Первый раз я ощутил отличие Алма-Аты от Чимкента, еще даже ни разу не побывав там. Это произошло на нейтральной территории пансионата «Автомобилист Казахстана» на Иссык-Куле в 1978 году. Я отдыхал там с родственниками и проводил время с компанией сверстников из разных городов Казахстана и Советского Союза.
Первый раз я ощутил отличие Алма-Аты от Чимкента, еще даже ни разу не побывав там.
Это произошло на нейтральной территории пансионата «Автомобилист Казахстана» на Иссык-Куле в 1978 году. Я отдыхал там с родственниками и проводил время с компанией сверстников из разных городов Казахстана и Советского Союза.
Алма-Ата была для меня тогда довольно абстрактной «второй» столицей, так как и газеты и книги и ТВ передачи из Алма-Аты, были как-то попроще, поскромнее московских. Никакими личными яркими впечатлениями, которые бы компенсировали эту вторичность ощущением близости Алма-Аты, пониманием того, что она «своя», «наша» я тогда не обладал. Да и в Москве к 14 годам я побывал уже несколько раз и помногу, а в Алма-Ате всего один раз и то проездом.
И вдруг все изменилось. Случилось это тогда, когда у нас в пансионате появилась группа молодых людей из Алма-Аты и, когда все закрутилось вокруг них, я понял - вот это и есть столичные люди. Они ярко и вычурно, но не богато, вернее, очень по-разному, одевались. Даже самое невзыскательное, на сторонний взгляд, времяпрепровождение выглядело в их исполнении не пустой болтовней, а интереснейшей дискуссией. По вечерам они устраивали нам уроки современных танцев, под звуки своих приятелей алматинских же музыкантов, которые не меняя выражения невозмутимых лиц, «снимали» один к одному «Дип перпл» сразу вслед за озорной одесской песней про мясоедовскую улицу. Это были не танцы, это были настоящие "be in", совместные радения жрецов будущего, где все были вместе и каждый был сам по себе. Такое многозначительное самоотречение в танце я видел позже только в хронике психоделического Сан-Франциско середины 60-х, эпохи ранних «Grateful Dead» and "Jefferson Airplane".
Но, при этом, они были рядом, они были «наши», поскольку в их речи также мелькали привычные нам темы и выражения русско-казахского сленга: «джузнуть», «калай», «акша» «делать демал» и т.д. И еще один урок, возможно, самый важный преподали они нам, жителям разных концов нестоличного Казахстана. Они были жителями одной страны, носителями единого типа реакций, эмоций, понятий. Очень отличаясь между собой внешне, они совершенно гармонично сливались в единую по духу семью. Я тоже вырос в разнокультурной среде. Но в Чимкенте 70-х очень заметны были различия в традиционных моделях поведения различных культурных групп. Скажем, девочка узбечка вне круга ближайших подруг вела себя иначе, чем ее русские сверстницы, а немногочисленные тогда в русских городских школах казахи, были гораздо более сдержанны в проявлениях своих эмоциях, чем, например, греки.
Эта же кампания опровергала все мои уже начавшиеся складываться этнические стереотипы: девушки казашки среди них были едва ли не самыми привлекательными в своей откровенности, не отказывая себе в использовании самых замысловатых выражений, а их кавалеры, тоже весьма разноэтничного вида, принимали это как должное. Тогда я впервые почувствовал, что есть в алматинской жизни нечто такое, что позволяет им ощущать себя, прежде всего, членами одной компании, жителями одного района, города, а не «своей» этнической группы.
Чуть позже мой начавший было зарождаться интерес к «многокультурности» (именно этим, неведомым мне тогда словом принято ныне обозначать встреченный мне тогда алматинский феномен), был осажен небрежным замечанием первой встреченной мной в Алма-Ате ее жительницы. Тогда, в 1982 году мы с группой приятелей студентов, приехали в столицу на зимние каникулы. И в первый же час моего пребывания на благословенной алма-атинской земле, приютившая нас тетя сокурсника бросила в наш адрес: «ну, приехали техасцы куролесить». Так я впервые узнал, что я теперь вписан в распространенный в Алма-Ате стереотип в отношении жителей Юга Казахстана: простоватый, грубоватый, агрессивный, щедрый, предсказуемый в реакциях. Было обидно, но, если задуматься, неоспоримые возражения против этого стереотипа подбирались также трудно, как когда-то я с трудом пытался понять, чего во мне не хватает, чтобы быть таким же, как манящие своей непохожестью алмаатинцы.
Позже я не раз натыкался на наши различия. Это было видно из вежливо-осторожного отношения ко мне и моим землякам многих моих алматинских собеседников. Об этом напоминало мне объявление на столбе около ж/д вокзала Алма-ата -2: «Требуются юристы, с чимкентскими дипломами не обращаться».
В попытках объяснений этих различий первым на ум приходило понимание того, что столица привлекала наиболее способных и энергичных, которые и формировали особую атмосферу административного, культурного и научного центра. Но легче от этого не становилось. Хотелось, чтобы тут, «у нас» было так же, как у там, «у них». Ведь многие из них, это наши. Но, как выяснилось, переехав, они сменили не только прописку, но и стиль мышления и поведения, приоритеты и ценности.
Хотя, в последнее время есть признаки того, что мечты сбываются. Судя по высказываниям многих жителей Алматы и Астаны, у них теперь, благодаря «нашим» стало как у нас. Но хотелось то, чтобы все было наоборот.
