Экономическая модернизация Казахстана. Опыт N1 (1940-1970-е гг.)

Дата:
Автор: ИАЦ МГУ
В конце февраля – начале марта 1954 г. состоялся пленум ЦК КПСС, обсудивший вопрос об увеличении производства зерна в стране и освоении целинных и залежных земель. Так называемая «целинная эпопея» породила целое направление в историографии 1960-х – начале 1980-х гг. Это монографические исследования и сборники [16] и диссертации [17] по истории целины. Публикаций на эту тему появилось такое обилие, что вскоре стали появляться монографии и диссертации по историографии целины, которые лишний раз выявили отсутствие публикаций, где хотя бы в минимальной дозе привлекался некий критический материал.
Экономическая модернизация Казахстана. Опыт N1 (1940-1970-е гг.)

Экономическая модернизация Казахстана. Опыт N1 (1940-1970-е гг.)З.Г.Сактаганова, д.и.н., профессор КарГУ

Республика Казахстан, Караганда

Феномен модернизации уже по своему определению сутьконфликт старых и новых нарождающихся структур. Процесс этот перманентный,поскольку непрерывна динамика всемирно-исторической эволюции. Однако каждыйэтап формирует знания, которые только и могут сообщить импульс для выстраиваниявектора новых модернизаторских идей и концепций. Отсюда ясно, что чем болеевсесторонне и глубоко проанализирован предшествующий опыт, тем большийсоциально-экономический, социокультурный и политический мультипликативныйэффект будет достигаться в будущем. Надосказать, что данная проблема уже имеет свою историографическую традицию. Тем неменее, далеко не все срезы и ракурсы этого опыта изучены в современнойисториографии основательно.

Например, послевоенные годы или, скажем,«хрущевская декада», годы такназываемого «застоя», все еще слабо включены в исследовательский поиск казахстановедови во многом остаются на периферии научно-познавательного интереса. Такполучилось, что послевоенный период более всего оказался «обделенным» в казахстанскойсоветской историографии. В 1950-х-нач.1960-х гг. появились немногочисленныетруды, превозносящие мирный созидательный труд советского народа, но нераскрывшие в полной мере сути даже этой стороны социально-экономической историиказахстанского общества. Что же касается вопросов партийно-государственногоуправления экономикой республики, выработки послевоенногосоциально-экономического курса развития республики, специфических особенностейего экономического развития, реальной роли и места республики в общесоюзнойинтеграции, то эти темы в комплексе так и не получили своего развития.

Отдельныеаспекты экономического развития Казахстана в послевоенный период становилисьобъектами исследования в казахстанской историографии. По количеству публикацийи защищенных диссертационных работ они, казалось, были разработаны вдостаточной степени. Однако практически все историки советского периода испытывали прессингпартийного давления, и их исследования четко укладывались в прокрустово ложемарксистско-ленинской идеологии. Советское государство задавало идеологическиеориентиры, расставляло оценки, обозначая,что хорошо и что плохо, предваряя собственно исторические исследования.Историки советского периода подводили свои публикации под заранееподготовленные, тщательно отрецензированные результаты. Материально-техническаябаза «эпохи развитого социализма» составлялась в исследуемый нами период и могла быть подтверждена лишь позитивнымивыводами исторической науки. Совершенно очевидно, что она в силу этихобстоятельств не могла достаточно объективно отражать все реалии исследуемогопериода.

Если рассматривать весь корпус научной литературы поизучаемой теме, то можно выделить три наиболее отличительные друг от друга (ипо теоретико-методологической основе, и концептуально, и по источниковой базе)группы публикаций. К первой можно отнести зарубежную, преимущественно западную,историографию. Вторая группа представлена работами советских ученых. Третьюгруппу составляют работы современных исследователей постсоветского пространства(в основном российские и казахстанские).

В зарубежной историографии в оценке экономическогоразвития Казахстана в исследуемый период четко обозначились два направлениязападных концепций экономического развития республики [1, 205]. Представителипервого направления верили в жизнеспособность идеалов Октября, акцентировали внимание на экономическомпрогрессе народов Средней Азии и Казахстана, позитивно оценивая большинствоэкономических преобразований в республиках – казахстанские исследователиназывали их «оптимистами», в советской историографии их относили к«объективистскому направлению». Сторонники второго направления говорили онедолговечности как самого СССР, так и советского режима в Казахстане, поэтомуони были отнесены в советской историографии к «пессимистам».

