Хан-Тенгри

Историко-культурный и общественно-политический журнал

Проблемы и перспективы евразийской интеграции

Александр Джумаев. В поисках потерянной идеи. Культурное пространство Средней Азии

Дата:
Публикуя исторический очерк Александра Джумаева о взаимном культурном притяжении Турции и бывшего Туркестана, не в последнюю очередь обусловленного общей верой и общими этническими корнями, журнал «Хан-Тенгри» рассчитывает выйти на обстоятельный разговор о реальном либо мнимой соперничестве России и Турции в регионе Центральной Азии. О том, какие формы принимает это соперничество  в эпоху мультикультурализма и массовой трудовой миграции. И о перспективах пантюркизма в третьем тысячелетии – непременно

джумаев-фото (1).jpg Публикуя исторический очерк Александра Джумаева о взаимном культурном притяжении Турции и бывшего Туркестана, не в последнюю очередь обусловленного общей верой и общими этническими корнями, журнал «Хан-Тенгри» рассчитывает выйти на обстоятельный разговор о реальном либо мнимой соперничестве России и Турции в регионе Центральной Азии. О том, какие формы принимает это соперничество  в эпоху мультикультурализма и массовой трудовой миграции. И о перспективах пантюркизма в третьем тысячелетии – непременно.


 «Да, конечно, были в истории человеческой культуры 

свои катастрофы, моменты яростного отталкивания,

 слепого разрушения, но такие моменты проходят,

преемственность постепенно восстанавливается».

     Академик Н.Конрад

 

 

Отправляюсь в очередной раз в Стамбул. Теперь с твердым намерением побыть там хотя бы недолго без какого-либо определенного плана. Чтобы прочувствовать «на местности», чем так притягивали среднеазиатского человека в прошлом, еще каких-то сто лет назад, Турция, турецкая культура и образ жизни? Каким образом они влияли на образ жизни среднеазиатов и даже формировали из них убежденных «туркофилов»? Ведь лишь немногие из них в силу разных обстоятельств посещали Стамбул и другие турецкие города: останавливались здесь по дороге на хадж, по торговым делам или на учебу.

Как-то в конце 90-х годов прошлого века мой туркменский друг Шахым, глядя печальным взглядом на великолепную панораму Босфора, не удержался и воскликнул в сердцах: «Неужели не могли тогда забрать нас всех?!» Он обращался к своим далеким предкам — туркменам-огузам, почти тысячу лет назад хлынувшим из своих родных песчано-пустынных мест к такой же стихии — но водной — и основавшим здесь мощное государство Сельджукидов. (Оставшиеся в пустыне и у берегов Каспия образовали позже Туркменскую ССР, ныне Туркменистан). Сельджукское искусство узнаваемо в универсальном исламском наследии. Голубизна неба и воды сливается с тонкими, графически изогнутыми силуэтами разноцветных, розовых и алых, черных и сиреневых тюльпанов — лале. Тюльпаны — один из самых красивых и заметных символов и торговых брендов Турции. Он, кажется, успешно конкурирует с гигантским тюльпанным бизнесом маленькой Голландии.

Большая вода притягивает. Много ее утекло с тех пор. А лучше сказать — перетекло: из морских просторов Черного и Мраморного морей в пролив Босфор, а из пролива в залив Халидж (или бухту Золотой Рог) и обратно. Большая вода — как камертон. Мерно отсчитывает в своем космическом ритме смену вех и поколений. Омывает берега и пристани «Великого Города» (Бюйюк шехир).

Но современные реалии мешают погрузиться в прошлое. Отшлифовались за века турецкий торговый гений, бытовая смекалка и врожденная харизма. Они атакуют вас со всех сторон, лишь только вы вступаете на эту древнюю землю. Как и пение азана — призыва к молитве, всегда застающее врасплох, «у самого уха» и со всех сторон. Изощренный распев мелодии в высоком регистре наполнен чужой щемящей печалью. Он ненадолго погружает в любимое истинными мусульманами состояние «между страхом и упованием». Но вот все опять закружилось в бешеном темпе. Впрочем, темп и не замедлялся, просто это вы отвлеклись на «музыку азана». Нужно быть бдительным, внимательным и, конечно же, предварительно информированным, тогда все будет хорошо. Чок гузель, чок гузель! (все прекрасно, прекрасно!) — приговаривают предприимчивые турки, оказав вам взаимовыгодную услугу.

Турки — большие сибариты. Из среднеазиатских народов сравниться с ними по этой части могут, пожалуй, только наши узбеки. До глубокой ночи развлекаются они в ресторанах и кафе. Со всех сторон доносятся пение и игра на струнных музыкальных инструментах. Но каждое утро, едва появятся первые признаки рассвета, Стамбул вновь пробуждается от азана и приступает к трудовой активности. Турки-труженники знают цену лире и способы ее приращения. Есть чему поучиться у них и в культуре организации сервиса и, в особенности, общепита. Не пустуют турецкие рестораны и кафе в городах постсоветской Центральной Азии. Удивляет их строгое следование (где бы вы ни находились) своему собственному «ГОСТ’у» в том, что касается меню и технологии приготовления разнообразных и изысканных блюд.

В стамбульском аэропорту имени Ататюрка с изумлением упираюсь взглядом в разложенные на книжных прилавках пособия — разговорники турецкого языка… «для блондинок». Конечно, из России, и вообще из бывшего СССР, из мест, где еще водятся русскоязычные блондинки. Ну, надо же! Получается: вопрос блондинок волнует. Их приезд приветствуется. По крайней мере, мужским сообществом страны. Может, в этом одно из проявлений турецкого евразийства? Так сказать, на низовом, бытовом, туристическом уровне.

