21 мая ИМИ МГИМО и Кыргызско-Российский славянский университет провели круглый стол, посвящённый общей истории России и Киргизии. На нём поднимались темы исторической памяти, трактовок советского и имперского прошлого, преподавания истории в школах и распространения «дискурса деколонизации». О разнице между экспертным и «популярным» подходами к общей истории, политике памяти в современной Киргизии и возможных «точках соприкосновения» в этой сфере рассказал доктор исторических наук и ведущий научный сотрудник ИМИ МГИМО Александр Князев. Подробнее — в материале ia-centr.ru.
—
Как можно охарактеризовать политику памяти Бишкека, касающуюся «точек соприкосновения» с российской историей?
Если посмотреть взглядом из России, эта политика неоднолинейна. Она в достаточно высокой степени фрагментирована, как фрагментировано и само киргизское общество. Конструирование истории вообще процесс небыстрый, а тем более в относительно недавно образовавшихся государствах. Здесь пока это довольно пёстрая мозаика.
Если говорить о периодах общей истории с Россией, то, в сравнении со многими постсоветскими государствами, в Киргизии всё выглядит относительно неплохо. Подчеркиваю, что такое сравнение относительно, поскольку рядом с не подвергаемыми сомнениям оценками всего, что связано с Великой Отечественной войной, нахождение территории современной Киргизии в составе Российской империи в учебниках трактуется как «колониальный период».
С последним мы, естественно, не согласны. Киргизия, как и все другие бывшие территории империи, не были колониями в стандартно употребляемом смысле этого понятия — это были части одного целого, для которых в литературе встречается понятие «национальные окраины». Они были неотделимы от одной большой страны, которая, в отличие от таких метрополий, как Великобритания или Франция, не занималась вывозом ресурсов, а, напротив, инвестировала, говоря современным языком, в развитие окраин.
Присоединение региона к Российской империи не было коммерческим проектом, как в случае с Британской Индией, которой и управляла Ост-Индская компания. Оно диктовалось геополитическими соображениями. Не случайно управление Русским Туркестаном осуществлялось генерал-губернаторами, то есть военными.
— Какие усилия сейчас прилагают академические исследователи, изучающие общую российско-киргизскую историю? К каким выводам приходят?
Институт международных исследований МГИМО МИД России сейчас реализует проект «Интерпретации общей истории России и стран Центральной Азии: поиск единого знаменателя», которым я руковожу. Проект поддерживается фондом «Русский мир», Фондом развития МГИМО и Фондом поддержки публичной дипломатии имени А. М. Горчакова, кроме МГИМО, в нём участвуют также ученые из Института всеобщей истории РАН, Института востоковедения РАН, СПбГУ, ИСАА МГУ имени М. В. Ломоносова. В рамках этого проекта несколько дней назад мы провели в Бишкеке круглый стол «Общая история Киргизии и России в современном контексте». Со стороны киргизских коллег там прозвучал ряд интересных, на мой взгляд, предложений. Например, опираясь на само содержание российского присутствия в регионе в XIX–XX веках, считать это периодами модернизации — имперской и советской.
Спорные вопросы в исторической памяти существуют, но все они могут обсуждаться.
В апреле в рамках этого же проекта мы провели аналогичный круглый стол в Душанбе и там тоже выяснили, что с профессионалами-историками мы можем говорить на одном языке, использовать академические подходы к каким-то спорным историческим вопросам, находить общие решения.
— Чем отличаются научный и «популярный» дискурсы об общей российско-киргизской истории?
В современных условиях распространения информации академическая наука сильно уступает разнообразным популяризаторам. Этим пользуются уже и наши идеологические противники, стремясь разорвать, расчленить нашу общую историческую память. Их «дискурс деколонизации» заполняет информационное пространство. Россия в этих дискурсах описывается исключительно негативно, а исторические образы проецируются на современное отношение к России, формируя отношение граждан стран региона к современной России и её политике.
Такая трансляция искаженной истории на современность пока больше характерна для маргинальных групп, но имеет шансы к расширению, если ей не противопоставить объективные, научно выверенные исторические интерпретации. Важна и форма подачи. Мышление современного человека в основной массе не сориентировано на чтение больших текстов, больше работают короткие и хлесткие сообщения, а ещё лучше — с картинками, откладываясь в сознании. Это и реализуется на практике, особенно в социальных сетях и на соответствующих порталах. Естественно, что не последнюю роль в этой, по сути, информационной войне играют многочисленные в Киргизии неправительственные организации, живущие на западные гранты.
— Появляются ли спорные вопросы в риторике официального Бишкека? В какой среде возникают разночтения?
Я не знаю случаев, чтобы на официальных уровнях артикулировались какие-то спорные вопросы, спорные оценки исторических событий или процессов. Да, наверное, в этом и просто не возникает необходимости. Во всяком случае, в том, что касается отношений между Киргизией и Россией.
Разночтения возникают на уровне масс-медиа и в основном даже без участия собственно историков, тут больше доминируют блогеры. Ну и не менее важно и даже тревожно, что часть таких дискурсов присутствует в сфере образования.
Одна из целей нашего проекта, о котором я уже говорил, — определить возможности нахождения максимально взаимоприемлемых исторических оценок и противодействия навязываемому третьими странами взгляду на нашу общую историю. При нахождении таких оценок важной задачей — конечно, это на перспективу — должна стать их имплементация в образовательное пространство. Разве можно считать нормальным, когда в странах — близких союзниках — а таковы для России и Киргизия, и Таджикистан, и Казахстан, и Узбекистан — существуют идеологии, включающие в себя элементы отчуждения или даже враждебности?
История и историческая память — это ведь чрезвычайно важные компоненты идеологии. Вокруг них формируется то, что называется идентичностью — гражданской, этнической, человек может не особо интересоваться историей, но она всё равно будет частью его мировоззрения, диктуя в том числе и отношение к гражданам другой страны, к людям другой этничности.
— Какие нарративы о киргизско-российских отношениях циркулируют в обществе сейчас? Как это влияет на межэтнические и межпоколенческие отношения внутри Киргизии?
Нарративов много, и в общем и целом они не содержат какого-то особенного негатива, если исключить тот прозападный сегмент, о котором уже говорилось выше. Характерно, что, как, собственно, всегда и везде, в этом сегменте гармонично сочетаются как приверженность неким «демократическим ценностям», так и завышенное этническое самосознание, перетекающее в разного рода фобии по отношению к другим этносам. Но это уже вопрос не совсем об истории, многие псевдоисторические мифы и легенды здесь являются просто расходным материалом для формирования в общественном мнении отрицательного отношения к России. Это, опять же, удел скорее маргиналов, подавляющим большинством киргизского общества это, как мне кажется, не поддерживается. Хотя проблемы политического использования истории в современных международных отношениях и мировой политике это не снимает.
Прямое влияние местных исторических концептов на межэтнические и межпоколенческие отношения неочевидно, но это не означает, что его нет, оно имеет латентный характер и может ещё «выстрелить» в той или иной форме.
— Какая политика памяти могла бы способствовать гармонизации российско-киргизских отношений и общественных отношений внутри самой Киргизии?
Этими вопросами надо было заниматься тридцать лет назад. Хотя, как известно, наша наука не терпит сослагательного наклонения, тем не менее сразу после распада СССР история и историческое образование в каждой из стран бывшего союза дистанцировались друг от друга.
Большой проблемой стала и возникшая при этом определенная хаотизация в методологиях истории, обнаружившееся их разнообразие стало дополнительным разъединяющим фактором.
При этом везде, включая и Россию, образовался серьезный идеологический, включая и его исторический компонент, вакуум. Который и стал заполняться как собственной мифологизацией, так и мотивами, привнесенными извне, из третьих, преимущественно западных, стран. Мы сравнительно недавно стали понимать, что история может быть оружием, а наши оппоненты пользовались им давно.
Характерно, что антироссийский «дискурс деколонизации», о котором мы говорим, начал активно продвигаться в регионе после перехода отношений России с западными странами в жёсткую гибридную войну весной 2022 года. Это реакция Запада на недостаточность негативного отношения местного населения к России, что подрывает усилия по демонизации её образа. Нужно отметить, что упомянутые события не привели пока к смене исторического дискурса: для Бишкека или Душанбе события, связанные с Украиной, имеют периферийный характер и не оказывают существенного влияния на формирование государственной «исторической политики». Этого нельзя сказать об активизировавшемся негосударственном секторе.
Что касается гармонизации, то она возможна только на основе совместного достижения объективного исторического знания профессионалами-историками. Также она зависит от наличия соответствующей политической воли у правящих в каждой стране элит.
