Посмотрим как возникало и трансформировалось отношение Кремля к сепаратизму в СНГ. Октябрьские события 1993 года стали своеобразным рубежом, когда Москва, а именно высшее руководство, всерьез задумалось о том, что сепаратизм в СНГ может оказывать «обратную» деструктивную роль на внутреннюю расстановку сил в России. Совмещая ретроспективный взгляд на тот кризис с оценкой геополитических реалий последних лет, можно увидеть большую сложность проблемы отношения официальной России к сепаратизму, нежели в рамках шаблонных ярлыков как «злая воля Кремля» и «империализм».
Кремль и сепаратизм в СНГ.
От 1993 до современности - трансформация взглядов.
Существует изрядное количество стереотипов в отношении политики России в СНГ. В этом списке есть темы возникшие как постимперский синдром бывших колоний, есть темы, рожденные как комплексные политические мифы, вытекающие из существующих реалий, например пресловутое «газовое оружие» -- тема, сублимировавшая социально-политические страхи перед глобальной монополией «Газпрома». Но также в списке стереотипов и те сюжеты, что имеют или имели реальное основание в активной политической практике России, но оказались упрощенны или однобоко истолкованы медийным пространством в отсутствии внятной точки зрения «сверху» или просто из-за недостатка информации. Речь идет о сложносоставном стереотипе - «имперская политика новой России», и одном из его ключевых аспектов - «поощрение сепаратизма в странах СНГ».
Трудность анализа этой темы коренится в общей «византийской» закрытости выработки и принятия решений российской властью, но также в неопределенности её пульсации (половинчатость решений), что рождает совершенно разнонаправленные сигналы для наблюдателей. Не секрет, что на ряд механизмов (практических шагов) силовой политики, которые периодически «включает» Кремль для усиления российского полюса влияния, приходиться двойной ряд почти противоположных, соответствующих мотивам глобальной интеграции. Там, где казалось бы, можно было ожидать усиление реакции в ответ на ущемление геополитических интересов - нередко демонстрировалось бездействие. Так по всему комплексу внешней политики, и в ретроспективе пятнадцати лет.
Поэтому, в связи с практикой России в отношении «непризнанных» государств мы, с одной стороны, имеем примеры, которые говорят о так называемой «имперской политике»: поощрение существования этих транзитных анклавов, как некоего механизма постсоветского влияния РФ на регион, а с другой стороны, в каждом конкретном случае от Приднестровья до Карабаха, мы видим очевидное стремление избавиться от этой проблемы в принципе. И хотя, волюнтаристские (силовые) инициативы Кремля, как, например, признание государственности Абхазии и Ю.Осетии, не приветствуются соседями, они все-таки являются выходом из тупика и даже воспринимаются с пониманием, хотя и непублично. В некотором смысле это доказывает, то, что Кремль, особенно при Медведеве, все меньше готов вслед за армейскими силовиками рассматривать эти конфликты как способы влияния на регионы. Ведь имеются другие, более тонкие и взаимоприятные механизмы сохранения и наращивания присутствия России. Хотя, по-настоящему проблемы это не решает.
Обратимся к истории, посмотрим как возникало и трансформировалось отношение Кремля к сепаратизму в СНГ. Октябрьские события 1993 года стали своеобразным рубежом, когда Москва, а именно высшее руководство, всерьез задумалось о том, что сепаратизм в СНГ может оказывать «обратную» деструктивную роль на внутреннюю расстановку сил в России. Совмещая ретроспективный взгляд на тот кризис с оценкой геополитических реалий последних лет, можно увидеть б о льшую сложность проблемы отношения официальной России к сепаратизму, нежели в рамках шаблонных ярлыков как «злая воля Кремля» и «империализм». Рассмотрим тот период в широком контексте.
Не прошло и двух лет с официального роспуска СССР. Московская Власть представляет из себя разношерстный набор менее и более выдающихся идейных демократов (Чубайс, Гайдар, Собчак, Попов), интеллектуалов ельцинского «призыва» (Георгий Сатаров, Сергей Филатов), просто талантливых авантюристов (Борис Березовский). В этом коктейле по-прежнему значительную долю и влияние имеет бывшая партийная номенклатура и директора крупных предприятий. Основная ставка Ельцина в те годы делается на демократов и «молодежь», типа Чубайса и Гайдара, к своему 35-летию сделавших карьерный взлет с уровня ведущих научных сотрудников НИИ и клубных политиков до госчиновников первой величины.
Задача власти в тот период состояла в жизни самой власти. По сути, необходимо было заново отстроить надежную цепочку управления по всей стране, быстро преобразовать бывшую партийную и исполнительную вертикаль в одно целое, любыми методами. Не менее остро, чем вопрос о власти, стояла тема создания новой частной макроэкономики на основе государственных предприятий сырьевой добычи, металлургии, ВПК и других отраслей которые достались в наследство от «большой великой страны». Создание условий для развития мелкого и среднего бизнеса.
Сил и времени на это не было. Принимались быстрые решения по узловым темам, казавшимся ключевыми звеньями, способными потянуть все остальное. А это «все остальное» отдавалось на откуп инициативе снизу и рядом. Отсюда все перекосы с приватизацией и неожиданное возникновение криминальной экономики после краха системы тотального контроля. В свою очередь перед Верховным Советом стояла задача формирования нового законодательства страны, и сразу во всех областях правоприменения от Конституции до Гражданского кодекса.
Ельцин выкручивался из ситуации как мог. Вспомним его высказывание направленное руководителям субъектов федерации и национальных территориальных образований - берите суверенитет сколько можете. Речи о геополитике и внимания к проблемам влияния России в регионе и мире вообще не было.
В сущности, от полной хаотизации процессов спасала только жесткая натура «демократического диктатора» Ельцина. Само по себе это интересный парадокс. Человек, выросший в структуре советской номенклатуры, прошел сложный путь от крепкого чиновника, «хозяина» Свердловска от крика которого некоторые подчиненные, как говорят легенды, делали в штаны в прямом смысле. До политика, отверженного этой системы, своеобразного борца с «ветряными мельницами», который не имел фундаментальных идеологических позиций демократа, но инстинктивно чувствовал направление социальной истории России: то он чиновник-борец с привилегиями, то он уходит в «гущу народа» -- митинговый трибун, готовый стать диссидентом и народофронтовцем, при этом эти движения современниками расшифровываются не как Позиция, а как метод дистанцирования от Горбачева. Сегодня бы сказали -- пиар и просто игра в политику. Но не меньше оснований говорить, что это одновременно честная и искренняя игра: полная уверенность в верности своего жеста, правоте конкретного действия, при полном отсутствии четкого плана действий на будущее: ведь хаос не прогнозируем.
Вероятно, даже раньше весны 1993 года, он на интуитивном уровне подошел к пониманию природы российской власти - нужен единый центр (царь, генсек, президент). Если его нет институционально (о каком устойчивом центре можно было говорить в те годы) - то этот центр заменю я - таков ход мыслей президента, - я, Ельцин, и есть главная власть, легитимная прямым народным голосованием, референдумами в мою поддержку. Харизматический авторитет диктатора сам себе диктует - «именно я смогу удержать страну на грани хаоса и не допущу реванша тех сил, что готовы свернуть демократию в стране, пойти по пути реванша». Кстати, под этими словами могут подписать как представители первого харизматичного поколения президентов постсоветских систем, типа Гейдара Алиева, так и второго - типа Михаила Саакашвили.
О каком реванше в России шла речь?
В ситуации, когда спектр политических сил и накал страстей в тот период был мощнее нынешних украинских реалий, наиболее сильный источник критики в адрес Ельцина и его выдвиженцев находился в зоне левых и национал-патриотических партий. Их идеология отчасти совпадала с представлениями старой партийной номенклатуры во власти, но главное, они имели идейную поддержку в кругах армейских и других силовых структур среднего и нижнего уровня. В случае удачной комбинации обстоятельств и перехода на их сторону части окружения Ельцина, они имели реальные возможности выбить из-под него Кремль. Основным ограничителем подобного сценария было то, что популярность Ельцина снижалась не столь высокими темпами, в сравнении со скоростью консолидации его оппозиции. Только к выборам 1996 года (после расстрела парламента и на фоне первой войны в Чечне) подобный политический переворот мог бы быть поддержан массами.
Парадокс состоял в том, что критика в его адрес со стороны левых и «державников» била по самому тонкому обстоятельству «демократа Ельцина» -- указывая на искажение принципов демократии и узурпацию власти. И это так - единой президентской вертикали нужен парламент в котором работают чиновники штампующие законы, а не политики в перехлесте политический баталий. На пути строительства исполнительной вертикали, парламент падает жертвой, он становиться элементом этой вертикали.
В этой логике возникает критическая дилемма - столь трудно обретенная победа плебисцитной демократии в России, теперь требует отхода от нее, ради возможности управления страной в кризисе. В результате парламент как политический институт падает жертвой этатистских принципов. Но, опять же, вся надежда русской демократии на главу пирамиды власти. Демократия, как и все остальное (качество институтов управления) зависит от одной личности - воли лидера и его интуиции. Именно так в случае Ельцина и России. В других национальных условиях и при других качествах лидера, в странах СНГ, демократия вообще свернулась, даже как ширма.
Расклад состава «реваншистов» (левые, значительная часть депутатов парламента, плюс присоединившиеся к ним чиновники, включая вице-президента) к лету 1993 года был таков, что б о льшую роль стали играть бывшие и действующие силовики, считающие главным политическим грехом Ельцина -- уход РФ с рубежей Советского Союза. Геополитические мотивы толкали их к реконструкции силового влияния хотя бы в границах бывшего СССР. И это было возможно, учитывая абсолютную институциональную слабость и еще больший хаос в подавляющей части стран СНГ от Молдовы до Таджикистана.
Для самого Ельцина первых лет президентства и его политического руководства, конфликты распада СССР были навязанной данностью, долговым наследством упокоившегося дядюшки. Приоритетность этой темы в сравнении с внутренними кричащими проблемами была низкой. Россия не имела сил их купировать, тем более в активной фазе. Но если ты не занимаешься геополитикой, геополитика займется тобой.
Примером такого вынужденного вмешательства Ельцина - конфликт в Приднестровье, в который без санкции Москвы стали втягиваться части 14 армии и массы добровольцев из РФ. Ельцин был вынужден ставить «быструю» точку, по факту расстановки сил, что отразилось в соглашении от 21 июля 1992 года «О принципах урегулирования вооружённого конфликта в Приднестровском регионе Республики Молдовы».
Карабах и грузинские конфликты оказали на Ельцина и руководство России еще больше влияние. Критическая близость кавказских проблем к вопросу устойчивости России не могла быть проигнорирована.
Ельцин принимал от советников различные варианты действия. Но в случае Грузии и Азербайджана это скорее «участливое наблюдение» за сторонами, оценка их сил, и периодически оказываемая помошь, то одним, то другим - в зависимости от советов военных из ближайшего окружения.
Как это не странно прозвучит сегодня, можно четко зафиксировать линию поддержки Эдуарда Шеварднадзе. Сначала помощь в возвращении Шеварднадзе в Грузию в качестве президента, что было необходимо для устранения националистического хаоса антироссийского свойства в период Звиада Гамсахурдии, но и далее, когда шла гражданская война в Абхазии, в личности Шеварднадзе Кремль продолжал видеть своего союзника: ему в разгар войны была обеспечена эвакуация из Сухуми в сентябре 1993 года, более того, Москва «рекомендовала» абхазам остановить наступление, и грузинские силы смогли сконцентрироваться на подавлении мятежа в Западной Грузии.
Не до конца понятно личное отношение Ельцина к тому или иному конфликту, к лидерам новых национальных государств. В его реакции на южно-кавказские события можно найти и психологические мотивы и чисто политический интерес, связанный с безопасностью региона, но никак не желание восстановить силовой контроль за этим пространством. Геополитика, как мотивация возникла лишь позже, к концу 1990-х.
Вспомним начальный эпизод грузино-абхазского противостояния. Политический кризис между парламентом Абхазии и Грузии достиг максимума, но войны пока не было. В тот же самый период (весна 1992 года) идет война в Карабахе. Негативное отношение Ельцина к Алиеву хорошо известно. Общую идиосинкразию Ельцина к Азербайджану поддерживала атмосфера симпатии к армянским политикам, «навязанная» матерью русской демократии Еленой Бонер. Эта отдельная история, но она имела место быть.
В итоге, в дополнение к другим причинам, уже имеющим геополитический характер, Ельцин решился помочь Еревану поставкой оружия. Он позвонил Шеварднадзе и попросил обеспечить охрану железной дороги по территории Абхазии от бандитских групп. Напомним, войны в Абхазии пока не было.
Шеварднадзе согласился. Но, по всей видимости, он оказался не в состоянии контролировать действия вооружённых отрядов, подчиняющихся его партнёрам по власти, и 14 августа, в самый разгар курортного сезона, отряды Национальной гвардии Грузии численностью до 3000 человек под командованием Тенгиза Китовани, под предлогом преследования отрядов сторонников Звиада Гамсахурдиа, вошли на территорию Абхазии. Абхазские вооружённые формирования оказали сопротивление, но отряды Национальной гвардии за несколько дней заняли практически всю территорию Абхазии, включая Сухуми и Гагры. Шеварднадзе решил, что конфликт исчерпан и поехал в Сухуми. Оказалось, все еще впереди...
С такой реальностью, хотел того или нет, имел дело Ельцин. В то же время, в Москве и в окружении Ельцина находились силы, в основном в среде армейского генералитета, которые буквально сами проводили собственную геополитику, ставя в известность Кремль задним числом, либо указывая, что сделанное и есть необходимое для интересов России. Для них война не только условие административного усиления, но и способ реализации идеологических убеждений. Кто же из них согласиться с распадом СССР, да еще в такой форме?
Однако, Ельцин не их сторонник. Он лишь принимает к сведению отдельные варианты действий. Ельцин до Чечни, до «броска в Приштину» и «разворота Примакова», совсем не геополитик. Он не сторонник идеи реконструкции. С этих позиций, совершенно очевидно, для успеха реванша в России именно точки силы в зонах случившихся сепаратистских конфликтов могли бы стать рычагом опоры, либо для создания пророссийских режимов, либо для восстановления субсоветского контроля в конфликтных регионах. Повторим, тогда, при нужных усилиях это был реальный шанс по всему периметру границ бывшего СССР. Ситуация там была настолько шаткой, что смена правления могла состояться с любым типом лидеров и игроков. Запад был слишком далеко. Другой вопрос -- были ли ресурсы у Москвы для такого рывка? В любом случае, этого не случилось именно благодаря Ельцину как «демократу».
Связанный внутренней политикой, он прислушивался к разным мнениям. Такого рода мониторинг мог затянуться еще на неопределенное время, до окончательного становления российской вертикали и эволюционного прихода к власти «державников» на смену «демократов». Но процесс пошел по другой кривой и в чем-то ускорился. Произошел взрыв октября 1993 года, наглядно показавший, что эти конфликты не столько потенциальные базы для развертывания сценария силового «имперского реванша» в провинциях, сколько напрямую влияют на ситуацию в Москве. А именно - среди защищающих Белый Дом находились приднестровские боевики, а также люди принимавшие участие в других боевых действиях в СНГ. Реальностью стала ситуация когда условный «Карабах», «Тирасполь», «Сухуми» можно было получить в центре Москвы.
Ельцин почувствовал эту опасность, и в скорости после 1993 мы получили укрепление всех тех соглашений, которые к тому моменту уже блокировали военные действия в СНГ. А также, были предприняты новые шаги, переводившие конфликты в замороженное состояние. И хотя, по-прежнему, аналитики силовых ведомств не списывали со счетов сценарии управления соседями через конфликты (на то они и силовые ведомства державы), но ельцинский Кремль твердо отказался от реализации подобных планов, отдавая предпочтению дипломатии.
После 1993 года проблема сепаратизма в странах СНГ перешла в политическую плоскость (Чечня, в данном случае, отдельный разговор). Фактически, для конфликтующих, Кремль подчеркивал, -- вот вам мир и наши гарантии, а дальше решайте сами как вы будете строить свои отношения. В ваши дела мы не вмешиваемся. При этом Кремль исходил из паритета в отношениях к сторонам конфликтов: одновременно были готовы вводить торговое эмбарго (как в Абхазии) и готовы раздавать на этих территориях российские паспорта. Переводя конфликты в политическую плоскость Кремль давал им мир, но мир в условиях сепаратистского давления.
В этом смысле невозможно отрицать тот факт, что сепаратизм у соседей в Москве мыслился и как рычаг влияния. Россия оставила его за собой, однако, не пользовалась им. В каком-то смысле РФ оказалась в роли Великобритании периода заката империи, старавшаяся что-то там «мутить», создавать на будущее проблемы, разделяя и властвуя (Пакистан, Индия и так далее). Парадигма конца 1990-х такова: Москва не хочет войны и выступает за территориальную целостность. Но, не публично, фиксируется следующее -- у Москвы нет особого рвения освободить «постколониальных» соседей от бремени сепаратизма, потому как сепаратисты прямые российские союзники на границах. С исчезновением конфликта в этот «задний двор» придут другие силы, которые априори настроены антироссийски - таково правило деколонизации.
Исходя из сегодняшних реалий, путинского геополитического периода, напрашивается и более глубокий вывод относительно безусловного антироссийского крена соседей. С точки зрения Запада настоящей легитимностью пользуется только демократическая форма правления. В оценках уровня и качества этой демократии играла и по-прежнему играет роль степень антироссийской заточености режима. А для нынешних авторитарных форм правления, антироссийский тренд это лучший и наиболее легкий способ избежать настоящей демократии у себя в стране. От страны к стране, меняются разве что оттенки.
Но на секунду представим, что Россия не лицемерно соответствует высокому стандарту демократии и плюрализма. Измениться ли отношение Запада к политике РФ в СНГ? Не думаю. Вероятно только в случае полного отказа России от СНГ как зоны своего влияния и сферы своих национальных интересов. Это повод и мотивация противостояния между Россией и Западом на долгие десятилетия. Пока интересы РФ в СНГ, на широкой полосе от Беларуси до Центральной Азии, не будут закреплены каким-либо другим приемлемым для Запада образом, США продолжат под всяким предлогом обвинять даже демократическую Россию в политике 19 века. По этой идее Россия должна смириться перед неизбежным. В доказательство - маниакальное стремление США расширить НАТО до границ России и полный отказ от идеи создания внеблокового пояса по линии Украины, Грузии, Азербайджана и Беларуси.
В ближайшее десятилетие этой проблеме нет разрешения.