Так непринужденно и незаметно подступает серьезная тема — о турецком евразийстве.

Турция — это Евразия, или, как здесь произносят, Авразия. Но это один из евразийских полюсов. Другой евразийский полюс — Россия. Когда-то они вступили в многовековое противоборство за право очертить свое пространство Евразии, за лидерство в нем. Было всякое за многие столетия: и взаимовыручка, взаимопомощь, и противостояние, и войны… Эти великие полюса, хотя и близки по геополитической миссии, различны по своему культурному наполнению, по созданным каждым из них собственным картинам мира и культурным моделям.

Объединяет их, пожалуй, неизбывное и разъедающее изнутри сомнение в устойчивости своей цивилизационной модели. Парадокс в том, что здесь сомнение — устойчивая цивилизационная характеристика. Колебание между двумя парадигмами развития — европейской и азиатской. Оно латентно присутствует в самой природе обоих евразийских государств. И каждый раз оживляется при определенных благоприятных обстоятельствах.

Политика везде живет сходной жизнью. Ныне у нее общая задача — удержать народы максимально долго в умиротворенном лояльном состоянии, сохраняя при этом бинарную оппозицию верхов и низов. Чтобы верхи могли беспрепятственно и непрерывно насыщаться, а низы надеяться и верить в грядущее улучшение своего положения. В евразийских пространствах к этой непростой задаче у политики прибавляется еще одна, не менее сложная — поддерживать равновесие и сосуществование разных, цивилизационно разноликих, культурных ценностей. В Турции это, упрощенно говоря, свое азиатско-исламское и европейское, а в России, кроме «русско-азиатско-европейского», еще и очень серьезное «красное и белое».

Но всегда существуют группы элит, которые хотели бы изменить сложившийся «евразийский баланс» в ту или иную сторону, в свою пользу. Время от времени, в силу разных причин, сложившийся баланс все же нарушается. Ситуация обостряется, раскол в обществе углубляется и ведет к противостоянию различных социокультурных сил. Вот и крушение СССР некоторые «аналитики» рассматривают как новый поворот к европейскому миру и отказ от поднадоевшей азиатчины уставших держать курс властных элит.

Впрочем, устойчивой гармонии нет ныне ни в европейском, ни в азиатском мирах, взятых по отдельности. В утешение современникам еще в ХХ веке появились теории о том, что национально-культурное разнообразие, разноликость, мультикультурализм — это и есть гарант стабильности в обществе, а не национальная идея с ее единообразием. Но и этот «рецепт» не работает на все времена. Во всяком случае, он требует куда больших усилий со стороны государства и общества для поддержания стабильности, нежели пресловутая «моноэтничность». Однако и там и тут берет верх давно подмеченная выдающимися историками-философами всеобщая цикличность: зарождение, развитие и упадок так же неизбежны, как приливы и отливы мирового океана.

Вот и сейчас оба евразийских полюса в состоянии «смены циклов» как будто разворачиваются в сторону Азии, на Восток, или иначе — возвращаются к себе исконным. А может быть, просто «выравнивают равновесие» и устраняют дисбаланс. Ведь у каждого свое огромное наследие, и его невозможно, как думалось одно время, сбросить за борт с «корабля истории». Турция все больше тяготеет к своим вековым исламским ценностям, а Россия — к православным истокам. Но их надо будет, в случае значительного усиления, еще как-то совместить и гармонизировать с собственным внутренним тюрко-исламским миром. С Европой в очередной раз «все стало ясно».

Даже беглое знакомство с культурной ситуацией в Турции показывает, как в последнее десятилетие возрастает в ней доля исламского культурного наследия. Вот кое-что из увиденного при непосредственном знакомстве с музыкальной культурой: в музыкальных вузах обновляется список дисциплин за счет введения предметов, связанных с изучением речитации Корана и религиозной музыки; опубликованы новые учебники аналогичного направления; в программах светских концертов все больше звучит религиозной музыки, расшифровываются и исполняются средневековые суфийские композиции. Все это крайне интересно, обогащает культурную палитру страны и пока еще не нарушает баланса культурных сил. Пока еще (чему был свидетелем лично) вызывают неприятие попытки «осенить» светские культурные события религиозной символикой — религиозное и светское разведены. (Светское современное искусство Турции, включая увлечение авангардными течениями, едва ли не одно из самых приметных в мире искусства в целом.) Издается огромное количество литературы, посвященной исламскому искусству и культурному наследию: исламской каллиграфии, эпиграфике, миниатюре, памятникам письменности в арабской графике. Кинематографически воскрешаются славные страницы прошлой великолепной истории при великих султанах империи. Все очень яркое, почвенное, прекрасно исполненное.

Запомнилась поездка в декабре 2014 года в Конью — центр суфийского братства Мевлеви и упокоения его основателя Джалалиддина Руми (1207—1273) — на ежегодный фестиваль суфийских церемоний (айинов), в общем-то, давно уже (еще с середины 1950-х годов) ставший объектом успешного светского туристического бизнеса. А выразительный образ танцующего дервиша — едва ли не визитной карточкой культурных достопримечательностей Турции. (Формально, как известно, действует закон, введенный Ататюрком в 1925 году и запрещающий легальную деятельность ордена, включая проведение ритуалов.) Но на этот раз перед началом церемонии «вертящихся дервишей» перед многотысячной аудиторией неожиданно появился президент страны Реджеп Эрдоган и выступил с зажигательной речью. Выразительный и глубоко символичный акт.

