Алексей Дзермант: «Евразийская теория является научным фактом»

Белорусский философ, политолог, научный сотрудник института философии НАН Беларуси Алексей Дзермант рассказывает журналу «Хан-Тенгри», как теория евразийства встречает свой столетний юбилей.

- Алексей, здравствуйте. Близится столетие евразийской идеи, если считать от выхода в 1921-ом году программного сборника евразийцев «Исход к Востоку». На мой взгляд, евразийство – единственная оригинально русская геополитическая концепция, выдержавшая испытание временем и сохранившая актуальность по сегодняшний день. Такое впечатление, что потенциал её отнюдь не исчерпан. Возможно, причина в том, что у истоков евразийства стояли не политологи, а серьёзные ученые – Трубецкой, Савицкий, Вернадский...

- Пожалуй, с этим можно согласиться. Николай Трубецкой был очень серьезным лингвистом, славистом, языковедом. До сих пор многие его работы, особенно в области фонологии, то есть изучения звуков, науки о звуках в языке, считаются фундаментальными и непревзойденными. Петр Савицкий был географ, очень серьезным, глубоким ученым, который изучал географические закономерности Евразии. Да, собственно, почти все евразийцы классического периода были выдающимися учеными: Георгий Вернадский историком, Николай Алексеев – правоведом. И, как ученые, выстраивали некую стыкующуюся систему научных данных, обнаруженных в сферах их научной компетенции. Возможно, в какой-то мере они полемизировали с марксизмом, претендовавшим на всесторонний охват всех явлений общественной и экономической жизни. Но здесь в основу лёг не экономический, а лингвистический анализ. Трубецкой был одним из тех, кто увидел, что языки в Евразии, относящиеся к разным группам, ну, например, славянские, тюркские, романские, они, тем не менее, сближаются в каком-то звуковом смысле друг с другом, то есть они как бы стремятся друг на друга походить. Он впервые в науке ввел такое понятие, как языковой союз. Лингвисты им пользуются до сих пор. В частности, говорят о том, что существует европейский языковой союз. С начала европейской интеграции языки стали тоже понемногу друг с другом сближаться, там появляются какие-то общие выражения, предлоги, что-то исчезает характерное, специфичное для языков, что-то появляется новое. Так вот, Трубецкой и другой его гениальный коллега, Роман Якобсон, они тоже выявили закономерность в том, что языки имеют некое сближение в своем звуковом отображении. И этот языковой союз евразийский - да, он действительно, совпадает с границами внутренней Евразии. Китай и Европа туда не входят, зато северная Евразия, то есть Россия и страны, так сказать, постсоветские, в принципе, все туда входят. Основная ядровая территория, по крайней мере, славянские, тюркские, сибирские языки, кавказские, они имеют фонологическую черту, так называемую мягкость. Языки этой зоны стремятся к более мягким звуковым выражениям. 

Географ Пётр Савицкий выделил Евразию как отдельное географическое плато, объединяющее пустыни, степь, лесостепь, лес, тайгу, тундру, как географическую зону со своим особым климатом. В Европе другой климат, в Китае свой, в Индии свой. Потом дополнил это наблюдение тем, что обнаружил так называемую отрицательную изотерму января. То есть, на запад от бывших границ Советского Союза, в Центральной и Западной Европе, преобладают положительные температуры в январе. А начиная с Беларуси и далее на восток климат становится более континентальным. И это, естественно, отражается на всем: на характере хозяйственной жизни, на социальной организации, даже на политической организации пространства, потому что от климата и раньше, да и сейчас очень многое зависит. Всё это они сводили к тому, что, действительно, на этом пространстве, Евразии, существуют некие мощные предпосылки для единства. Не случайно и у монголов получилось объединить эту территорию, затем у Российской империи, у Советского Союза. На то были закономерные с научной точки зрения причины.

Георгий Вернадский глубоко изучал отношения славян с ирано-язычными и тюрко-язычными народами и тоже находил очень много  пересечений. Народы на территории Евразии постоянно конфликтовали и постоянно плотно общались, входили в союзы, взаимодействия и в конце концов тоже спаялись в некую историческую общность. 

Поэтому, действительно, можно сказать, что с научной точки зрения евразийство представляет собой очень серьезную теорию, которая прошла проверку временем. Уже в наше время гениальный русский ученый Владимир Топоров, давая оценку трудам Трубецкого, написал, что евразийская теория очень имеет под собой серьёзный научный фундамент и является научным фактом, который можно и нужно дальше изучать и развивать. К этому мнению стоит прислушаться всем, кто хотел бы как-то оценить евразийство с научной точки зрения.  

- А какие политические идеи редуцирует эта замечательная теория с мощной научной базой? За власть Советов без большевиков и коммунистов? За дружбу народов против диктата англосаксов? 

- Мне кажется, что дело не в конкретной форме политического режима или какой-то государственности, которая объединяет это пространство. Дело в этнокультурных, языковых, исторических, наконец, географических предпосылках к единению. К тому, что здесь история, пространство и климат создают тягу к объединению. Это не означает, что на просторах Евразии не могут или не должны существовать разные государства, такое было не раз. Но тенденция к единению является научно обоснованным евразийской теорией фактом. Вопрос в том, кому и как это пространство собирать. И здесь у евразийцев не было одного-единственного ответа. Да, постфактум они сказали, что у коммунистов в общем-то получилось. Несмотря на то, что предыдущую форму, Российскую империю, они разрушили, но в какой-то степени реабилитировались для евразийцев-классиков тем, что это пространство пересобрали. После распада Советского Союза мы все долгое время искали свою самость, суверенитет, ну и до сих пор ищем. Но в то же время на новых основаниях опять вспомнили о евразийстве. Первым среди политических деятелей об этом заговорил Нурсултан Назарбаев в 93-м году, но как-то его тогда не услышали, то есть все поспешили разойтись по национальным квартирам. Затем белорусский президент Лукашенко на двоих с Ельциным решили организовать Союзное государство России и Беларуси. Но, собственно, к евразийской идее в ее какой-то прагматичной, реальной форме вернулись уже после создания Евразийского союза. Пока это имеет мало непосредственного отношения к первоначальным идеям евразийцев, потому что в ЕАЭС речь идет, прежде всего, об экономике, об общем экономическом пространстве, но без экономики евразийства тоже невозможно представить, так что это большой шаг в правильном направлении. Большой, но только первый. Пока что преждевременно говорить, что мы приблизились к реализации идеи евразийства в полном объеме. 

- Алексей, давайте дадим читателям нашего журнала представление о том, как развивалась евразийская идея. Если я правильно понимаю, за сто лет её продвигали три поколения.  Первое – «классики»: Савицкий, Трубецкой, Вернадский. Второе поколение – наверное, это все-таки Лев Николаевич Гумилев. Роль Гумилева в развитии и популяризации идей евразийства заслуживает, наверное, отдельного комментария...

 Да, безусловно. Гумилев – это второе поколение, второе дыхание евразийства, причем у него были прямые контакты с «классиками», с Савицким и Вернадским. Гумилев больше склонялся к изучению этнической истории, этнологии, он развивал свою историю этногенеза, теорию пассионарности. Это не то, чтобы уход в сторону, это развитие какой-то другой ветви евразийства, связанной именно с изучением этноса, этнической истории. Его труды, безусловно, интересны тем, как он показывает мир кочевых народов Великой степи. У него есть фундаментальные работы и о тюрках, и о Великой степи, и о том, как они взаимодействовали с Русью, с Древней Русью, со средневековой Русью. Во многом он поменял наши представления о взаимоотношениях оседлых и кочевых народов Евразии. То есть, это не вечная вражда, это именно взаимодействие, симбиоз, торговля, обмен идеями. В этом смысле он углубил и продолжил работу, начатую первыми евразийцами. Да и сам по себе Лев Николаевич – его яркая личность, драматическая судьба, колоссальная фигура ученого – очень правильный образец выдающегося евразийца.

- Ну, а что вы можете сказать о третьем поколении евразийцев?

Третье поколение евразийцев – это, наверное, те, кто появились к началу 90-х годов и до сего времени развивают эту идею. Тут, наверное, стоит упомянуть, прежде всего, Александра Гельевича Дугина. К нему можно по-разному относиться, лично я отношусь довольно критически, потому что, кроме классического евразийства, он пытался привнести много самых разных идей, которые не всегда с евразийством сочетаются. Это и идеи европейских новых правых, вот эту всю правую европейскую линию. Мне кажется, что тут синтез не получился, это не то, на что стоит обращать внимание. Тем не менее, он сделал достаточно много для популяризации самого евразийства как такового, просто обратил внимание многих на него. И немало поспособствовал тому, что многие молодые люди – исследователи, политики, активисты – тоже заразились и загорелись идеями евразийства. В этом я вижу его положительную роль. 

Среди молодых людей, которые выросли на волне этого интереса к евразийству, следует упомянуть Павла Зарифуллина, автора книг «Русская сакральная биография» и «Новые скифы», и живущего в Уфе философа Рустема Вахитова, автора манифеста «Утверждение левых евразийцев». 

- Что сейчас можно сказать о евразийстве как течении, представленном молодыми, в чем его отличие от классиков?

- Современное евразийство я вижу не как некую догму, не как некое вероучение, которое создали классики и которому нужно следовать. Наоборот. Евразийство сегодня – живая школа мысли, умонастроение, которое проявляется в науке, реальной политике, искусстве и литературе. Почему я считаю, что это хорошо и не нужно создавать некую партию или идеологию? Потому что все это будет убивать живую мысль, живое течение. Сейчас на нашем пространстве в разных странах и городах возникают или отдельные личности, или группы интеллектуалов, которые каждые по-своему наши идеи развивают. Это очень хорошо. В этом многоцветье, в цветущей сложности, как говорили сами евразийцы, и рождается некий прогресс, некий букет идей, обладающих привлекательностью для мыслящих молодых людей. А по сравнению с первыми евразийцами…  Ну, например, я буду говорить скорее за себя – меня сейчас занимает вопрос  будущего Евразии. Мы имеем набор неких научных данных, которые говорят о единстве Северной Евразии, то есть это Россия и ее союзники, - здесь все более-менее понятно. Но сейчас мы входим в эпоху, когда стоит подумать не только о Евразии в узком смысле, то есть России-Евразии, Евразийском союзе, но и о большой Евразии, о Евразии-материке. Нужно искать на нашем материке пути интеграции с другими цивилизационными субъектами. С Китаем, Индией, Ираном, Турцией – и с Западной Европой. Нужно всем вместе понять, как мы можем интегрировать наше пространство или, по крайней мере, не допустить какого-то распада, который может стать губительным для всех нас. Тем более, что мы видим: тот же Китай растет, он формирует собственные проекты интеграционные – «Пояс и путь», «Единая судьба человечества». И все это требует нашего ответа. Во-первых, нужно осмыслить само возвышение Китая. Это новая ситуация, в которой мы живем, где мы не должны искать какого-то отличия и единства с Европой, как это было раньше, потому что в отношении Европы мы уже самоопределялись. Сейчас возникает фактор Китая. С одной стороны, нужно найти с ним взаимопонимание, с другой стороны – устоять и не раствориться в том мире, где, вполне возможно, будет лидировать Китай. Предстоит сделать то,  в чем не было нужды у первых евразийцев: осмыслить взаимоотношения и механизмы взаимодействия Евразийского союза с остальными субъектами большой Евразии. Вот почему стоит по-новому обратить внимание на Западную Европу, которая всегда была антагонистом России-Евразии, и в работах первых евразийцев это очень четко видно. У меня складывается впечатление, что Западная Европа сдаёт свои лидерские позиции. Возможно, тут появляется хороший шанс для того, чтобы обратить внимание европейцев на Восток, но уже не с позиций превосходства, не с позиций навязывания своих ценностей, а с позиций того, что в союзе с нами они могут не потерять себя. Потому что в мире, где будет доминировать либо Китай, либо США, Европа исчезнет. Наступает момент, когда историю евразийства Европа может прочитать новым, незашоренным взглядом. Было бы неплохо обрести в западноевропейцах союзников в борьбе за выживание на континенте. Я такую перспективу для продвижения евразийства вижу и пытаюсь в этом направлении кое-что делать. 

- А по-моему, на Западе к  евразийству относятся, во-первых, настороженно, а во-вторых, подчеркнуто пренебрежительно...

Есть такое. И пренебрежительно, и предвзято – безусловно. Я очень внимательно отслеживал исследователей евразийства на Западе, потому что это зеркало, в которое нужно смотреть и понимать, как тебя воспринимают соседи, оппоненты, критики. Да, на Западе, за редким исключением, особо-то и нет исследователей, которые более-менее нейтрально оценивают. Кроме тех, которые себя сами евразийцами считают, есть и такие. Их мало, но они есть. Тем не менее, вот эта общая тенденция, мейнстрим научный, академический, публичный, оценивать евразийство как империалистическую доктрину России, которую использует российский режим для продвижения своих геополитических интересов. Это такая страшилка. При том, что у евразийства есть серьезный научный фундамент, традиция научная, уже 100 лет фактически евразийству и мы видим, что оно не умирает, не затухает, постоянно приходят новые поколения исследователей и что-то привносят туда своё, новое. И оно постепенно завоевывает умы, в том числе и политиков. Создание Евразийского союза, пусть экономического, – это реальный зримый результат того, что евразийство – живая, работающая идея. И это пугает, потому что в нас, в наших идеях, в объединении нашего пространства, конечно же, видят и извечного конкурента, и противника на Западе. Поэтому стремятся показать какие-то неприглядные стороны евразийства. Я читал книгу Чарльза Кловера «Черный вечер, белый снег». Он всячески пытался показать, что евразийцы, первые особенно, это какие-то глубоко несчастные, страдающие люди, терпящие принуждения и лишения от советской власти, от тоталитарного режима. И потому у них самосознание стало тоталитарным. Просто психоанализ такой, довольно низкого пошиба. Вообще в идее евразийства для них звучат только тоталитарные нотки. Да, мы поняли эту позицию западную. Нас упрекают в том, что мы искусственно конструируем на нашем пространстве некую общность, идентичность, основанную на ценностях, на каких-то признаках, мол, как это все плохо. Но если взять книги, посвященные собственно западной идентичности, например, книгу Ниала Фергюсона «Цивилизация», то мы увидим, что свою цивилизацию они выстраивают, естественно, на других принципах, но само выстраивание остается тем же самым. И получается, что если мы что-то находим в Евразии общее – это плохо. А когда они у себя находят, это замечательно. На своей общности они выстраивают западную идентичность, евроатлантическую солидарность и т.д., и это хорошо. А евразийский союз – имперская отрыжка. Это и есть двойные стандарты. С наукой такой подход не имеет ничего общего. 

Скажите еще вот о чем. Мы говорили о новом поколении евразийцев. Это в основном Россия? А есть кто-нибудь в Казахстане, Узбекистане, Таджикистане, Киргизии?

Вы знаете, есть. Я не смогу назвать много конкретных имен, но достаточно много есть экспертов, которые, работают в сфере прикладного политанализа и мыслят по-евразийски. В Узбекистане очень серьезный аналитик есть, он и в госструктурах работал, сейчас независимый аналитик, Бахтиёр Эргашев. У него очень серьезный бэкграунд аналитический. В Кыргызстане есть такое объединение «Евразийцы новая волна», там у них целый спектр хороших экспертов. Например, есть такой эксперт, политолог, он сейчас является советником премьер-министра Кыргызстана, Кубат Рахимов. Очень интересный, серьезный эксперт. В Беларуси я тоже не один. У нас есть Центр «Северная Евразия», мы объединяем экспертов евразийской направленности. В Армении есть очень уважаемый, серьезный политик, аналитик Арам Сафарян. Он был одним из тех, кто создал группу экспертов, которые советовали в свое время руководству Армении присоединиться к Евразийскому союзу. То есть на самом деле эта евразийская сеть может быть не объединена какими-то административными рамками, это именно такая неформальная, но достаточно работающая сеть, она существует. И я полагаю, что это не только Россия, то есть это не продвижение под маркой евразийства каких-то чисто российских интересов. Нет. Этот интерес к евразийству возникает в каждой из стран естественным образом. И это вселяет надежду, потому что снизу растет, а не только сверху по приказу президентов создавать какие-то сети, интеграционные структуры. Что опять же свидетельствует о том, что евразийство есть живая и реальная вещь.  

- А скажите, Алексей, насколько комфортно вам продвигать идеи евразийства из Беларуси? 

- Хороший вопрос. Отвечу на него максимально искренне. С одной стороны, мы себя чувствуем свободно. Потому что наши знания, наши экспертные оценки востребованы. К нам достаточно часто обращаются перед принятием каких-то решений на уровне Евразийского экономического союза. То есть, в этом смысле у нас есть востребованность и есть к нам интерес. С другой стороны, на территории Беларуси, да и не только у нас, происходит такая совершенно открытая борьба идентичностей. Официально мы члены Евразийского союза, участники евразийского интеграционного пространства, наше государство в этом участвует. С другой стороны, есть очень мощное влияние, прежде всего европейских западных структур, которые пытаются продвигать версию, что Беларусь – это исключительно европейская страна, которой нужно быть членом Европейского союза. И вообще – что у нас общего-то может быть с теми же киргизами? Недавно имел место забавный, но показательный случай. У нас в парламенте есть комиссия по международным делам. И глава этой комиссии, дипломат Андрей Савиных, публично высказался в том смысле, что у нас в Евразийском союзе тоже может быть своя региональная идентичность. Прозападные СМИ сразу же зацепились за эту фразу, стали его беспокоить, спрашивать: как же так, как вы считаете, какая идентичность у нас может быть с киргизами, где существует многоженство и вообще невест похищают?! То есть сразу же последовал некий такой, я бы сказал, почти расистский посыл, уничижительный, без всякой пресловутой западной толерантности. И вот на таком уровне, на таком запале идет борьба. Приходится продвигать свои идеи, пробивая плотную информационную завесу, которую устраивают, конечно же, наши западные, так сказать, партнеры. Именно они вкладывают очень серьезные деньги и в людей, и в инициативы, которые продвигают переориентацию Беларуси. Они хотят нас развернуть, присоединить к западному блоку, евроатлантическому, и, соответственно, мы натыкаемся на плотную, иногда даже откровенно враждебную среду. Приходится вести информационные битвы за то, чтобы отстаивать свою позицию. В этом смысле, мне кажется, Евразийскому союзу, евразийской интеграции нужно оглядываться через плечо, обратить на всё это внимание, потому что информационное противодействие у нас и не только у нас ведётся очень активно. Беспечность и самоуверенность могут обойтись слишком дорого.

- Согласен. Но скажите, Алексей, неужели действительно у белорусов с казахами или киргизами больше общего, чем с литовцами и поляками?

- На самом деле тут несколько факторов. Во-первых, в самой Средней Азии кто только не жил – и русские, и белорусы, и украинцы, и поляки, и немцы. По сути, они стали частью тамошнего ландшафта – этнического, культурного. И эти связи, безусловно, остались. Я, например, в Беларуси знаю очень много людей, таких, как я, которые либо родились, либо росли в Казахстане, потом переехали, при этом связи остаются. С другой стороны, безусловно, мы создали за время существования в общих государствах, начиная от Золотой Орды, через Российскую империю, через Советский Союз, очень много общих культурных кодов. Это и кулинария, и музыка, и литература, и общее прошлое в самом широком смысле… В советское время была хорошая практика переводить литературные произведения писателей на языки народов СССР. Многие вещи того же Чингиза Айтматова переводили на белорусский, эти книги оформляли белорусские художники и получались настоящие шедевры. Шедевры из сочетания такого творчества киргизского писателя и осмысления этого творчества белорусскими переводчиками и художниками. Нарабатывалось общее поле культуры. И, конечно же, это память об общей победе в Великой Отечественной войне. Я живу рядом с памятником защитникам Минска, которые в первые дни приняли на себя удар немцев, и там несколько имен явно среднеазиатского происхождения. Они умирали за мою землю, защищали ее, и, конечно, это тоже великая благодарность, то, что мы вместе победили, что эти  люди пролили кровь за освобождение Беларуси. Да и сейчас, когда я приезжаю в Казахстан, допустим, я чувствую, что у меня гораздо больше общего с казахами, с казахстанцами в плане какого-то понимания жизни и ценностей, чем, например, с теми же поляками или немцами, которые ближе чисто физически, но не ментально. Почему так? А вот это как раз-таки есть то, что изучали евразийцы – взаимная приязнь, взаимное братание, которое существовало столетиями в нашем регионе. Поэтому я полагаю, что армяне, киргизы, казахи, узбеки, русские, белорусы, - нам, в общем-то, суждено быть вместе. У нас много реально скрепляющих вещей, все это нужно поддерживать и не давать угаснуть на радость нашим конкурентам.