Московская премьера фильма Анджея Вайды «Катынь», состоявшаяся вчера – событие, которое заслуживает нескольких слов. По крайней мере, картина, выдвинутая на «Оскар», показанная в Москве всего на двух киносеансах и не имеющая практически никаких перспектив выйти в российский прокат – явление не столь частое в современной жизни. Учитывая же, что причины этого отчасти кроются в сюжете фильма, основанного на событиях, имеющих отношение к польской и советской истории, поговорить об этом следует тем более.
Хотят ли русские "Катынь"
Московская премьера фильма Анджея Вайды «Катынь», состоявшаяся вчера - событие, которое заслуживает нескольких слов. По крайней мере, картина, выдвинутая на «Оскар», показанная в Москве всего на двух киносеансах и не имеющая практически никаких перспектив выйти в российский прокат - явление не столь частое в современной жизни. Учитывая же, что причины этого отчасти кроются в сюжете фильма, основанного на событиях, имеющих отношение к польской и советской истории, поговорить об этом следует тем более.
Показ фильма о Катыни в Москве в каком-то смысле мог относиться к числу неких заветных символов, которые иногда рождаются в польском сознании и выражают узловые моменты в отношении к России. Например, Юзеф Пилсудский в годы Первой мировой войны делился желанием захватить Москву и написать на кремлевской стене «Говорить по-русски запрещается» (мечта эта была вызвана действовавшим долгое время во всех государственных учреждениях Привислинского края Российской империи запретом разговаривать на польском языке и, разумеется, едва ли рассматривалась как серьезный план). Точно так же один из соратников Леха Валенсы, делясь с ним какими-то соображениями, говорил, что случится все это тогда, когда куранты на Спасской башне сыграют «Марш Домбровского», - иными словами, никогда, хотя сама картина выглядит заманчиво. Весьма характерно, что с другим польским соседом - Германией - таких мечтаний не связано. Подобные образы связаны с теми, кому хотят что-то доказать, и с теми, с кем еще «не договорили».
Катынь - одно из мест массовых расстрелов польских офицеров-военнопленных, произведенных частями НКВД весною 1940 года. Такие же расстрелы производились в Твери, под Харьковом, на Западной Украине и в Западной Белоруссии. Катынский лес - даже не самое массовое место расстрела - всего под Катынью расстреляли 4421 офицера. В Твери было расстреляно больше шести тысяч. А отец Анджея Вайды - офицер польской армии - был расстрелян под Харьковом в числе 3880 иных приговоренных. Но именно Катыни суждено было стать нарицательным именем - во многом потому, что захоронения обнаружили немцы в 1943 году и использовали массовые расстрелы 1940 года в широкой пропагандистской кампании, призванной доказать, что германская армия на Восточном фронте защищает Европу от азиатских большевистских орд. В свою очередь советские власти в конце войны вынуждены были проводить новое расследование, привлекать к Катыни дополнительное внимание и доказывать, что расстрел осуществили немцы в 1941 году. Именно это обеспечило Катыни совершенно особое место в польском общественном сознании.
Сам Вайда признавался в интервью и на пресс-конференциях, что показ в Москве для него очень важен. А присутствовавший на премьере в Доме кино польский посол заявил, что сейчас в зале свершается история. Поэтому представляет особый интерес, что именно хотел рассказать польский режиссер, для которого «Катынь» семейная история, если, как это можно предположить, он заранее хотел показать это кино и русским зрителям.
Предполагать можно было, что угодно: горькие упреки, суровые обвинения, новые рассуждения о «ноже в спину», всаженном Советским Союзом сражающейся Польше 17 сентября 1939 года, бесчеловечности российского государства. Катынский расстрел всегда использовался, да и сейчас используется в польской политической и общественной мыслью именно для таких рассуждений.
Однако в фильме, названном «Катынь», ничего этого нет - или почти нет. Во всяком случае, это не главное. Скорее, это сугубо польский взгляд на то, что происходило с Польшей, оказавшейся на пути Германии и Советского Союза во время Второй мировой войны. Стоит заметить, что Вайда в фильме о трагических событиях военных лет намеренно не прибегает к привычным выразительным средствам, используемых в подобных фильмах. Он не показывает ни кровавого хаоса войны, ни страданий несчастных мирных жителей, не привлекает специального внимания к колоннам обреченных, гонимых в неволю и на погибель. Война как таковая - присутствует в фильме лишь в сообщениях, транслируемых через громкоговорители. А плен, аресты, депортация, лагеря военнопленных показаны в фильме в своей будничной повседневности - как некая обязательная деталь разыгрываемого в те годы действа.
В фильме представлены отдельные зарисовки судеб тех, на кого пришелся главный удар событий 1939 года - польских офицеров, взятых в плен и отправленных в лагеря, их жен и детей, оказавшихся по разную сторону линии соприкосновения советских и германских войск, профессоров Ягеллонского университета, арестованных в один день немецкими оккупационными властями. Затем - детей варшавского восстания, не желающих принимать новую коммунистическую Польшу, польских офицеров, вернувшихся из лагерей вместе с советскими войсками и потому отвергнутых своими близкими. Этих зарисовок много. Возможно, они пристрастны и показывают лишь один из срезов польского общества - слой благородных (в смысле происхождения) офицеров и старой интеллигенции, державший на себе ту старую Польшу, которая была погребена под руинами в ходе Второй мировой войны (не без помощи - а точнее, при деятельном участии Советского Союза). Однако в конце концов Вайда посвятил этот фильм своим родителям - его отец был одной из жертв расстрелов 1940 - и он имеет на это право.
Если же вернуться к вопросу, составляющему главную интригу русско-польских отношений - что же делать со всем произошедшим и кто же все-таки виноват, - то здесь ответ Вайды парадоксален: не виноват никто. Во всех интервью Вайда подчеркивает, что снял этот фильм для того, чтобы показать: что во всем виноват «режим». Может быть, это действительно так. Впрочем «режим» - это лишь одно из возможных слов для обозначения неодолимой и неперсонифицированной силы (характерно, что ни Сталин, ни Гитлер, ни вообще кто-либо из политиков тех лет практически не фигурирует в фильме).
Стоит заметить, что русские (советские) люди в фильме тоже отсутствуют. Мирных советских жителей в нем нет совсем. А солдаты и офицеры, включая конвоиров, показаны просто как солдаты и офицеры - части большой и безличной военной машины. Исключение делается лишь для фигуры капитана Попова (герой Сергея Гармаша), с особым сочувствием относящегося к судьбе жены и дочери пленного офицера. Однако эта фигура кажется парафразом капитана Рыкова - хорошего и честного русского офицера из «Пана Тадеуша» - и введена как будто бы лишь для того, чтобы отдать дань традиции. В остальном - советские военные просто тени, часть хора, рассуждающего о героях.
Сравнение с древнегреческим театром напрашивается само собой. Вайда, кажется, специально предлагает посмотреть на описываемые события через призму античной трагедии. Афиша «Антигоны», мелькающая в кадре фильма, появляется там едва ли случайно. (образ Антигоны, сохранившей верность отправленному в изгнание отцу - пусть и навлекшего на себя гнев богов - и отказавшейся выполнять строгий запрет властей на похороны брата, видимо, соотносится у Вайды с судьбою наследников традиции межвоенной Польши). При этом вторая афиша, появляющаяся в «Катыни» - киноафиша «Веселых ребят», шедшей в польском прокате под названием «Мир смеется», что тоже едва ли случайно.
Античная трагедия строится прежде всего на необходимости героя подчиниться року - безличной и неодолимой силе - любая борьба с которой обречена на поражение. И как бы ни был ужасен приговор рока, претензии предъявлять просто невозможно. И в фильме играется трагедия. Собственно апофеозом действия роковых сил и является сцена расстрела, показанная как монотонное совершение одних и тех же простых и скучных действий - связывания приговоренным рук и последующего выстрела в затылок. Счет за расстрел - в том виде, в каком он показан Вайдой, кажется, невозможно предъявить никому, кроме трагической силы истории.
Впрочем, это польский взгляд на эпизод польской истории, увы, связанный с нашей страной, предложенный одним из польских художников. Как должны относиться к этому мы сами - уже другой вопрос. Но весьма характерно, что фильм «Катынь» не закуплен для российского проката. Причем, едва ли - по политическим причинам. Надо отметить, что на премьере в Доме кино зал был полон, люди даже сидели в проходах - но очень похоже, что зал вместил почти всю потенциальную аудиторию фильма. Члены правозащитных организаций и просто «несогласная» интеллигенция, неопределенная среда полонофилов и интересующихся польской культурой, деятели театра и кино, знакомые с Вайдой лично, либо считающие нужным отдать ему должное. Еще некоторое количество обретающихся в Москве поляков. Те самые 1500 человек, которые и заполнили до отказа зал. Собственно, там были те, кто помнил о взаимной симпатии русской и польской интеллигенции и был готов (а может быть, и сейчас готов) одинаково смотреть на события польской и русской истории XX века. Как некогда пел Булат Окуджава:
Когда трубач над КраковомВозносится с трубою,Хватаюсь я за саблюС надеждою в глазах
Собственно говоря, вчера можно было увидеть число потенциально готовых откликнуться на этот зов из другого города другой страны, кажущийся кому-то родным. Больше никого и не будет. Думать о «Катыни» сейчас просто никто не хочет. «Мир смеется». И не нам его судить.