В Турции, пожалуй, как ни в одной другой стране умеют, и уже достаточно давно, интегрировать старые культурные и духовные ценности, культурное наследие в современный коммерциализированный образ жизни. Конечно, при этом происходят их профанация и трансформация, полное или частичное обмирщение. Но жизнь показывает, что возможны и возвратные движения — освобождение того или иного культурного феномена от коммерческой подоплеки и обретение им некоего первоначального статуса. Несмотря на радикально поменявшийся в ХХ веке общий культурный контекст. Вспоминается, как один из известных турецких этно-музыковедов попытался показать нам (нескольким ученым из разных стран) аутентичный очаг культивирования суфийских ритуалов (в одной махалле Стамбула). И как мы получили жесткий «от ворот поворот» от разгневанных адептов суфийской общины.

Изменения в политике евразийских полюсов не могут не влиять на ситуацию в странах, связанных с ними исторически. Тех, что вынужденно и неизбежно вступили на путь евразийского развития. 

Это путь постоянного поддержания равновесия между своим аутентичным азиатско-исламским — и привнесенным и творчески переработанным европейским светским культурным опытом. 

Среди них страны бывшей советской Центральной Азии. В особенности Узбекистан и Таджикистан, обладающие внушительным исламским культурным наследием. Они в большей степени находились в орбите действия культурного полюса России. Влияние Турции, хотя и было заметным, но в ХХ веке оказалось сильно ограниченным и дискретным. Таджикистан, ко всему прочему, более близок родственному в культурном отношении Ирану. Попытка Узбекистана «нащупать» после распада СССР пути отхода от евразийского «курса» в культуре закончилась совсем недавно, как теперь очевидно, культурной стагнацией. И вынудила новое руководство поменять или, точнее, скорректировать курс развития, а фактически развернуться в евразийское (уже апробированное ранее) русло и приступить к его реанимации и усилению. Одновременно, впрочем, расширяя общую тенденцию исламизации страны.

Очевидно, что история «евразийской зависимости», особенно в период фактической независимости, заслуживает особого внимания. Без ее знания трудно осмыслить современные проблемы и перспективы дальнейшего движения. Так же как и без изучения «турецкого пути» в ХХ веке. Ведь между ним и культурной политикой в советской Средней Азии, как бы странно это ни казалось, обнаруживается много общего. Начиная с прямых хронологических совпадений и кончая содержанием культурных реформ.

Заглянем в недалекое прошлое. Каждая из «евразийских империй» — Россия и Турция — прилагала немалые усилия для доминирования в Средней Азии. Борьба развернулась за «умы и сердца» туркестанских мусульман. Каждая искала здесь свои ниши, создавала очаги культурных влияний и «пятые колонны» сторонников. Культурное пространство Средней Азии, по существу исламское, «раскачивалось» между двумя полюсами, испытывая угрозу потерять целостность и культурную идентичность. Но все же сохраняло свою самобытость благодаря парадоксальному сочетанию двух противонаправленных тенденций: способности (несмотря на систему исламских консервативных сдержек) «приспосабливать» и осваивать привнесенные извне культурные ценности и скрытому (не выраженному в открытых формах) «культурному протесту».

 Российская империя, установив свое правление в регионе, не имела рычагов воздействия духовного свойства, продуманной программы действий, и главное — мощной объединяющей идеи. Подобно той, которую позже выдвинули большевики — сторонники светской модернизации в европейском плане. О культурной политике Российской империи, и особенно советской власти, сказано и написано уже достаточно много, меньше — о Турции. О ней и поговорим побольше.

Турция здесь уже с момента своего возникновения. Она — органичная часть исламского мира, причем такого же суннитского (а местные народы в подавляющем большинстве — сунниты). Она располагала огромным потенциалом для влияния. Не напрасно российские интеллектуалы задавились вопросом в прессе и серьезных книгах: жизнеспособна ли Турция? Российская официальная власть вскоре поняла, кто ее главный внешний противник. И не только из-за активности засылаемых на территорию Туркестана турецких эмиссаров и агентов, но прежде всего в плане общего турецкого культурного влияния. С этого времени в российских официальных документах и научных публикациях крепнет понятие «пантюркизм». Новая объединяющая идея для мусульман Средней Азии и России вкупе с панисламизмом. Инициированная турками и мусульманскими деятелями России, она оказалась спасительной для самой Турции в период крушения Османской империи. На смену многовековой концепции единой наднациональной «исламской нации» (миллат-и-ислам) пришла спасительная идея национального ислама — «тюркского ислама».

Туркестанское районное охранное отделение в Ташкенте приступило к разработке отдельного направления — в широком плане по борьбе с пантюркизмом и панисламизмом, и в более конкретном — по выявлению и противодействию турецкой активности в регионе. Где только не обнаруживался «турецкий след»: в разных областях общественной жизни, в распространении турецкой периодики и изданий, в деятельности отдельных мусульманских личностей и в крупных политических событиях, включая события трагического и дестабилизирующего характера (например, восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане).

Значительно сложнее было проследить и определить степень общего культурного влияния «турецкого мира» (понятие «турецкий» передавалось в Средней Азии словом «усмони» — османский) на просвещенное общество Средней Азии. Ведь источником такого влияния был целый комплекс самых разнообразных явлений турецкого происхождения.

Уже в предреволюционный период туркестанское образованное общество, как, впрочем, и мусульманство России, оказалось в определенном смысле расколотым: одна его часть придерживалась пророссийской ориентации, а другая — протурецкой. Часть интеллектуалов оказалась перед выбором: опираться ли им на турецкий политический и культурный опыт и следовать за ним (имея в виду будущее своего региона) или осваивать российскую (а значит — европейскую!) культуру в чистом виде?

Конечно, вопрос не стоял в плоскости «или — или». Можно было совместить обе линии, тем более, что они разными путями и методами представляли европейские ценности. 

Турецкая передача европейских ценностей была даже более органичной и естественной для мусульман, так как в этом случае они проникали в Среднюю Азию уже в «готовом», переработанном и синтезированном виде. В этих ценностях нередко исламское и европейское были неразделимы, слиты воедино. Некоторые мусульманские интеллектуалы-просветители так и поступали — не отказывались ни от того, ни от другого.

 О таком расколе в своей семье в начале ХХ века неоднократно рассказывала мне коллега — ташкенсткий исследователь-культуролог и востоковед Дильбар Рашидова (1935—2015). По материнской линии она принадлежала к старинной бухарско-таджикской фамилии Бурхановых, известной своими интеллигентскими традициями и породившей целую династию духовных и государственных деятелей, просветителей и подвижников культуры. В разные периоды истории Бухары, еще в конце XIX — начале XX века, представители рода Бурхановых занимали в Бухарском эмирате различные официальные должности. Но вот в первые два десятилетия ХХ века некоторые мужчины в семье стали уповать на Турцию и все турецкое, отправились в Стамбул за образованием и даже специально… за невестами. Другие же — ориентировались на Россию и российское. Но и те и другие попали под репрессии 30-х годов. Советская власть особо не церемонилась с потенциально ненадежной и социально враждебной прослойкой. А с пантюркистским влиянием, поддерживаемым из Турции, борьба велась беспощадная.

Что касается многочисленного мусульманского духовного сословия Туркестана и Бухары (уламо, муфтиев, мударрисов — преподавателей медресе, казиев-судей, муллабача-учащихся медресе и многих других), то для него Османская Турция олицетворяла собой не европейские культурные ценности и идеи европеизации, но прежде всего идею верховной власти в исламском мире, продолжательницу традиций халифата. А турецкий султан воспринимался как отец «исламской нации», халиф в несуществующем халифате. Как тут не вспомнить о приключениях в Средней Азии еще до прихода русских знаменитого востоковеда Арминия (Германа) Вамбери (1832—1913), обеспечившего себе безопасность и уважительный прием у местных мусульманских властителей и в широкой среде мусульман благодаря легенде о своей принадлежности к туркам-османам и встречах с самим турецким султаном.

 Рост и усиление протурецких настроений усугубляли русско-турецкие войны, а затем и революционные события. Известны случаи, когда мусульмане-среднеазиаты собирали материальную помощь воюющим туркам и отправляли ее в Турцию. В период революции и гражданской войны помощь оказывалась уже турецким военнопленным; некоторых устраивали учителями в местные школы в городах Туркестана.

Турецкие офицеры в политической и культурной жизни Туркестана — отдельная серьезная и большая тема. Вот что сообщал о них Ленину в апреле 1920 года легендарный советский полководец М. В. Фрунзе: «В отношении военного строительства в самом Туркестане все время приходится выдерживать напор националистской струи, возглавляемой и вдохновляемой группой турецких офицеров и стремящейся построить чисто мусульманскую Красную армию». В начале 1920-х годов бывшие турецкие офицеры занимали многие ответственные посты в милиции Бухарской Народной Советской Республики. Даже из скромного бюджета этой республики, испытывавшей нужду в финансовой поддержке, отдельные руководители-туркофилы из джадидов-прогрессистов умудрялись выделять средства на помощь Турции и доставлять их в Стамбул.

Но и российский император — фигура почти святая для мусульман Туркестана, вполне сопоставимая с турецким султаном. И потому среди местного населения находились те, кто сообщал представителям русской власти о крамольной протурецкой ориентации своих соплеменников-мусульман, не говоря уже о сборе пожертвований для раненых русских солдат и офицеров. И здесь, как представляется, не простое доносительство и не раболепствование. Налицо некий внутренний раскол — осознание нового политического (а по сути — евразийского) пространства во главе с центром силы — Россией. Тот же М. В. Фрунзе, встретившись в апреле 1920 года с бухарским эмиром Алим-ханом, сообщал Ленину о его европейском образовании и о том, что они (Фрунзе и Ш. З. Элиава) советовали ему «хотя в какой-нибудь степени, сверху, пойти по пути европеизации» своей страны. Хотя здесь не было и намека на пример Турции, но такой путь в исламской стране был уже апробирован именно ею. Что, несомненно, было хорошо известно эмиру Бухары. Таким образом, еще до образования в Средней Азии советских социалистических республик формулировалась основная идея и цель будущей культурной революции: европеизация и секуляризация всех сторон жизни.

Увлечение Турцией среди интеллектуальных элит и просвещенной части общества в Средней Азии выразилось в следовании некоему турецкому образу и стилю жизни. Конечно, во многом мифологизированному и романтизированному в представлениях и сознании «национальной интеллигенции» Бухары и Туркестана. Это проявлялось в целом ряде культурных признаков и примет: во внешнем облике, одежде, головных уборах, разговоре, манере поведения, образе жизни и многом другом. Этот своеобразный и яркий период туркофилии пришелся на первые три десятилетия ХХ века, захватив и часть советской эпохи. Активно распространялись турецкая лексика и формы вежливого обращения. К женщинам обращались почтительно «ханум» или «ханым» — госпожа, а к мужчинам — «афанди» (в среднеазиатском произношении, но не как у турков — эфенди). В своих воспоминаниях «К истории татарской интеллигенции (1890—1930-е годы)» Галия Шахмухаммад кызы Кармышева, мать выдающегося советского этнографа Балкис Кармышевой, свидетельствует: «В то время, подражая туркам, в культурных семьях к женщинам и девушкам обращались почтительным словом “ханым”». Среди элиты и интеллигенции участились браки с «прекрасными турчанками». За ними даже специально отправлялись в Турцию, как, например, уже упомянутые выше Бурхановы.

«Афанди» как обращение к любому образованному человеку, а тем более к ученому или к вышестоящему начальнику становится обычным и в устной речи, и в переписке (в первую очередь в городской среде). Оно широко распространилось уже в начале ХХ века; мы находим его в переписке известного деятеля культуры и революционера Хамзы Хаким-заде Ниязи и у многих известных джадидов как часть имени (Фитрат афанди, Абд ал-Вахид афанди Мунзим), в воспоминаниях современников революционного времени, в частности у знаменитой танцовщицы Мукаррам Тургунбаевой, и многих других.

Большое влияние на умы среднеазиатов оказывала турецкая книжная и письменная культура. Уже в XIX веке из Турции в Туркестан стали поступать турецкая периодика (журналы и газеты) и книжные издания. Они и по тематике, и по полиграфии принципиально отличались от среднеазиатских литографических изданий. Это были современные рациональные и практичные издания, выполненные четким типографским набором. Набором пользовались и российские мусульманские издательства — в Казани, Уфе, Оренбурге, Москве, Петербурге, Бахчисарае и в других городах. Но просвещенный среднеазиат, хотя и приобретал и читал турецкие и российские книжные издания, продолжал также сохранять привязанность к арабской рукописной вязи, тиражируемой местными литографическими изданиями с последней трети XIX века и вплоть до первых лет советской власти.

«Репертуар» турецких изданий был чрезвычайно разнообразен: это и традиционный круг исламского знания, и переводы на турецкий с французского и других европейских языков сочинений современных европейских ученых, публицистов, социологов, философов. А также научная и даже политическая литература, включая переведенные на турецкий работы современных европейских авторов о политическом движении в Европе (с описанием революционных партий и марксизма). Художественная литература представляла современных турецких авторов, включая женское литературное творчество. Все это было внове, неожиданно и непривычно, так как исходило из страны — оплота суннитского ислама.

      Жители Туркестана и Бухары с удовольствием приобретали литографические издания в виде рисованных графических плакатов небольшого формата с видами Константинополя-Стамбула и его отдельных примечательных районов. Такие литографии (наподобие религиозных шамаилей) стали издаваться в Казани с конца XIX века. Для примера назову литографированную картину под названием «Вид Константинополя из Галатора», отпечатанную в литографии И.Перова в Казани в 1885 году и стоившую 40 копеек. Надписи давались на русском и татарском (арабским письмом) языках. Очевидно, что существовали и собственно турецкие издания подобной графической продукции. Они вывешивались на стенах в гостиных-мехмонхона состоятельных граждан, напоминая о красотах города, известного как «двери счастья» (дар-и саадат). Рядом с уже давно ставшими традиционными кита — мудрыми сентенциями, поговорками и изречениями, короткими стихами, преимущественно на персидском языке, и аятами из Корана.

Не отставала и музыка. Турецкая музыка в отдельных своих народных и классических образцах была хорошо известна ценителям восточного искусства в Туркестане и Бухаре. Было немало турецких исполнителей-любителей, осевших до поры до времени в здешних городах в качестве бывших военнопленных или деловых людей. Завозились и грампластинки с записями известных исполнителей-турок. Турецкие песни, и в особенности военные марши, разучивались узбекскими школьниками еще в первые годы советской власти. Популярностью пользовалась в Туркестане—Узбекистане инструментальная мелодия маршеобразного типа «Усмания», которая, как полагают, была заимствована у турок. Она была даже (в качестве показательного образца) обработана и гармонизована для исполнения на фортепиано в четыре руки известным военным капельмейстером, а впоследствии директором НИИ по изучению классической и народной музыки Узбекистана Н. Н. Мироновым (1870—1952).

К разучиванию со школьниками турецких военных маршей пристрастился в Ташкенте (в свободное от интеллектуальной деятельности время) известный бухарский революционер, поэт, публицист и писатель Абдурауф Фитрат (1886—1938). Молодым человеком он вместе с другими бухарскими юношами был отправлен на учебу в Турцию тайной благотворительной просветительской организацией «Тарбиайи атфол» («Воспитание детей»). На деньги богатых бухарских меценатов таким способом было обучено несколько десятков молодых людей. Почти все они вернулись в Бухару убежденными сторонниками турецкой политической и культурной модели, туркофилами. А некоторые — ко всему еще и подготовленными профессиональными революционерами в духе идей младотурецкой революции.

Самая яркая и трагическая личность среди них как раз Абдурауф Фитрат. Турецкие идеи просматриваются в разных областях его научно-теоретического, интеллектуального творчества и культурно-практической деятельности. В общих взглядах на национальную культуру, в концепции строительства узбекской национальной культуры у него явственно просматриваются пантюркистские и националистические идеи выдающегося турецкого философа, социолога, культуролога, литератора и теоретика-идеолога Зийа Гёк Алпа (1876—1924), турецкого национального историка и культуролога Мехмеда Фуада Кюпрюлюзаде (1890—1966), других турецких интеллектуалов. Фитрат широко пользуется в своих научных трудах сочинениями современных ему турецких музыковедов, историков, теоретиков культуры. Он поддерживает связи с турецким научным и культурным сообществом. Его работы в переводе на турецкий язык появляются в Турции еще и в середине 1920-х годов.

Вообще забота о турецком языке одно время, в ранний советский период, весьма увлекала Фитрата. Вести разговоры на турецком считалось признаком хорошего тона, высокой образованности и интеллектуального уровня. Среди некоторой части принадлежавшей к элите молодежи и людей постарше в Ташкенте и Бухаре, возможно, и в других городах Узбекистана было модным демонстрировать свое знание турецкого языка. Согласно исследованиям филологов, в эти годы наблюдалось даже проникновение турецкой лексики в узбекский язык. По свидетельству очевидца, таджикского писателя Садриддина Айни (1878—1954), некоторые молодые бухарцы, вернувшись из Турции, любили прилюдно разговаривать в Бухаре по-турецки. Но их никто не понимал. 

Фитрат же, по словам Садриддина Айни, будучи наркомом просвещения в правительстве Бухарской Народной Советской Республики, ввел у себя в наркомате штраф в размере 5 рублей за каждый разговор на родном таджикском языке. 

Хотя сам он написал на этом языке немало художественных и научных сочинений и владел им в совершенстве. Парадоксально, но свои самые яркие публицистические сочинения и ранний сборник стихов — все на персидско-таджикском языке — Фитрат опубликовал еще до революции именно в Стамбуле. Не говоря уже о том, что персидско-таджикский был основным языком в родном городе Фитрата — Бухаре. Но такова была, очевидно, сила влияния турецкой культуры и предложенной ею модели культурного развития. Проникшись ее духом, Фитрат выбрал ее язык в качестве приоритетного (впрочем, не отказавшись и от таджикского).

Даже краткого перечисления отдельных «примет жизни» достаточно, чтобы понять, насколько впечатляющим было культурное влияние Турции на умы и сознание просвещенных мусульман — горожан российского, а затем и советского Туркестана. И в этом влиянии наблюдалась и, очевидно, доминировала идея нового европеизированного образа жизни для мусульманских элит.

Что же говорить тогда о мусульманине-среднеазиате, который впервые оказался на берегах Босфора?! Все эти каменные дворцы и целые комплексы зданий, знаменитые мечети и медресе внушали ему восторженное благоговение, чувство гордости за ислам, исламскую культуру и цивилизацию. А главное — они внушали ему веру в несокрушимость религии ислама и ее оплота — Османской империи. В период исторических потрясений и перемен империя и ее султан выступали гарантом существования ислама в других частях исламского мира, включая Туркестан и Среднюю Азию в целом. К султану можно было напрямую обращаться и взывать о помощи, отправлять в подарок изящно изготовленные списки Корана, просить Аллаха о продлении ему жизни на благо всех мусульман и, в особенности, суннитов. И хранить надежду.

Но были среди мусульман-среднеазиатов, конечно, главным образом среди интеллектуалов, такие, кто видел в Турции прежде всего удачно найденную модель политического и государственного устройства, образец методов и способов обновления исламской цивилизации и исламского мира (олами ислом), преодоления консервативных ограничений собственной стагнирующей религии для освоения европейских культурных и технических достижений и новшеств.

Сходные чувства, культурный шок испытывали мусульмане Бухары и Туркестана, оказавшись впервые в столице Российской империи Санкт-Петербурге. Испуг и благоговение, страх и восторженное изумление, а иногда — и унижение. «Экзотическая Бухара», находясь под протекторатом Российской империи, была оригинальной «восточной игрушкой» пресытившейся аристократии царствующего дома Романовых и его сановного окружения. От случая к случаю она украшала своим исламским шармом церемониальную жизнь и придворные развлечения знати. Невольно «потакала» имперским амбициям: вот, мол, и у нас есть своя собственная Азия (на манер Британской Индии), хотя и не колония, но под присмотром и осчастливленная нами заботой и просвещением.

Конечно, среднеазиат не мог себя чувствовать в Петербурге так же свободно, как он чувствовал себя в Стамбуле. Хотя в Петербурге и было достаточно большое по тем временам мусульманское сообщество, а вездесущие и деловитые татары-мусульмане выступали для бухарцев и среднеазиатов посредниками, проводниками-переводчиками и интерпретаторами их мыслей. Но нужно было все же достаточно хорошо знать русский язык, который давался намного труднее, чем родственный турецкий. Не менее важным было знание культуры и обычаев этой христианской страны и ее народа.

Участник трех поездок в Петербург в XIX веке в составе делегации бухарского эмира таджикский мыслитель и поэт, астроном и ученый Ахмад Дониш (1826—1897) приводит в своем дневнике примеры унижений, которые довелось им испытать на первых порах в окружении блистательного российского аристократического общества. Причина проста и банальна: полное несовпадение мироощущения, стереотипов поведения и, говоря языком современной мелкобуржуазной тусовки, «дресс-кода». Но эти унижения не могли затмить последующий благотворный опыт знакомства с русской и европейской высокой культурой и искусством. А он сформировал уже новое отношение к собственной культуре и осознание необходимости изменений.

