), и на масло, которое теперь, впрочем, доставалось верхним и верхне-средним слоям общества, расположенным в социальной структуре ближе к финансовым потокам и процессу отбора кандидатов на выборах. Мировая власть с лихвой вернулась к элитам США.
Новый капитализм
Политический климат миросистемы менялся кардинально. Новые левые движения, еще недавно сотрясавшие устои западного общества, распались так же быстро и бесславно, как и их непризнанные собратья - советские диссиденты и демократы после 1991 года. При всем порыве у этих сил не оказалось никакой позитивной программы. Солидные профсоюзы, приученные к легким деньгам без забастовок, теперь оказались один на один с ожесточившимся менеджментом, отныне всегда готовым перенести производство в Мексику или Корею. Когда забастовки все же случались, ответ властей был суров, как в далеком XIX веке. Президент Рейган начал с показательного избиения элитного профсоюза авиадиспетчеров, которых попросту заменили военными профессионалами.
В 1980 году на первый план выдвигается другая стратегия: капитал, прежде всего американский, уходит из скованного национальными рамками производства в глобальные финансовые спекуляции, ломая прежние политические барьеры и механизмы регулирования. Если легендарные капитаны американского бизнеса первой половины ХХ века выступали организаторами производства (Карнеги, Форд, Рокфеллер, даже Дисней), то героями новой эпохи становятся финансовые игроки - Трамп, Баффет, Сорос. Их первое очевидное преимущество - биржи лишь опосредованно связаны с производственными цепочками, так что не побастуешь. Но куда большее преимущество в том, что капитал в финансовой форме крайне мобилен, адаптивен и всеяден. Развитие электроники дало ему возможность буквально в секунды перемещаться из сектора в сектор, из страны в страну. Оставалось только снести препятствия для глобализации финансов.
В 1979-1982 годах третьи страны в целом откатились в мировой иерархии доходов на душу населения на позиции колониального периода. Структурно удар долгового кризиса был сопоставим с Великой депрессией, если не хуже.
Захлебнулись национальные проекты промышленного роста, финансировавшиеся за счет дешевых кредитов 70-х годов, а с ними и разговоры о новом экономическом порядке. Правительства выстраивались в очередь за спасательными кредитами МВФ, которые теперь обставлялись монетаристскими требованиями жесткой экономии, ликвидации субсидий и защитительных барьеров. Это открывало для сильнейших финансовых игроков мира все больше рынков и доступ к бросовым теперь активам обанкротившихся госсекторов. Слом границ и барьеров, собственно, и стал основным процессом глобализации.
Вскоре в той или иной форме добавились требования либеральной демократизации и приведения государственных институтов в соответствие с американскими нормами ведения бизнеса и политики. Это понижало риски вхождения на новые рынки и попросту делало весь мир узнаваемо своим для американского инвестора. Всевозможные диктатуры развития, утратившие уверенность и средства к осуществлению власти, вдруг шли на переговоры и пакты с оппозицией. В Латинской Америке, как всегда, доходило до крайностей, когда хунты едва не из тюрем и ссылки приводили оппонентов порулить разваливающейся страной. Так, президентом Бразилии стал некогда известный леворадикальный социолог Энрике Кардозу, сделавшийся на новом посту таким же убежденным неолибералом.
Фидель Кастро призвал было к забастовке стран-должников в попытке спасти идею политического блока третьего мира и совместно добиваться пересмотра мировой финансовой системы. Как часто бывает со всякими забастовками, организовать коллективное действие всегда труднее, чем его подавить. Вернее, протесты «Юга» утратили саму перспективу успеха перед лицом гигантской финансовой воронки, в которую превращались США.
В течение следующего десятилетия США регулярно поглощали до 75% прироста мирового инвестиционного капитала. Если раньше какой-нибудь Сьерра-Леоне доставались хоть крохи, то теперь в привлечении капитала приходилось конкурировать с самой Америкой, чьи финансовые инструменты давали устойчиво высокий доход при минимальных рисках.
В распаде Югославии повелось винить этнические конфликты. Забывается при этом, что с 1980-го по 1990 год реальные зарплаты в стране упали втрое на фоне раскручивающейся гиперинфляции. Передовые промышленные отрасли, на которые ранее возлагались большие надежды, оказались в коме под давлением резко вздорожавших кредитов и таких неожиданных конкурентов на авторынке, как Южная Корея. Видя судьбу Чаушеску, сербский номенклатурщик Слободан Милошевич, в молодости не чуждый западнического плейбойства, резко поворачивает к национализму.