Оба направления особенно четко представлены вангло-американской историографии. Представители первого направленияхарактеризуют социально-экономическую политику в Казахстане преимущественно как«колониализм благосостояния». Английский советолог Майкл Ривкин пишет:«Колониализм благосостояния состоит в том, что республики ныне неэксплуатируются, а субсидируются ради сохранения их политической зависимости…Мусульмане Центральной Азии уже не такие, какими они были в годы революции. Спомощью Москвы и под руководством Москвы они превратились почти в современныебратские нации, которые в социально-экономическом отношении ненамного отстаютот общесоюзного уровня развития» [2, 13-14]. Оценивая итоги экономическоймодернизации в 1940-1960-е гг. и характеризуя экономический потенциалКазахстана к 1970 г.,западный исследователь Зев Кац (автор англоязычной справочной книги о советскихнациональностях) отмечает: «Республика обладает колоссальными природнымиресурсами – нефтью, газом, железной рудой и углем. Именно здесь были распаханыцелинные земли. По валовому объему промышленной продукции Казахстан стоит вСССР на третьем месте, уступая лишь России и Украине. Темпы развития здесьэкономики выше, чем по стране в целом. По производству электроэнергии на душунаселения республика превосходит Италию и лишь немного уступает Франции. Поторговому обороту она находится впереди всех республик Центральной Азии,уступая лишь России» [3, 215].

Сторонники второгонаправления в зарубежной советологии оценивают итоги экономического развитияКазахстана не столь позитивно. Английский исследователь Ги Имарт резюмировал:«Советская экономика, постоянно находящаяся на грани полного краха,соответствует колониальной модели. Казахстан – это страна, экспортирующая восновном сырье. Термин «колониальная империя» применительно к СССР подчеркиваетего характерную черту, а именно: существующее в СССР неравенство междуславянами и неславянами» [4, 18]. Тереза Раковска-Хармстоун, характеризуяспецифику управления экономикой в регионе, писала: «Несмотря на то, чтореспублики формально пользуются всеми суверенными правами, центральноеруководство самостоятельно определяет преимущества и ограничения их юрисдикции: ключевые сферы экономическойжизни исключены из непосредственного контроля местных властей» [5, 83]. Ейвторит исследователь С.Л. Берг: «Что касается капиталовложений, то в 1970-х гг.инвестиции в развитие Центральной Азии уменьшились. Эти средства использовалисьтаким образом, чтобы продолжить сельскохозяйственную специализациюцентральноазиатских республик, исключить их самостоятельность и самообеспеченность»[6, 43]. В работе британского экономиста Питера Цвига «Этнорегиональноесоциально-экономическое раздробление и советская бюджетная политика»отмечается, что Казахстан в 1950-1970 гг. продолжал свое чисто аграрноеразвитие. «Общей же чертой этнорегионального развития РСФСР и Казахстана в этотпериод были определенные признаки процесса модернизации в экономике» [7, 392].

В подавляющем большинстве исследований немецкихавторов разных поколений подчеркивалось, что экономика советского Казахстананосит колониальный характер (Г. Шпенглер, Б. Хайт, Э. Беттхер, Г. Вагенлер, К.Бойме и др.). Исключение составляют работы Э Гизе и Г. Штайгеля, в которыхэкономическое развитие Казахстана в составе СССР освещается с позитивныхпозиций [8, 121].

В исследованиях данного направления достаточно четкоотслеживается следующие сюжеты: Казахская ССР оценивается как колониальная,сырьевая и аграрная периферия Советского Союза, подчеркиваетсянесамостоятельный характер управления экономикой, наличие признаков модернизации,прогнозируется распад СССР.

Приступая к рассмотрению второй группы – советскойисториографии, следует сразу констатировать, что здесь степень представленностиинтересующей нас проблематики была достаточно высока и позволяет говорить оналичии вполне сложившейся историографической традиции.

Действительно, если обратиться к истории советскогообщества, то обнаружится обилие работ, написанных как в расширенном контекстесоциально-экономических штудий, так и в рамках более дифференцированныхжанровых сюжетов: истории промышленности и рабочего класса, социальнойструктуры и социальных отношений, аграрной истории и т.д. Причемисториографический массив был представлен не одним, а двумя взаимопроникающимипластами, искусственная грань между которыми определялась маркерами в виде такназываемых шифров специальностей. Одни исследования проходили под грифом«История КПСС», другие – «История СССР».

Историко-партийные исследования составили один иззначительных пластов исторических исследований. Первую подгруппу этого массивасоставляют историко-партийные труды, рассматривавшие опыт партийногоруководства развитием экономики в СССР вцелом и Казахстане [9], причем поподобной проблематике защищалось огромное количество диссертационных работ [10].

Если же говорить о собственно модернизации каксовершенно отдельной проблеме, то она в том историографическом пейзаже непрорисовывалась даже в виде слабых светотеней. И это понятно. Ведь советскаяисториография, будучи до предела нагруженная идеологическими и политическимисмыслами, совершенно не допускала в свой понятийно-категориальный аппарат такуюдефиницию, как «модернизация». Как известно, последняя означает такуютрансформацию политической, экономической, социальной и культурной организацииобщества, которая позволяет «вписаться» в вектор развития стран, находящихся вавангарде всемирно-исторической эволюции.

Советский Союз, осуществлявший с конца 1920-х гг. фактически не что иное, какименно «догоняющую модернизацию» (вспомним известную сталинскую установку: «Мыотстаем от передовых стран на 50-100 лет, мы должны пробежать это расстояние в10 лет»), в своей идеологической казуистике подавал ее как «соревнование двухсистем», равно как и стремление к параметрам западных технологий именовалось«строительством материально-технической базы коммунизма».

Исходя из этого концептуального посыла и определяласьфункция исторических исследований. Их целью должны были служить не стольконаучно-познавательные, сколько чисто практические задачи – утверждение вобщественном сознании веры в непогрешимость советской модели экономическогоразвития, ее неисчерпаемый потенциал.

Послевоенная историография справлялась с этойидеологической задачей, как говорится, не напрягаясь. Она могла апеллировать ктакому мощному аргументу, как победа в Великой Отечественной войне, которыйпридавал мифу о беспрецедентной эффективности административно-команднойплановой экономики иммунитет к любой возможной критике. Естественно, что этакритика могла исходить лишь от «западных буржуазных фальсификаторов истории».Что касается советской историографии, то она, будучи ограниченной сталинскимтеррором, только и могла, что воздавать аллилуйю Системе.

И, тем не менее, этот историографический период нестал «черной дырой», как трактуют это некоторые сегодняшние неофиты. В этовремя было написано немало работ, заслуживающих внимания современныхисследователей. Мы имеем в виду, конечно, ту их сторону, где речь идет не обапологетике знамени «марксизма-ленинизма-сталинизма», а живойконкретно-исторический материал в виде огромного множества фактов исвидетельств. Хотя ясно, что вся фактология проходила в ходе исследовательскойпроцедуры мельчайшее сито идеологической селекции с тем, чтобы заведомоаприорная догматика как бы подтверждалась источниковым знанием.

Но удивительным образом значительный массив знания,введенный в научный оборот послевоенной историографией [11], дает по мере«просвечивания» его новым «теоретико-концептуальным рентгеном» такойоригинальный мыслительный материал, который вряд ли бы обнаружился безапелляции к послевоенной историографии.

Как известно, в истории исторической науки выделяетсясовершенно особый период со второй половины 1950-х гг., точкой отсчета которогостал ХХ съезд КПСС. Безусловно, трансформация качества исследований социально-экономическойпроблематики определялась в этот период,прежде всего, десталинизацией общественно-политических процессов. Но, вместе стем, роль доминанты здесь играло и то обстоятельство, что «хрущевская декада»(1953-1964 гг.) была столь насыщена «реформаторскими задумками», что вольно илиневольно историография, являясь неотъемлемой частью идеолого-пропагандистского инструментария,должна была, в одних случаях, оправдывать инновации Кремля, в других – объявлятьбой «твердолобым консерваторам от сталинизма».

Не случайно именно в этот период появляютсяисторические исследования, проецировавшие тезис «новой политэкономии» овозможности более ускоренного развития отраслей группы «Б» (производствопредметов потребления), необходимости большего перенесения акцентов на стимулы экономического порядка, расширенияинвестиционных потоков в сельское хозяйство и научно-техническую политику. Посравнению с историческими публикациями, транслировавшими сталинскую казуистику,эти труды воспринимались тогда как радикальное историографическоенаправление [12].

Однако, как это всегда случается с государственно (т.е. политически) управляемой историографией, вскоре она получила новыйсанкционированный партией заказ. Исторические исследования начали раскручиватьсоциальные утопии, вписанные в новую программу партии. Именно в этой связипоявляются, например, публикации и диссертации о совнархозах как принципиальноновых структурах территориально-отраслевой организации экономики [13].

Выходятработы об «урбанизации села» как материализации коммунистического тезиса остирании различий между городом и деревней. Другая хрущевская максима о«стирании грани между умственным и физическим трудом» обыгрывается в этотпериод во множестве аспектов в трудах, посвященных социальной структуреобщества [14]. В рамках тезиса об«объективных» преимуществах государственной формы собственности надколхозно-кооперативной, крупного производства над мелким, государственной торговли над рыночной, стала активноинициироваться постановка таких проблем, как история совхозного строительства, формирования аграрного отряда рабочего класса, успешных прецедентов крупнойконцентрации производства в аграрной ииндустриальной сферах материального производства [15].

В конце февраля – начале марта 1954 г. состоялся пленум ЦККПСС, обсудивший вопрос об увеличении производства зерна в стране и освоениицелинных и залежных земель. Так называемая «целинная эпопея» породила целоенаправление в историографии 1960-х – начале 1980-х гг. Это монографические исследования и сборники [16]и диссертации [17] по истории целины. Публикаций на этутему появилось такое обилие, что вскоре стали появляться монографии идиссертации по историографии целины, которые лишний раз выявили отсутствие публикаций, где хотя бы вминимальной дозе привлекался некий критический материал.

В полной мере историография «линии ХХ съезда»обеспечивала идеологическую подпитку печально знаменитому лозунгу «Догнать иперегнать Америку по производству молока, масла и мяса!». Работы, нацеленные нараскрытие этой тематики, были полны бравурных реляций. И в этом трудно инекорректно с точки зрения научной этики упрекать, а тем более обвинять ихавторов. Кстати, здесь вероятно будет уместно напомнить, что хотя период послеХХ съезда КПСС и называют «оттепелью», но Система по-прежнему продолжалажестоко карать не только своих оппонентов, но и просто «задумывающихся». Онаотмежевывалась от Сталина, но не от сталинизма. По данным КГБ СССР за период1957-1985 гг. за антисоветскую агитацию и пропаганду по статье 70 УК СССР былоосуждено более 8 тысяч человек, из них в 1957-1960 гг., то есть в период«оттепели» – 4676 человек [18, 96].

Но если бы даже, несмотря на продолжавшиесяпреследования инакомыслия, в когорте исследователей и обнаружился хотя бы одиннонконформист от идеологии, или, говоря сегодняшним лексиконом, диссидент, то ион просто не смог бы написать иначе. Ведь и в его сознании десятилетиями,начиная со школьной и институтской скамьи, внедрялись социалистическиестереотипы понимания и восприятия экономического роста. Критериями последнеговыступали чисто количественные, т.е. экстенсивные, характеристики – «больше», «меньше» или «увеличение»,«снижение». Что касается качественных или структурных параметров, то этимимаркерами мало кто интересовался. Но если бы такой любопытный и нашелся, товряд ли он смог с ними ознакомиться. Такая информация всегда имелазакрытый характер, ее табуировали грифы«совершенно секретно» или «для служебного пользования» или, что было гораздочаще, ее в принципе не существовало, ибо советская экономико-статистическаянаука, являясь плотью от плоти иррациональной нерыночной экономики, зеркальноотражала все ее ненормальности. Понятно, что последние прикрывались различногорода инсинуациями и «лукавыми цифрами» [19]. Другими словами, исследователи,лишенные возможности апеллировать к объективной информации, воспроизводили всвоих работах радужные оценки официальной статистики. Отсюда более чемоптимистичный тон публикаций тех лет. Фальсификация источникового знания давалаадекватный результат.

В тоталитарном государстве историческая наука, как этони горестно констатировать, обречена на роль покорной служанки правящегорежима. Отсюда характерные для нее сильнейшие позывы к мифотворчеству. Особоизощренных фантазий требовал вопрос о позиционировании советского обществаотносительно стадий «коммунистического строительства».

В. Молотов, открывая XVIII съезд ВКП(б) в марте 1939 г., торжественнопродекламировал: «Мы завершили в основном целую эпоху строительной работы,чтобы вступить в новую эпоху, в эпоху постепенного перехода от социализма ккоммунизму» [20, 3]. С целью разработки проекта новой Программы партии на XVIII съезд ВКП(б) была создана комиссия во главе с И.Сталиным. Однако война прервала этот процесс, и конструируемый в руководствестраны миф не успели конституировать.

Н. Хрущев реанимирует этот миф, возвращаясь к нему наХХ съезде Компартии. Выступая с его трибуны, новый кормчий страны заявил: «Известно, что еще к моменту принятия новойКонституции СССР (1936 г.)социалистическая система победила и упрочилась во всех отраслях народногохозяйства. А это означает, что уже тогда социалистическое общество в нашейстране было в основном построено… Поэтому утверждать, что у нас построены лишьосновы социализма, – значило бы дезориентировать коммунистов и всех советскихлюдей…» [21, 115]. Отсюда дальнейшее развитие мифологемы, явно обозначенное вдокладе Н. Хрущева «Сорок лет Великой Октябрьской социалистической революции»,где говорилось, что «коммунизм – это уже не отдаленное будущее, еговеличественное светлое здание все яснее вырисовывается перед взорами народов»[22, 38].

Успехи страны в конце 1950-х – начале 1960-х гг. (ростэкономики страны, запуск искусственного спутника Земли в 1957 г. и первого человека вкосмос в 1961 г.,целина и т.д.) ввергли Н. Хрущева в еще большую эйфорию, что побудило начать«раскрутку» новой утопии о том, что «уже нынешнее поколение советских людейбудут жить при коммунизме».

Миф тут же стал тиражироваться историографией, котораяуже не допускала мысли, что СССР лишь пытается догонять модернизированныезападные социумы. Теперь в историографии насаждался концепт о том, что Западотстал от страны Советов, которая демонстрирует всему миру ранее неведомыйчеловечеству путь развития. Мессианская роль СССР в судьбах мировой историистановится в этот период развития историографии главной сюжетной линией. Работыисследователей в данный период не выходят за пределы изложенных сюжетов.

С печальным концом хрущевской декады общество начинаетвсе более явственно демонстрировать реалии, характерные для кризиса. В этойситуации говорить о «сияющих высотах коммунизма» было, по меньшей мере, глупо.Требовалось поумерить пропагандистский ажиотаж. Иными словами, была спущенаустановка «сдать назад» и осудить «забегание вперед». В контексте партийнойдирективы историографии было позволено развернуть критику «волюнтаристскихметодов Хрущева». Пользуясь моментом ослабления идеологического контроля,который не успел уловить ветры конъюнктуры, отдельные исследователи развернулив своих работах критику пороков советской экономической системы и институтов ееуправления [23].

В этой связи сильной критике была подвергнутахрущевская утопия по поводу торжества «коммунизма в 1980-е гг.», которая, какотмечалось в исследованиях, дезориентировала советских людей. Новое руководствостраны прекрасно понимало, что партийно-государственная номенклатура устала отчереды хрущевских инноваций и шараханий и ждет только одного – стабильности ипредсказуемости, а также гарантий своего благополучия. Однако Л. Брежнев и его соратники, следуя традициям, вынужденыбыли инсценировать процесс «обновления политики». Зримыми символами этогодолжны были стать реформы второй половины 1960-х гг. Как и все предыдущие ипоследующие реформы, они в принципе не могли изменить общего хода развитияэкономики, которая фатально приближалась к своему краху. Тем не менее досередины 1980-х гг., т.е. до историографии периода «перестройки», исследователине замечали, что эффект реформ 1965г. «выдохся» уже в начале 9-ой пятилетки (к началу1970-х гг.) и продолжали считать их «исторической вехой» в хозяйственнойполитике КПСС. Между тем, вопреки сентенциям исторической литературы, переводпредприятий и отраслей промышленности нахозрасчет не состоялся, самостоятельность предприятий была блокирована все темже планированием, централизацией отраслевого управления,административно-бюрократическим аппаратом. Не задались реформы и в сельскомхозяйстве, но об этом, как и о провалах в промышленности, историки начнутговорить в полной мере лишь со второй половины 1980-х гг. А пока, т.е. в данныйпериод, появляется огромный пласт исследований аграрного [24] ииндустриального [25] развитияреспублики.

Новым мифом брежневского периода страны стала такназываемая концепция «развитого социализма». Последняя стала своеобразнымкомпромиссом между национально-государственными интересами и интересамипартийно-государственных чиновников, коих к тому времени насчитывалось более 18млн. человек. Определение фазы развития советского общества как этапа«развитого социализма» сочетало в себе как бы нацеливание и на динамику, и,вместе с тем, на стабильность. Стабильность потому, что такая констатация нетребовала рывка в коммунизм и каких-то иных потрясений. Ведь идеологи «развитого социализма»утверждали, что научно-техническую революцию возможно проводить в рамкахсоциально-политической парадигмы, избежав радикальных преобразований, ломкисталинского алгоритма экономического механизма.

В то же время концепция предполагала и иллюзиюдинамики общественного организма. Согласно Конституции 1977 г., ее содержаниевиделось следующим образом: «Высшая цель Советского государства – построениебесклассового коммунистического общества, в котором получит развитиеобщественное коммунистическое самоуправление. Главные задачи социалистическогообщенародного государства: создание материально-технической базы коммунизма,совершенствование социалистических общественных отношений и их преобразование вкоммунистические, воспитание человека коммунистического общества, повышениематериального и культурного уровня трудящихся…» [26, 317].

Таким образом, хотя во многом и виртуальные, но целибыли обозначены. И ученые – историки, экономисты были призваны доказывать вогромном множестве контекстов «конкретно-исторических исследований», чтообщество продвигается именно в азимутах, зафиксированных в преамбулеКонституции 1977 г.как кодификации «реалий развитого социализма» [27]. А между тем экономикастраны окончательно утрачивала поступательное движение даже в его экстенсивномпонимании, и все более отчетливо обретала черты стагнатно-кризисного состояния.Но историческая наука упорно «не замечала» этих тенденций.

Качественно новое содержание получает историографияпериода «перестройки» [28]. Для оправдания очередной реформации требовалосьотрицание явлений и процессов, связанных с прежними режимами. Однако их критиканосила не абсолютный, а селективный,т.е. выборочный, характер. Период экономического развития 1946-1953 гг.(сталинский период) в «перестроечной» историографии подвергался беспощадномуразгрому, тогда как «хрущевская декада» в пику «брежневскому застою» подаваласькак «трагически заблокированная общественная реформация», «предвестникперестройки 1980-х гг.» и т.д. Что же касается «застойных лет», то висторической литературе второй половины 1980-х гг. они трактуются «как бездарноупущенное время». Особенно детально были рассмотрены причины провала такназываемой «косыгинской» реформы 1965 г. Критики не упустилииз виду почти ни одного аспекта, кроме самого важного момента: реформы былиобречены на пробуксовку в силу абсолютной иррациональности отношенийсобственности и всей их институциональной инфраструктуры.

Однако в полной мере эту аксиому познает лишьпостсоветская историография [29]. Хотя ее концептуальной предтечей можносчитать уже некоторые прецеденты историографии конца 1980-х гг. И это не случайно, ведь именно в этотпериод стали говорить о «социалистическом рынке», о различных видах аренды икооперативной собственности и индивидуальной деятельности как элементах (а насамом деле – квазиформах) института частной собственности, «китайском опыте»,«нашем славном нэповском прошлом» и т.д. Эти, тогда еще робкиеисториографические опыты, и породили вскоре «новую литературу», котораяпыталась осмыслить опыт советской моделимодернизации [30].

«Разоблачительная историография» современности,развенчивая мифы советской исторической науки, подчас навязывает не менееагрессивные в своем воинственном нигилизме стереотипы. И в этом смысле оченьчасто утрачивает свой созидательный потенциал, ибо любое прошлое, пусть даже самоетрагическое или бездарное, все же есть опыт, а потому его изучение имеетогромный познавательный иконкретно-прикладной смысл. И пока мы это не поймем, наша историография всегдабудет оставаться «разоблачительной», неспособной продуцировать для обществаконструктивный мыслительный материал. В полной мере это имеет отношение кисториографии проблемы советской модернизации в 1940-е – 1970 гг. Здесь далекоеще не расставлены точные акценты, не примирены различные подходы и версии,понятийно-категориальные установки и теоретико-методологические интерпретации.Следовательно, общество не имеет возможности интегрировать проецируемое этимисторическим периодом знание в свое текущее и, самое главное, перспективноеразвитие. Одним словом, опыт советской модернизации в рассматриваемый периодтребует интенсивных и более адекватных принципам объективности исследований.Именно к этому генеральному выводу и подводит краткий экскурс в историографиипроблемы.

Теги: Казахстан

Поделиться: