Е.С. Сыздыкова: От "добровольных вхождений" до "колонизации".

«Добровольные вхождения», столь характерные для XVI — XVIII вв. действительно являлись не следствием народного волеизъявления, а лишь признанием правителем данного государства русского царя в качестве своего сюзерена.Другие требования выдвигались в отношениях со степью со стороны России: жесткие условия договоров, которые ложились в основу взаимоотношений двух государств с момента подписания присяги о подданстве. Однако казахские правители «поставили свой народ под опеку русского правительства также внешне, также случайно, как случайно ставили его и под власть Китая, или под покровительство Бухары...», — отмечал Н.И.Красовский. С этой точки зрения, особого внимания заслуживают попытки авторов показать деятельность влиятельных казахских правителей XVIII в., в частности, хана Среднего жуза Аблая.

ИАЦ МГУ готовит к переизданию книгу Е.С. Сыздыковой: "Российские военные и Казахстан", посвященную деятельности исследователей казахстанского края 18-19 веков. В работе прослеживаются тенденции изменения позиций российской правящей элиты по отношению к казахстанскому региону. Редакция сайта публикует небольшой отрывок из этого исследования.

Рассматривая исторические события 30-40-х годов XVIII в., исследователи затрагивали также отдельные проблемы, обуслов­ленные смысловым понятием, конкретным содержанием оформ­ленного подданства. Прежде всего, акцентировалось внимание на различиях в понятии «подданства», бытовавшем в среде рус­ских и казахов-кочевников. У последних, полагал, например, Н.И.Красовский, как и у всех других восточных народов, поддан­ство рассматривалось обыкновенно как выгодная сделка, очень часто ни к чему не обязывающая. «Ни правительство богдохана, ни властители некоторых среднеазиатских государств, тоже ино­гда присваивавшие себе право называть всех киргиз своими под­данными, во внутреннее управление тою частью степи, которая подвластна России, нисколько не вмешивались... Пекинский двор тоже постоянно добивавшийся права называть всех киргиз подданными богдохана, посылал в степь подарки, утверждал вли­ятельных правителей киргизских, но в дела страны тоже не вме­шивался и даже подати никакой не брал, хотя и назначал тако­вую, единственно из желания убедить киргиз в том, что они под данные Китая». В таком виде в работе одного из представи­телей офицерского корпуса нашла отражение предопределенная в трех альтернативах геополитическая реальность. Одна альтер­натива предполагала ориентацию на Среднюю Азию, где объеди­няющим фактором могло стать единое религиозное пространст­во, но где существовали деспотичные режимы, не создавшие ус­ловий ни внутренней, ни внешней безопасности. Другая - с ори­ентацией на Китай, внешне создающий видимость благополуч­ных отношений со своими западными соседями, но преследую­щий цель их «синьцзянизации». Наконец, третья альтернатива была связана с формированием новой многоэтничной евразий­ской империи и означала полное присоединение к Российскому государству.

«Добровольные вхождения», столь характерные для XVI - XVIII вв. действительно являлись не следствием народного воле­изъявления, а лишь признанием правителем данного государства русского царя в качестве своего сюзерена.

Другие требования выдвигались в отношениях со степью со стороны России: жесткие условия договоров, которые ложились в основу взаимоотношений двух государств с момента подписа­ния присяги о подданстве. Однако казахские правители «поста­вили свой народ под опеку русского правительства также внеш­не, также случайно, как случайно ставили его и под власть Ки­тая, или под покровительство Бухары...», - отмечал Н.И.Кра­совский.

С этой точки зрения, особого внимания заслуживают попыт­ки авторов показать деятельность влиятельных казахских прави­телей XVIII в., в частности, хана Среднего жуза Аблая. Интерес представляет анализ военными как внешне-, так и внутриполи­тической ситуации в период правления этого авторитетного хана. Характеризуя условия договора о подданстве, Н.И.Красов­ский пришел к выводу, что русское правительство обязано бы­ло оказывать поддержку казахам в их борьбе с внешними врага­ми. Однако, оно, наоборот, заключило ряд торговых и дипло­матических соглашений с джунгарами, пытаясь умиротворить последних. Казахам «не с руки было искать у нас вооруженной поддержки против джунгар», - писал он. Джунгары же вновь не преминули воспользоваться положением и для того, чтобы доказать несостоятельность русской власти в Среднем жузе, взяли в плен присягнувшего России Аблая. Вслед за А.И.Левшиным Н.И.Красовский утверждал, что отказ русского правительства от 31 января 1755 г. открыть Сибирскую линию и пропустить казахских жен и детей части Среднего жуза, окон­чательно убедил Аблая в бесполезности ждать от русского пра­вительства поддержки в борьбе с джунгарами. Этого отказа, пи­сал Н.И.Красовский, было достаточно, чтобы оттолкнуть Аб­лая от России.

Интересно, что отношение автора вышеизложенных слов к султану Среднего жуза Аблаю совершенно противоположно оценке, которую дают исследователи XIX в. хану Абулхаиру. «...Жаль было лишиться доверия одного из самых популярней­ших султанов», - сожалел Н.И.Красовский. «Средняя Орда, - анализировал он, - находилась тогда в таком положении, что ей крайне нужен был и энергический предводитель войска, и ис­кусный стряпчий в деле сношений с соседними державами». Обе эти функции стал выполнять Аблай, встав во главе казахских племен в борьбе с джунгарами, умело проводя свою политику по отношению к России и Китаю.

Таким образом в дореволюционной историографии впервые была предпринята попытка анализа деятельности хана Аблая в контексте той внешнеполитической ситуации, которая сложи­лась на евразийском пространстве в XVIII в. Современные иссле­дования подтверждают, что в период возросших притязаний и имперских амбиций России и Китая политика Аблая была на­правлена на решение спорных моментов не столько военными, сколько дипломатическими средствами и являлась наиболее приемлемой.

Авторы XIX в. ставили взаимоотношения Аблая с сильными державами, прежде всего с Китаем, в пример всем другим систе­мам взаимосвязей. В частности, подчеркивалось, что для первых характерен был мирный обоюдовыгодный обмен, а не разбой и нападения. Мудрая межгосударственная политика Аблая выра­жалась также в умении лавировать между державами, которые иг­рали решающую роль в политике на центрально-азиатском и ка­захстанском пространстве.

Важным представляется исследование авторами системы взаи­мосвязей казахских ханств с соседними странами и народами, прежде всего с Джунгарией, Китаем, калмаками, башкирами, среднеазиатскими ханствами - Хивой, Бухарой, Кокандом. Изве­стно, что многие из указанных направлений внешней политики казахских ханов стали активно разрабатываться в советское время и продолжают изучаться сегодня (Златкин И.Я., Гуревич В.П., Мо­исеев В.А., Абусеитова М.Х., Бекназаров Р., Иванов П.П.). Большое значение с точки зрения актуализации проблем внутриполитического развития казахского социума имеют характе­ристики крупных политических деятелей казахских жузов XVIII в. Составленные на основе народных эпических преданий, ар­хивных материалов, работ предшественников, образы Абулхаира, Аблая, Семеке, Шергазы, Абулмамбета, Барака, Батыра вошли в историческую науку благодаря описаниям этих ярких деятелей в работах Л.Л.Мейера, Н.И.Красовского и некоторых других офи­церов Генерального штаба.

В то же время следует иметь в виду, что концепция русско-ка­захских отношений была практически полностью унаследована военными от их предшественников. По сути работы офицеров Генштаба, в которых поднимались проблемы присоединения Ка­захстана к России в 30-40-е годы XVIII в., мало чем отличались от уже известных русской и европейской науке выводов А.И.Левшина. Значение этим трудам придает лишь факт самостоятельно проведенной авторами систематизации и конкретизации сведе­ний в локальных пределах.

Другим важным фактором, значительно снижающим цен­ность указанных работ, является приверженность военных иссле­дователей официальной точки зрения на проблему. Это стало главной причиной того, что в своей основе положения офицеров о порядке принятия подданства Российской империи казахами Младшего и Среднего жузов являются в большой степени тен­денциозными и поверхностными. Особенно ярко это проявилось в оценке авторами общих причин продвижения России в глубь казахских степей, на юг Казахстана и в Среднюю Азию.

Важной особенностью восприятия военными процесса дви­жения России на Восток являлось доминирование некоего сте­реотипа. Основанный на европоцентристской концепции мира, этот идеологический и этнический стереотип, был настолько си­лен, что под его влиянием оказались даже передовые представи­тели интеллектуальной элиты России XIX в. Не стали исключе­нием и военные ученые.

Исходя из представления о том, что движение на Восток - есть движение в пустоте, по землям никому не принадлежащим, офицеры определяли все встречающиеся на пути колонизаторов этнические, государственные объединения не более как скопи­ща, банды. Восточные народы в глазах завоевателей представля­лись дикими и необузданными. При чем наиболее распростране­но было мнение, что все дикари одинаковы, от природы коварны и грубы.

Отличительной чертой имперского сознания в отношении Востока было убеждение, что любая, кроме европейской, систе­ма ценностей ложна или таковой вовсе не существует.

Из этого положения следовали два главных вывода. Во-пер­вых, на «дикие», «бродячие» народы не могут распространяться ни европейские нормы международного права, никакие другие нормы морали. Во-вторых, единственным средством эффектив­ного общения с «инородцами» была признана жестокость, а ус­трашение и подавление как единственный язык, на котором можно разговаривать с «нецивилизованным» миром. «Именно соседство с дикими (племенами - Е.С.), не признающими ни­каких прав, кроме права силы, вынуждало нас укреплять грани­цы линиею крепостей», - писал М.А.Терентьев. Эти прин­ципы были «теоретически»' обоснованы в особом циркуляре 1864 г. вице-канцлера А.М.Горчакова. Если государство, писал он, «ограничится наказанием хищников и потом удалится, то урок скоро забудется, удаление будет приписано слабости, ази­атские народы по преимуществу уважают только видимую силу, нравственная сила ума и интересов образования еще нисколько нищенствует на НИХ».