Можно, конечно, с обычной бравурностью отрапортовать, что дипломатия, как ей и положено, исходит, наконец, из трезвого государственного прагматизма. Мы отстаиваем свои позиции по всему миру, у каждого в этом мире своя ставка, и никто не говорит, что сырьевая ставка в качестве единственной идеальна, но приходится быть эффективным в том, в чем остается. Только и игра в государственную политику – та же операция прикрытия вполне корпоративных интересов. Разница очень проста.
Российская внешняя политика стала вовсе не политикой государства, пусть и распрямляющего плечи и встающего с колен, а стилем корпорации. Главным лейтмотивом любой внешнеполитической активности России является газ, нефть, электроэнергетика или, на худой конец, бокситы. Некоторые коллеги по СНГ с некоторых пор подметили: если к ним едет российский министр иностранных дел Лавров – жди непростого разговора. Если, напротив, их навещает посланец кремлевской администрации Нарышкин, визит будет преисполнен миролюбия и конструктивизма. Соответственно гостей и встречают. Лавров, посетивший Азербайджан и не нашедший убедительных слов для пояснения интриги с поставками российского оружия Армении, не был удостоен встречи с президентом, зато Нарышкина спустя несколько недель встречали едва ли не как самого главу государства. И в Молдавии в самый разгар смены кишиневских вех, где Москва решила явить понимание и готовность к сотрудничеству, так вовремя оказался не Лавров, а именно Нарышкин. В чем иные оптимисты видят ни много ни мало, как принципиальный дуализм кремлевских подходов – несомненный знак разгорающегося соперничества внутри тандема. Гипотеза, как положено любой драматизации совпадений, несколько запальчива. Внешняя политика не может стать серьезным полем полемики внутри дуумвирата. Просто в силу своего особенного характера. Эту внешнюю политику, идет ли речь об СНГ или настоящей загранице, принято оценивать с улыбкой сожаления, как и ее идейное наполнение, которое, как считается, исчерпывается имперским вдохновением, усугубленным небывалым национальным возрождением. Некогда российская дипломатия и в самом деле могла трактоваться в терминах всепоглощающей внутренней борьбы между искренним стремлением к вестернизации и столь же искренней имперской рефлексией. Однако из успешного превращения последней в доминанту отнюдь не следует, что и нынешние внешнеполитические технологии исходят исключительно из державной страсти. Потому что между броском российских десантников на Приштину, случившимся в ельцинские 90-е, и прерванным прошлогодним маршем на Тбилиси имеется существенная идейная разница. Приштина, вместе со всевозможными разворотами над Атлантикой, была болезненным самоутверждением, которое так хотелось счесть пубертатным. Оно, впрочем, таким и было, просто угловатый подросток накачался анаболиками, и теперь очень соблазнительно принять версию о том, что такая новая дипломатия стала органическим развитием старой. Но этот рефрен привычного "сурово брови мы насупим" – не более чем столь же привычная декорация. Потому что явление носит совсем другой, хотя и тоже не слишком новаторский характер. Российская внешняя политика стала политикой не государства, даже распрямляющего плечи, а стилем корпорации – причем даже не в муссолиниевском смысле, а в том, в каком эта корпоративность здесь и сейчас понимается. И дело не только в том, что главным лейтмотивом любой внешнеполитической активности является газ, нефть, электроэнергетика или, на худой конец, бокситы. Нет ни стратегии выстраивания отношений, ни координации совместных действий по каким-нибудь реальным проблемам вроде настоящего, а не какого-нибудь международного, терроризма или, в конце концов, кризиса. Можно, конечно, с обычной бравурностью отрапортовать, что дипломатия, как ей и положено, исходит, наконец, из трезвого государственного прагматизма. Мы отстаиваем свои позиции по всему миру, у каждого в этом мире своя ставка, и никто не говорит, что сырьевая ставка в качестве единственной идеальна, но приходится быть эффективным в том, в чем остается. Только и игра в государственную политику – та же операция прикрытия вполне корпоративных интересов. Разница очень проста. Противоречия между интересами власти и населения имеются везде. Но только при корпоративном устройстве государства это противоречие является не побочным эффектом, а краеугольным его камнем. Как это и принято в нормальной корпорации, тратящей неисчислимые средства на бесконечный тим-билдинг, тщетно уча рядового менеджера понимать, как важен ему лично успех членов совета директоров. И если в традиционном варианте наемным менеджером принято считать само государство, то при корпоративном устройстве таковыми оказываются сами граждане. С тем лишь отличием, что очень немногие из них могут перейти на схожую позицию в структурах конкурента. Собственно говоря, дискуссия в рамках СНГ носит столь ожесточенный характер именно потому, что примерно в этом духе устроены все бывшие братья. Кто-то, как к востоку от наших границ, более тотально, кто-то, как Украина или Белоруссия, более жизнерадостно. Но все они говорят на одном языке, и у них абсолютное взаимопонимание по части реальных мотивов. И беседа ведется так, как и предписывает жанр, – "по понятиям": ведь корпоративность понимается как нескончаемый процесс слияния и поглощения, причем большей частью недружественного. "Газпром" и "Нафтогаз Украины" – зеркальные отражения друг друга, с той лишь разницей, что "Газпром" – это суть государства, выстроенного вертикально, а "Нафтогаз" – одна из частей государства, которое не становится корпорацией только в силу невозможности этой вертикали. Любая корпорация объективно норовит завладеть частью государственной мощи, но нормальный – то есть не наш – корпоративный стиль уже давно избавился от романтических помыслов подменить собой государство: оказывается, это совершенно ни к чему. Государство же, само превратившееся в корпорацию, не развивает даже собственного корпоративного мышления, так и пребывая в рамках первичного "бабками задавим, а не задавим – наедем". И тем самым усугубляет собственную изоляцию – просто потому, что его мотивация не имеет ничего общего с тем, чему должна служить дипломатия. Оно обрекает себя на круг избранных им и похожих на него, предоставляя членам этого круга изрядную возможность собственного внешнеполитического маневра – которого они, возможно, были бы надежно лишены без нас. Что и приходится наблюдать в СНГ. Темы с Украиной: газ-транзит. Белоруссия: приватизационный пакет остатков батькиной индустрии. Азербайджан: газ-транзит. Переправляемся через Каспий. Туркмения: газ-транзит. Узбекистан, Киргизия, Таджикистан – все те же мотивы, обогащенные темой электроэнергетики и разного рода месторождений. И все – под знаком эпохального противостояния "Южного потока" и "Набукко". Все остальное – от прав русскоязычных и стратегических союзов вроде российско-армянского – лишь второстепенные аргументы в корпоративных терках, ведущихся со всей хитроумностью челночной дипломатии. Партнеры, понимая, что спастись в одиночку трудно, учатся играть на нескольких столах – см. Белоруссия, Узбекистан и, конечно, Туркмения. Это и становится содержанием того, что приходится считать внешней политикой. Сюжет корпоративной дипломатии развивается затейливо и разветвлено, продолжения оказываются, на первый взгляд, неожиданными, но не слишком далекими. Превращение количества в качество происходит исключительно по законам вещи в себе, которая по мере своего успешного развития все больше становится заложником собственных корпоративных амбиций. Рискуя даже корпоративными интересами, приходится защищать уже сам гордый корпоративный бренд, потому что других продолжений нет, и остается только братская помощь югоосетинскому народу. С последующим усугублением былых недугов, на которые вставшая с колен корпорация обрекается с новой неумолимостью. И только в Молдавии, где нет ни вожделенной нефтепереработки, ни стратегических труб, можно немного перевести дух. Вадим Дубнов Источник - gazeta.ru