Позже идейный последователь Дониша Абдурауф Фитрат, апологет «турецкой партии» в политических играх начала ХХ века, расценивал эти приглашения со стороны российского императора и его консула-представителя в Бухаре как выражение колониальной политики, как пример неравноправных отношений. Устами своего героя, «Европейца» (Фаранги) в сочинении «Муназара» («Спор»), опубликованном опять-таки в Стамбуле в 1909 году, он вопрошает бухарского преподавателя медресе мударриса (в моем переводе. — А.Дж.): «Захватили ли русские саму Бухару или нет? Если не захватили, то тогда в чем причина, что всякий раз поступает новое приглашение от императора эмиру или от консула — кушбеги (премьер-министру)? Вы можете, конечно, сказать, что это дружественные правила. Но говорю вам со всем знанием совершенных правил: почему в ответ на это не поступают приглашения от эмира русскому государю? А если русские захватили (Бухару), то почему Бахауддин (Накшбанд) пропустил их? Разве не было его задачей (защищать Бухару)?»

Фитрат попутно преследовал главную цель — развенчать легенду о чудодейственной силе Бахауддина Накшбанди, святого покровителя Бухары, в которого так истово верили все бухарцы, иные и поныне продолжают верить. Но развенчать не столько саму легенду, сколько через нее — мифологический образ мышления бухарца и среднеазиата, все еще живущего в полусонном состоянии в своем сказочном выдуманном мире.

Романтическая наивность эпохи пробуждения ислама подходила к концу. Так и не успев развернуться в целостное устойчивое мировоззрение, она уступала место романтике первоначального национализма. Заканчивалась и эпоха романтического восприятия ислама рафинированными российскими элитами. Приближались крушение Османской империи, революция в России и Туркестане. Новый век с его конкретными приземленными истинами уже стучался в роскошные двери российских парадных и резиденций турецкой знати, в традиционные резные ворота бухарских аристократов и предприимчивых местных коммерсантов из городов Русского Туркестана.

Турецкая «культурная интервенция» начала ХХ века в Среднюю Азию не прошла бесследно. Турция, как и Россия, но только своими методами и в своем специфическом ключе — синтезе исламского и европейского начал — способствовала формированию новых европеизированных элит в Туркестане.

Однако в отличие от российского, а тем более советского влияний, турецкое влияние имело довольно ограниченный ареал распространения. Оно не охватывало и не могло охватить широкие массы народа. Да такой задачи, собственно говоря, и не ставилось.

Иначе действовала советская власть, поставившая целью широкое культурное и светское просвещение и образование народа и формирование собственной новой прослойки социалистической национальной интеллигенции. Трагизм ситуации заключался в том, что в этих условиях старая интеллигенция, воспитанная на пантюркистских ценностях, в том числе привнесенных из Турции, рассматривалась как серьезная помеха на «фронте» социалистического культурного строительства. К тому же часть такой интеллигенции реально занимала многие ключевые позиции в культуре в 1930-х годах. Хотя в своей ориентации на европейские светские культурные ценности и советская, и турецкая модели во многом совпадали. Но советская модель предполагала исключительно светское содержание и соединение европейских ценностей с классовыми идеями марксизма-ленинизма, а турецкая — соединение с «общетюркскими» и исламскими ценностями (хотя и сильно урезанными в последней — исламской — части в кемалистский период истории Турции). Развернувшаяся борьба с культурным влиянием пантюркизма и панисламизма привела к тотальному искоренению этого идейного пласта и его носителей из культуры советской Центральной Азии.

Вместе с тем события совсем уже недавнего прошлого выявили энтузиазм, с которым среднеазиатские политики приступили после распада СССР к восстановлению полноценных отношений с Турцией. Для некоторых эта страна олицетворяла собой на том, начальном этапе независимости, нового «старшего брата». Про Туркменистан можно не говорить — это особый случай давних и коренных исторических связей двух народов. Хотя, разумеется, в Центральной Азии никогда не доходило до формулы «Бир миллет — икки девлет» («одна нация — два государства»), как это недавно довелось увидеть в Азербайджане, где такую речевку скандируют во время культурных мероприятий сторонники расширения связей с Турцией.

Не исключено, что в постсоветской Центральной Азии наряду с разными другими факторами-интересами «работали» и представления о культурной общности и существовавшем некогда привлекательном турецком образе жизни. Они, очевидно, сохранялись и передавались в исторической памяти культурных и правящих элит Средней Азии по наследству, от поколения к поколению.

Однако теперь на первый план вышли не столько культурные традиции, сколько — почти исключительно — политический фактор и интересы нарождавшейся и опекаемой государством новой национальной торговой (мелкой и крупной) буржуазии и торгового капитала. Их первоначальное становление во многом шло по линии сотрудничества с Турцией, с которой был выстроен бесперебойный торговый мост — поставка различных турецких товаров и ширпотреба. Этот фактор в экономике некоторых стран, в особенности Узбекистана, сохраняется и ныне, конечно, во многом приняв уже упорядоченные и организованные формы. (Мы не говорим здесь о других формах и видах экономического сотрудничества с Турцией, ее участия во внутриэкономической жизни стран Центральной Азии). Самолеты из Стамбула в Ташкент всегда заполнены до отказа, а вывоз сверхнормативного багажа приходится даже контролировать турецким чиновникам в аэропорту. Ситуация понятная: мелкий торговый бизнес в Узбекистане — важная статья экономики. Турецкие товары в ценностной «народной шкале» завозимой продукции всегда занимали и ныне занимают положение ниже европейских и чуть ниже, а иногда и вровень с российскими, но, несомненно, выше китайских и всех прочих. На оптовых рынках и базарах Узбекистана продавец не преминет сказать, что «этот товар — из Турции». А значит — он подороже.