Наверное, не случайно и то, что среди основателей «Аль-Каиды» было столько египетских технарей, перенесших распад своих отраслей и нашедших выход своему отчаянию в программе борьбы бывшего саудовского автодорожника Усамы бен Ладена.
В СССР не осознали происходящего в третьем мире. У нас готовили асимметричный ответ на «звездные войны» Рейгана, а беды Югославии воспринимали свысока, если не злорадно: «Доигрались со своим социалистическим рынком и самоуправлением». По сути ведь Советская Россия была одним из первых и крупнейших образцов диктатуры развития, успешно вышедшей на уровень индустриализации середины ХХ века, но там же и застрявшей.
Предположение, что СССР по структуре импорта/экспорта приближался к третьему миру и мог бы угодить в долговую ловушку, отметалось с порога. Остается гадать, насколько удалась бы перестройка при высоких ценах на нефть. Фактом остается то, что спад мирового производства и смещение инвестиционных приоритетов американского капитала (но едва ли злая воля антикоммунистов, у которых просто не могло быть такого дара предвидения) привели к длительному падению цен на сырье, включая нефть, в самый неподходящий для Горбачева момент. Распад СССР убирал последнее крупное препятствие на пути американской финансовой глобализации. Вернее, так всем казалось в 90-е годы.
Пробуждение Азии
Молодые центристы Клинтон и Блэр, сменившие жестких стариков Рейгана и Тэтчер, имели значение косметическое. Эти выходцы из левых (все-таки лейбористы были некогда социалистической партией, а Билл Клинтон успел немного попротестовать в 1968 год) стремились поставить доставшуюся им глобализацию на более устойчивую основу многосторонних договоренностей между победителями и проигравшими предшествующего десятилетия. Что случилось, они прагматично признавали неизбежным, в дне сегодняшнем предлагали расплывчатое «сотрудничество в поиске решений», а в будущем обещалось всеобщее воссоединение в новом технологичном, динамичном, толерантном, открытом и мультикультурном глобальном социуме. Риторика глобализации в годы Клинтона достигает своего пика.
Одновременно возникает колоссальный финансовый пузырь, который триумфально провозглашается бумом «новой предпринимательской экономики» без спадов и рисков. Многоцветье факторов тут, как всегда, запутано до предела. Но в целом понятно, что средства, высвободившиеся из государственных банкротств по всему миру, должны были куда-то притекать. Офшорные банки ведь предлагают анонимность, но не высокую доходность. Поэтому капиталы, бегущие вместе с завладевшими ими анонимными бенефициантами от политических и криминальных рисков, должны куда-то вливаться. А что привлекательнее емких, открытых и вполне безопасных рынков недвижимости и финансов Нью-Йорка или Лондона? Неизбежно это была финансовая пирамида. Но особого свойства - ее подпирали США всей своей суверенной мощью и прежним авторитетом.
Американские элиты вели себя подобно предводителю дворянства, который смело занимает у своих клиентов, а те покорно ссужают поиздержавшемуся генералу, который по-прежнему оказывает протекцию просителям, является на все свадьбы - и продолжает азартно играть на скачках. Клинтоновская конъюнктура воспроизвела на новом историческом витке «белль эпок» 1880-1910 годов, золотую осень британской гегемонии. Когда неудержимая индустриализация и кайзеровской Германии, и воссоединенной в гражданской войне Америки неуклонно лишали Британию монопольного положения мастерской мира.
Примерно так же в конце XX века гегемония доллара и финансовых институтов США обеспечивали глобальный сбор ренты, но без грубого и явного принуждения, а объективно, в силу сложившейся архитектуры миросистемы. Но любая сложная система изменчива. Основы власти постоянно требуют ремонта и поддержания. Возникает, скажем, евро. Его пока довольно легко сдерживать - Евросоюз свыкся с положением привилегированной опеки. Но как быть с Китаем?
Китай оказался самым непредвиденным последствием политики глобализации. Начиналось просто. Вывод трудоемких индустрий из стран ядра мироситемы означал поиск новых производительных баз где-то на периферии. В 70-80-х годах это приводило к краткосрочным подъемам то в Бразилии, то в Индонезии, что тут же провозглашали экономическим чудом. Глобальная рыночная интеграция КНР вначале воспринималась американскими элитами как маневр в противостоянии СССР и Вьетнаму, как снисхождение к бывшему противнику, затем как удачное сочетание инвестиционных возможностей и, наконец, как потрясающее подтверждение рыночной идеологии. Страх перед разбуженным великаном возникает к концу 90-х, когда выяснилось, что баснословные долги США скупает прежде всего Китай. Америке предложили сделку, от которой она не могла отказаться. Все еще бедная, но беспрецедентно быстро растущая и вдобавок, конечно, гигантская азиатская страна финансировала потребление богатого общества, которое быстро теряло основы своего индустриального производства. Продолжение гигантской индустриализации Китая требовало поддержания где-то в мире столь же гигантского спроса. Китай стал ссужать Америку, чтобы поддержать американский уровень потребления. Ситуация неслыханная и оттого трудно поддающаяся прогнозированию.
Конечно, историки мировой экономики давно понимали, насколько средневековый Китай опережал остальной мир в развитии рынков. Страна, где изобретали бумажные деньги, когда Европа жгла еретиков. Но кто слушал историков?
А если почитать Фернана Броделя или Джанет Абу-Лугод, то можно также узнать нечто поразительное и, вероятно, актуальное об Индии. Стоит пристально следить и за былыми центрами исламской коммерции, Ираном и Египтом. Дело ученых - объяснить, как именно сохранились стародавние экономические традиции этих регионов, которые Бродель называл великими колесами торговли. Но факт, что эти традиции где-то подспудно сохранялись в течение веков господства Запада. Теперь колеса приходят в движение. И образованные люди в тех странах хорошо помнят свою историю, как славную, так и бесславную в века европейского господства. Так не окажется ли господство Запада историческим эпизодом?
Этой грандиозной картине никак не противоречит и то, что Китай, Индия и прочие страны теперь уже бывшего третьего мира в 50-60-е годы заложили основы своего подъема - современные государственные институты, инфраструктуру, образование. Им не удалось сделать рывок, намечавшийся в 70-х годах, - вмешалась катастрофическая для большинства третьих стран финансовая конъюнктура американской глобализации, которая ударила по их слабым местам и прервала переход от импортзамещения к экспортной индустриализации. Но означает ли это, что нового рывка не случится?
Перенапряжение
Для объяснения американского вторжения в Ирак придумано много теорий. Большинство из них слишком мелкие и слишком заговорщические. Неоконсерваторы считали, что клинтоновские экивоки лишь трата времени в противостоянии главной угрозе гегемонии США - экономическому росту Китая. Они также осознавали невозможность справиться с Китаем так, как Рейган справился с конкуренцией Японии. Токио вынудили принять американские правила ведения «открытой игры», что привело к краху выстроенной на азиатском кумовстве финансовой системы и многолетней стагнации.
Пекин оказался неподатливей. Конечно, Китаю приходилось накапливать гигантские долларовые запасы от практически односторонней торговли с США, тем самым поддерживая курс доллара и американское потребление. Но при этом Китай развернул инфраструктурное строительство, перед которым меркнут достижения «нового курса» Рузвельта. Прямая война с ядерным Китаем тоже исключалась. Антикоммунистическая либеральная революция пережившему свой 1989 год Китаю явно не грозила.
Война же с Ираком убивала много зайцев. США демонстрировали миру возможности самой дорогой армии в мире и способность действовать по собственному усмотрению, блокировали беспокойный Иран, получали центральное место на Ближнем Востоке и, наконец, фактически входили в состав ОПЕК. Не Европа и не арабы были призваны стать главной аудиторией этой демонстрации имперской мощи, а именно Китай. Но вышло иначе.
Об опасности геополитического перенапряжения давно предупреждали и умнейший консервативный политолог Джон Миершаймер, и левый радикал Иммануил Валлерстайн, и либеральный историк Пол Кеннеди. О том, что будущие войны на периферии будут вестись не в пустынях и джунглях, а в городских трущобах, где высокоточное оружие бесполезно и все будет по-прежнему зависеть от пехоты, говорили и Анатоль Ливен, и многие другие трезвомыслящие теоретики. В Пентагоне едва не все смотрели «Битву за Алжир» - великий и беспощадно реалистичный фильм Джилло Понтекорво о городских партизанах в мусульманской стране. Но имперская идеология и сознание собственной мощи ослепляют самих пропагандистов. На закате империи такое случается нередко.
Поделиться: