Стремление России в отстаивании национальных интересов на постсоветском пространстве было вполне последовательным и поступательным, хотя и не сложившимся в комплексную доктрину в силу ряда причин внешнего и внутреннего характера.
Непредсказуемость и слабая прогнозируемость – подобные претензии в отношении России сейчас можно встретить не только от геополитических оппонентов, что в целом привычно, но и в рамках коммуникации с экспертами из стран-партнеров, включая ближайших. Сам факт появления таких оценок говорит о наличии проблемы. Восприятие союзниками России напрямую влияет, как на темпы интеграционных процессов в рамках ЕАЭС, так и на атмосферу сотрудничества на двустороннем треке.
Наиболее активно подобные заявления стали появляться, безусловно, после крымских событий, спектр претензий при этом колебался от «Вы не предупредили нас о своих планах в отношении Крыма, мы бы поддержали» до «Вы не согласовали с союзниками вопрос фактического расширения территории ЕАЭС и косвенных санкционных последствий». Потом уже к этой теме добавились проблемы введения сельскохозяйственного эмбарго, резкое ухудшение, а потом столь же резкое восстановления отношений с Турцией, и в целом дискуссии о том, как санкции против России ударят по экономикам её ближайших союзников – последняя тема была одной из наиболее активной в медиапространстве Казахстана этим летом.
Сложно не согласиться с тем, что многие из обозначенных событий в тот момент, когда они произошли, смотрелись внезапными поворотами на горном серпантине мировой политики. Тем не менее нельзя не заметить и то, что большинство этих действий в российской внешней политике носили реактивный характер – это было отражением стремительной разбалансировки общей международной обстановки. Крым – стал отражением майдана и разразившегося украинского кризиса, эмбарго – ответов на усиление экономического и геополитического давления Запада, российско-турецкое обострение – один из эпизодов сирийской эпопеи, начатой отнюдь не Москвой. Прогнозировался ли заранее столь высокий градус гражданского противостояния из-за подписания евроассоциации на Украине? Могли кто-то, скажем, в 2012 г. предположить, что в 2014 г. дело дойдет до гражданской войны в стране? Или были предсказуемы действия Турции, сбившей в ноябре 2015 г. российский СУ-24? Рядом экспертов, особенно в случае с Украиной подобные перспективы действительно прогнозировались, однако на тот момент воспринимались как алармистские, полумаргинальные предсказания и не воспринимались всерьез. На тот момент хаотизация международной жизни не достигла критической точки – и страны, и взаимодействие между ними казались понятными и предсказуемыми.
С нарастанием же неопределенности стало меняться и поведение глобальных игроков, причем не только России. Достаточно вспомнить, что вскоре в стан «непредсказуемых» попала, например, Великобритания со своим Брекзитом и даже мировой оплот стабильности в лице США сначала с Трампом, а теперь и с «взрывом» вокруг расистской темы. В итоге «непрогнозируемые» действия России на международной арене стали лишь попыткой «нащупать», сформулировать свой ответ международной неопределенности. По сути за оценками о «непредсказуемости» России и было удивление от того, что Россия в принципе включилась в международные процессы и стала искать эти ответы. Если бы Москва наблюдала за процессами со стороны и бездействовала, то только такую политику в сложившихся условиях и можно было бы назвать понятной и прогнозируемой.
Поэтому правомернее ставить вопрос иначе – а насколько предсказуемым было это активное включение России в мировую политику с собственной позицией по целому ряду вопросов? Пожалуй, как раз это возвращение в большую политику мог ожидать любой ответственный и внимательный аналитик, наблюдавший за процессами и действиями России хотя бы на протяжении последних лет 10-15. Отношения с западными странами стали накаляться не в 2014 г. и даже не после Мюнхенской речи 2007 г. При этом сама речь российского президента тогда была одним из первых явных проявлений поиска своей позиции на международной арене. Причем поиска со стремлением не обострять еще больше отношений с партнерами. В результате же событий в Южной Осетии и Абхазии в 2008 г. Москва подтвердила свои мюнхенские слова делом. В 2014 г. планка была поднята на еще большую высоту. Таким образом, стремление России в отстаивании национальных интересов на постсоветском пространстве было вполне последовательным и поступательным, хотя и не сложившимся в комплексную доктрину в силу ряда причин внешнего и внутреннего характера. В условиях нарастания международного хаоса, о котором шла речь выше, создание стройной стратегии, конечно же, невозможно в принципе. Тем не менее сложившаяся напряженность ускорила процесс кристаллизации позиции России на внешнеполитической арене. И отдельные кристаллики можно увидеть уже сейчас.