Совсем другое — исторический опыт культурного строительства у «типологически» близкой страны, который никак не учитывался политическими элитами и их аналитическими командами при моделировании новой культурной политики и национальном культурном строительстве. Имею в виду наличие имманентно присущего культуре Турции «евразийского баланса и равновесия». Из него была востребована, по-видимому, лишь идея перехода на латиницу, что и было немедленно произведено в Узбекистане и Туркменистане. Возможно, если бы государственные «стратегические аналитики» присмотрелись внимательно к существу культурного развития Турции, к особенностям турецкого культурного строительства, учитывающего и исламский, и европейский факторы, то можно было бы избежать ошибок и перегибов уже на первой стадии независимого развития. И главной из них — антисоветской, а временами и антирусской компаний, имевших «многовекторные» последствия: массовый и непрекращающийся отток русскоязычного населения, а в некоторых странах и собственного коренного населения (так сказать, титульной нации), архаизация культуры, значительное возрастание религиозного фактора и клерикальных настроений, падение общего уровня образованности населения, светского знания, особенно в сельской местности, утрата русского языка как инструмента общения в пределах Центральной Азии и всего бывшего СССР и т.п. Конечно, в этих изменениях повинны не только названные кампании, есть и другие причины.

Наиболее последовательно и беспощадно к демонтажу советской (а по ходу действия частично и русской) культуры приступили уже с начала 1990-х годов в новых независимых государствах — в Туркменистане и Узбекистане. Они как будто даже вступили в соревнование, кто больше и быстрее разрушит созданные в советское время значительные культурные накопления, общее культурное пространство и наследие. Чаще всего напрямую, но нередко и в завуалированной, «восточной» форме. 

Не всем было понятно тогда, что советское наследие, советская культура и русская культура как основа советского наследия, являющиеся светскими и антиклерикальными по своему духу и характеру, а вместе с ними и русский язык — это устойчивый и надежный фундамент для сохранения светского пути развития страны. 

По сути дела, его можно интерпретировать и как один из основных компонентов евразийского целого в условиях Средней Азии. Но он был интерпретирован иначе: как наследие советского колониализма и политики русификации.

Не случайно поэтому, что и сама идея евразийства не получила распространения и не была принята правящими политическими элитами в Узбекистане и Туркменистане. Хотя ее инициатором выступил один из соседних центральноазиатских лидеров — президент Казахстана Нурсултан Назарбаев. Шанс сохранения в регионе постсоветской Центральной Азии общими усилиями стратегического пути развития — евразийской модели как наиболее адекватной в создавшихся после распада СССР условиях — был утрачен. И неизвестно, удастся ли теперь вернуться к нему, учитывая происшедшие радикальные изменения в каждом из новых образовавшихся государств, запущенный механизм строительства национальных государств и, соответственно, изменившуюся систему представлений и знаний. Хотя как показывают события последних лет, повороты возможны и связаны они исключительно с волевыми устремлениями новых лидеров и их команд.

Но вот что общее — это процесс «вторичной европеизации», охвативший теперь уже в разной степени все независимые государства Центральной Азии. Новые возможности, открывшиеся в связи с процессом глобализации, смели ограничения — приобщиться к европейским культурным ценностям стало возможным не только через Россию или Турцию. Мир полностью разомкнут. Но европеизация как фактор состояния культуры доступна в первую очередь элитам — правящим, торгово-финансовым, среднему классу (который находится в зачаточном состоянии) и лишь понемногу — всем остальным. Формируются новые элитарные и даже обычные просвещенные «сообщества», которые уже не говорят на русском, но владеют английским и национальным языками. Хорошо это или плохо? Для этого надо посмотреть, как обстоит дело с остальным населением. 

Значительная часть простого народа, лишенная полноценной возможности изучения русского языка, как это наблюдается в Узбекистане, становится моноговорящей. Отсутствие у нового поколения этой части населения знаний кириллицы не позволяет ему в полной мере воспользоваться и собственным значительным культурным наследием, накопленным в советский период.  

Нередко лишенная всех форм современного культурного просвещения, кроме самобытных традиционных народных представлений и передаваемых устным путем и профанированными изданиями книг об исламе, эта часть населения легко принимает радикализированные и примитивные идеи. Становится добычей рыщущих в поисках легкой наживы предпринимателей-эксплуататоров, будь то в России или в других странах. Среди них немало и своих собственных, взращенных в местных условиях, не менее, а часто еще более подлых и безжалостных.

Общий прогноз далек от оптимистического: похоже, что в Центральной Азии складываются поляризованные общества, состоящие из богатых, европейски образованных мусульманских элит, все более проникающихся чувством собственного достоинства и значимости, — и обедневшей, неграмотной подавляющей части населения. Прекрасные условия для сохранения любимого при капитализме «демократического принципа» свободы перемещения «трудовых ресурсов» — дешевой рабочей силы как вида товара из одной страны в другую, более богатую. Но этот же «товар» в конечном счете может стать одним из «гарантов» радикализации общества и грядущих социальных потрясений. Когда уже не помогут никакие политические конструкции — евразийские или национальные, устаревшие или сверхсовременные.



 Джумаев Александр Бабаниязович — культуролог и музыковед-востоковед. Родился и живет в Ташкенте. Основные научные интересы связаны с Центральной Азией и сосредоточены в двух областях: музыковедческой и культурологической. Автор более двухсот научных публикаций и книг. 

 

 

Источник: журнал  Дружба Народовномер 3, 2019